— Вам удалось сделать больше, — куда больше, чем смог я. Поэтому сейчас, когда прошло столько лет, было бы неверно пользоваться плодами ваших трудов.
— В таком случае, если ты говоришь правду, что тебе мешало осесть в другом месте? Ведь ты явился со своей женщиной из диких краев? — резонно поинтересовался Патриарх.
— Немцы!
— Что немцы? Среди наших прихожан, переехавших в Уругвай, было несколько немецких семей. Ты о них? — Никон даже слегка приподнялся в кровати.
— Нет, — я сделал паузу, — недалеко отсюда поселились немцы, они готовят огромную армию, чтобы напасть на земли Русов. Именно поэтому я поспешил сюда вместо того, чтобы осесть в племени Элтов, очень хорошо принявшего меня и Нату.
— Зачем немцам нападать, если вокруг столько земли, лесов, рек, полей. Ты сейчас говоришь неправду, — в глазах старца появились сомнения. Как мне было объяснить человеку про нацизм и Вторую мировую войну, если даже его дед не застал Первой мировой.
— Они считают себя выше и лучше других, полагают, что русские созданы для рабства и для того, чтобы угождать им, — вольно интерпретируя, постарался донести суть нацизма до Патриарха.
— Это можно сказать о любой общине, — устало возразил Никон. — Дед рассказывал, что нас, «христоверов», называли «хлыстами» и постоянно притесняли. Они и уехали на чужбину, потому что им не давали жить на своей земле. Чем свои были хуже немцев? Скажи мне, Максим Серов, — полностью произнес мое имя старец.
Не дождавшись от меня ответа, он продолжил:
— Я долго думал, как представить Русам твое возвращение. — Затаив дыхание, я ждал, что скажет Никон дальше.
— И чем больше я думал, тем больше приходил к мысли, что твое возвращение нарушит порядок. Это поставит под удар всё то, что мы делали последние сто сорок семь лет. Сейчас твое имя полумифическое: еще пара поколений — и о тебе забудут. А мои Божьи слуги постепенно начнут «забывать» твое имя, словно тебя и не было. Ты должен исчезнуть, Максим, чтобы не вносить смуту среди Русов. Поверь, мне нелегко было принять такое решение, осознавая, что всем своим благополучием наша община обязана тебе последние почти сто пятьдесят лет. — Никон замолчал, внимательно смотря на меня.
— Это шутка такая, проверка? — на минуту мне показалось, что старик рассмеется и признается в розыгрыше.
— Нет, не шутка. Это единственный выход сохранить единство Русов. Даже сейчас есть сектанты, слепо верящие в твое возвращение. А что будет, когда они узнают, что это действительно произошло? Русы поделятся: часть будет за тебя, другая часть, — считай, треть как минимум, — это потомки «христоверов», будет против тебя. И они будут убивать друг друга во имя Сына Бога Макс Са и во имя Бога Иисуса. Ты такого желаешь своему народу?
— И я должен умереть, чтобы другие жили? — Я даже усмехнулся. — А почему не ты? Тебе осталось жить считанные дни. Я, будучи врачом, вижу, что сердечно-сосудистая недостаточность убьет тебя в ближайшее время. Объявишь меня Патриархом — и спокойно вали на Поля Вечной Охоты, а я позабочусь, чтобы сохранилось единство Русов, — я невольно повысил голос, рука Данка предупреждающе легла на мое плечо.
— И скажи своему псу, чтобы убрал руку. Вы пришли на мою землю, к моему народу, исказили все учения, навязали религиозный фанатизм. А теперь хотите предать огню Творца? А не охренели ли вы, Никон и все твои фанатики?! Сказку читал в детстве про лису и зайца? Так вот, Патриарх недоделанный, не уступлю я тебе свой дом и народ, раз ты так запел…Убери руку, тварь, пока я тебя не порвал, — взорвался я на попытку Данка придавить мое плечо.
Не знаю, что именно пришло в голову великану при моих словах, но руку он убрал. Никон смотрел на меня с улыбкой на бледных губах.
— Ты плохой правитель, Максим, — заговорил старец в наступившей тишине, — ты не умеешь владеть собой, ты загораешься, как сухая ветка на углях. Ты принес бы горе Русам, став их правителем. Но в одном ты прав — это действительно был твой народ и твой дом. Не надо было уходить, бросая свой народ. Тебе больше нет места среди них. Смирись с этим, ибо и нельзя повернуть воды вспять, и нельзя вернуть время назад. На моем месте, ты поступил бы так же.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Сожжешь меня, мерзкий старикан?
— Нет. В толпе обязательно будут сектанты, зачем им давать повод для возмущения. Вас обоих убьют тихо, не привлекая шума. Если у тебя есть последняя просьба — я выполню ее.
— Что бы я ни сказал, ты не изменишь своего решения? — Спросил старика без надежды на благополучный исход.
— Нет, — после минутной паузы последовал твердый ответ.
— Тогда убей нас на море, я не хочу умирать в подземелье, как крыса.
— Почему в море? — спросил удивленным голосом Никон.
— Я приземлился на море, попав в это место. Пусть и смерть будет в море, — устало ответил Патриарху, раздумывая, умеют ли плавать его стражники и моряки. В воде у нас с Натой появился бы мизерный шанс, призрачный, но это лучше, чем быть удавленным горбуном в подвале.
— Хорошо, — после раздумья ответил Никон, — но не думай, что сможешь сбежать, мои люди будут готовы к попытке броситься в море. И они умеют плавать, — добавил старик улыбнувшись.
«Будьте вы все прокляты», — мысленно пожелал я старику, пока Данк вел меня к двери. У самой двери окликнул Патриарха:
— Никон, недолго ты будешь праздновать мою смерть. Несколько дней, — не больше десяти, — я буду ждать тебя на том свете, подумай об этом, когда будешь задыхаться перед кончиной.
Больше сказать не удалось, Данк вытолкнул меня наружу, передав двоим стражникам.
— Подождите здесь, не надо его спускать вниз, — раздался незнакомый голос, — я узнаю у отца, что он решил.
Дверь открылась, донося слабые отголоски разговора Никона с Данком, и захлопнулась. Прошло не менее десяти минут, прежде чем дверь открылась снова.
— Выведите его и ведьму во двор, — снова послышался неприятный незнакомый голос, — я сейчас спущусь, поедем топить их в море.
По крайней мере, Никон сдержал свое обещание в ответ на мою просьбу. Меня повели наружу, снова спустились на два пролета, потом дважды свернули направо. Когда вышли во двор, свежий морской ветерок заставил меня улыбнуться. Никогда особо не любил море, а сейчас даже запах стал приятен. Спустя какое-то время послышались быстрые шаги. С моей головы сдернули мешок, заставив зажмуриться от яркого света. Мужчине, стоявшему передо мной, было не больше сорока: его лицо поразительно напоминало черты Патриарха Никона.
— Я — Синод, сын Патриарха, — просветил меня незнакомец, буравя глазами. После смерти отца именно я стану Патриархом. Отец рассказал мне, кто ты. Будь моя воля — жег бы тебя целую неделю, не давая умереть. Но он дал тебе слово, и я сдержу его: утоплю тебя, как суку, в море. И бабу твою утоплю, перед твоими глазами.
Пока Синод нес бред, я рассматривал сына Патриарха: примерно сорока лет, среднего роста, статный. Опрятная, явно ухоженная борода, голубые глаза, лицо без шрамов. Одет хорошо, на поясе большой кинжал в хороших ножнах. Причину его ненависти к себе не мог понять: я — приговоренный, зачем мне еще угрожать всевозможными карами.
— Синод, — перебил я болтуна, — тебе что, бабы совсем не дают, — и поэтому ты такой злой, как пес без суки?
Лица стоящих рядом стражников повеселели, отворачиваясь, они старательно скрывали смех. Размахнувшись, Синод ударил меня по лицу, разбив губу до крови. В этот момент показались двое стражников, таща упирающуюся Нату. Увидев меня, девушка заревела. Вырвавшись из их рук, кинулась на грудь:
— Ма-а-а-а-акс, когда все это прекратится?
— Самое позднее — через час, — ухмыляясь, ответил Синод Нате. Махнув рукой стражникам, скомандовал: — Везите их в порт и ждите меня.
Мне помогли взобраться на повозку, Нату даже связывать не стали. Двое стражников сели рядом, третий взгромоздился на козлы.
— Езжайте, пусть Карп готовит «Весту» к выходу в море, но без меня не отчаливайте, — прокричал сын Патриарха, входя во дворец отца.
