Магнус сутулится. Он выглядит почти так же плохо, как тогда, много лет назад, когда Кайя его нашел. Но хотя бы без безумного блеска в глазах.
– Мне… следовало бы… догадаться.
Он вертит в руке вилку, постепенно сминая сталь в кольцо. И рукоять из камня крошится.
– Я не виню тебя. Или тебя, Урфин. Вы бы не смогли его остановить. А под руку попасть – вполне.
Выронив вилку, Магнус запускает пальцы в бороду. Он молчит долго, но губы шевелятся, точно дядя беседует с кем-то, не то жалуясь, не то выговаривая.
– Моя память… Кайя, я не знаю, что от нее осталось. Я думал, что пострадали только те воспоминания, которые… после…
Он не произнесет этого вслух, и Кайя понимает почему.
– Там кровь и огонь. Огонь и кровь. Ничего хорошего. А раньше… не знаю. Да, ты стал много спокойней. И связь важна. Расставаться… расставание будет болезненным для вас обоих. И да, тебя проверяли, племянничек.
И поскольку отпустили живым, то следовало считать, что проверку Кайя прошел. А ведь обрадовался, как щенок, вдруг радугу увидевший.
– Не переживай. – Дядя взял нож и закрутил его спиралью. – Они боятся тебя так же, как боялись моего братца. Но раз уж предложили помощь, то надо пользоваться.
– А если сделают хуже? – Урфин никому не верит. И Кайя в чем-то разделяет его сомнения.
Этот блок не мешал жить. Но не получится ли так, что вместо одного поставят другой?
– Оракул, – сказал Магнус. – Он выступит контролером. И гарантом.
– И продемонстрирует мое недоверие.
– Именно. У тебя нет причин им доверять. Переговори с Мюрреем на эту тему. Требование законно. И к слову о законности. Боюсь, твоя догадка верна. Особенно если учесть…
Он не договорил, замер, задумавшись, растягивая стальную спираль в ленту.
– Совет никогда не имел такой власти, как сейчас. Я не мог понять, зачем мой братец его вообще создал. И ждал, когда тебе надоест играть в демократию и ты разгонишь…
Кайя надоело почти сразу. Совет связывал по рукам и ногам. Болото, которое высасывало силы. Любая идея обрастала возражениями, словами, чужими страхами, недовольством. И этот снежный ком приходилось проталкивать, лавируя в узких переходах человеческих взаимоотношений.
Учиться врать.
И обещать намеками, не давая твердого слова.
Использовать чужих врагов. И сдерживать ярость, в очередной раз подсчитывая голоса.
Торговаться. Уступать в обмен на уступки.
Урфин знал это лучше, чем кто бы то ни было. Он и сказал то, о чем думали все:
– Кайя, они эту власть добровольно не отдадут. Ты не заставишь Совет принять закон, который ограничивал бы полномочия Совета.
Это Кайя понимает. И выходит, что единственный шанс – принять помощь Мюррея. Дядя прав: присутствие Оракула гарантирует, что вмешательство не будет избыточным. Значит, осталось дожить до весны… не так уж и долго, если подумать. Протянул же он как-то двенадцать лет. И пару месяцев продержится.
Если только…
– Нет. – Магнус умел ловить опасные мысли. – Сам даже не пробуй. Хуже нет, чем воевать с собой.
– Но теоретически?
– Теоретически… да, теоретически ты способен вырваться.
…Кайя ведь пробовал. Он уже конфликтовал с блоком, и тот пострадал в результате этого конфликта, но остался жив. Возможно, если усилить воздействие, то…
Воспоминания о смерти были свежи. А дядя продолжил:
– Вырвешься. Если разрушишь себя до основания. Рискнешь не только памятью, но и личностью. И шансом на возвращение. Фактически тебе придется убить себя. И воскреснуть, если сумеешь. Это нехороший план, мальчик мой. Забудь о нем.
Кайя постарается.
Он уже забыл. Почти. Железная громадина застыла, обессилев. Но Кайя все равно слышал ее четко, четче, чем раньше. Если закрыть глаза, то, пожалуй, он способен мысленно прикоснуться к холодной броне, ощутить ее неровность, трещины на краске, острые края ран и ржавчину на них.
Земля проникла под днище танка, сливаясь с железом, вытягиваясь в жгут нерва, который уходил в глубь… чего?
Разума? Или еще ниже? До глубинных слоев коры, до самых инстинктов?
Отец хорошо поработал. Тщательно.
Он действительно не верил, что Кайя справится сам. А Совету, выходит, верил?
Кормаку?
Насколько лорд-канцлер в курсе ситуации? Но насколько бы ни был, он опасен. И самое время рассказать об опасности. Дядя найдет способ решить проблему.
Радикально.
И данное решение оправданно, но… Кайя не в состоянии его озвучить. Он пытается, скорее ради того, чтобы понять, насколько беспомощен. Нет боли. Нет изменения физиологических ритмов. И если дядя до сих пор увлечен разглядыванием тонкой полоски стали, то нет и внешних проявлений этого ментального паралича.
Проблема в том, что санкционировать убийство незаконно?
Или в том, что Кормак защищен?
…Кайя, что происходит?!
…все в порядке, сердце мое.
Почти.
Надо оставить эту мысль. Выдохнуть и вернуться к беседе. Забыть про Кормака. На время. И желательно убрать его… не физически, раз уж подобный вариант невозможен по какой бы то ни было причине. Повод… Кормак тоже не всевластен, иначе не допустил бы свадьбы. Правила этой игры установлены давно. И Кайя остается лишь принять их.
Пока.
Осенью быстро темнеет. И в покоях нашей светлости зажигают свечи. Они пахнут медом и дают неровное зыбкое освещение. Сегодня мне мало света, и я сама украшаю восковыми колоннами рога канделябров.
Мне холодно.
И знаю, что холод этот рожден страхом за Кайя. Сейчас он нервничает куда больше, чем утром. Пытается мне что-то рассказать, но не может. И теряет связь совсем.
Злится.
Расхаживает по комнате, потом успокаивается сразу и вдруг.
– Ложись, – я опускаюсь на пол у камина, – просто ложись. Тебе надо отдохнуть. Когда ты в последний раз отдыхал?
– Вчера.
Кайя подчиняется. Он вытягивается рядом с каминной решеткой и кладет голову мне на колени.
– Закрой глаза.
Пламя пробирается сквозь железные прутья, рассыпает дорожки рыжих искр и вылепляет призрачные фигуры. Огненный рыцарь наблюдает за нами.
Я перебираю жесткие рыжие пряди, изредка касаясь шрамов. И Кайя успокаивается. Я слышу это – стальные тиски где-то внутри него ослабляют хватку, позволяя дышать, думать и слышать.
…ты снова есть.
…конечно. И есть. И буду. И вообще тебе от меня не избавиться.
Дергаю его за волосы.
…за что?
Притворное возмущение. И я поддерживаю игру:
…каждая уважающая себя женщина должна проесть мужу плешь.
