— Я хочу видеть господина Пруссию, — объявила Эржебет.
— Госпожа Венгрия. — Слуга склонился в почтительном поклоне. — Простите мою грубость, но боюсь, сейчас не лучшее время для визитов. Господин никого не принимает…
— Меня примет, — с нажимом произнесла Эржебет. — Я проехала столько лиг не для того, чтобы услышать такое… Доложи!
— Как прикажите. Прошу следуйте за мной.
Слуга проводил ее до покоев Гилберта.
— Подождите здесь, я сообщу господину. — С этими словами он скрылся за дверью, а Эржебет привалилась к стене и тяжело вздохнула…
И вот она уже несколько минут стояла так, то нервно теребя край плаща, то отстукивая носком марш.
«Да что же он так долго? Надо было наплевать на вежливость и войти самой».
— Полагаю, госпожа Венгрия?
Эржебет вздрогнула, едва не подпрыгнув на месте, и резко обернулась на голос. Перед ней стоял пожилой мужчина в поношенном камзоле, покрытом пятнами от табака. Но несмотря на избороздившие лицо морщины и сгорбленную спину, взгляд его голубых глаз был удивительно ясным, цепким. Эржебет показалось, что она уже где-то видела этого человека, а затем в памяти всплыл портрет в кабинете Марии Терезии. Правда там этот мужчина выглядел гораздо моложе, но вот взгляд был точно такой же.
Перед ней стоял прославившийся на всю Европу король Пруссии Фридрих.
— Ваше Величество. — Эржебет присела в реверансе, годы жизни с Родерихом научили ее соблюдать этикет. — Для меня честь познакомиться с вами.
— Боюсь, это я должен сказать. — Фридрих галантно поцеловал ей руку. — Я много слышал о вас и счастлив встретиться лично. Вы приехали к Гилберту?
Он скорее не спрашивал, а утверждал, и Эржебет кивнула, понимая, что отрицать очевидное бесполезно.
— Это личный визит, — осторожно заметила она, раздумывая, сколько Фридрих знает о ее отношения с Гилбертом. — Я здесь не как вассал Австрии и ваш официальный враг.
— Я понял. — Король улыбнулся. — И это замечательно, что вы приехали. Я волнуюсь за Гилберта, поражения сломали его. Он уже третий день не выходит из комнаты и не желает со мной говорить…
Она на мгновение замолчал, пытливо взглянув на Эржебет.
— Думаю, вы единственная, кто может ему помочь. Пожалуйста, госпожа Венгрия, верните его.
И король низко поклонился ей.
Эржебет совершенно растерялась, не зная, что ему ответить.
— Я сделаю все, что в моих силах, — наконец произнесла она.
— Благодарю. — Фридрих снова запечатлел на тыльной стороне ладони Эржебет поцелуй, затем ушел.
Через несколько минут вернулся слуга.
— Господин Пруссия просил передать, что он не желает никого видеть…
— Мне плевать, что там желает его Великолепие! — рыкнула Эржебет.
Она шагнула было к двери, но слуга преградил ей путь.
— Госпожа, постойте! Куда вы? — панически закричал он. — Смилуйтесь! Если я нарушу приказ господина, он убьет меня…
— А если ты меня не пропустишь, то тебя убью я, — пообещала Эржебет. — И эта смерть будет в сто раз мучительнее и медленнее любой, какую сможет выдумать твой хозяин! С дороги!
Эржебет была в бешенстве: она так волновалась за Гилберта, приехала к нему, забыв об осторожности, а он, видите ли, не желает никого принимать!
Напугав лакея до дрожи в коленках, Эржебет оттеснила его и решительно распахнула створки. Стремительно прошла по знакомому коридору до покоев Гилберта и открыла еще одну дверь.
В лицо пахнуло затхлостью. В комнате стоял жуткий запах кислого вина, смешанный с запахом пота, дыма и крови.
«Сколько же здесь не проветривали?!» — поморщилась Эржебет.
Тяжелые портьеры на окнах были плотно задернуты, и по комнате расползался липкий, чернильно-черный мрак. Слабый огонь в камине у дальней стены давно уже оставил попытки рассеять темноту, он освещал лишь полулежащего в глубоком кресле Гилберта. Когда Эржебет вошла, он как раз приложился к бутылке, которую сжимал в одной руке, и пил медленными, размеренными глотками.
Едва Эржебет сделала первый шаг в комнату, Гилберт опустил бутылку, небрежно вытер рот краем манжета и посмотрел на гостью в упор. Эржебет сразу же заметила, как он осунулся: заросшие щетиной впалые щеки, мешки под глазами, болезненно заострившиеся черты лица — Гилберт казался лишь жалкой тенью былого себя. Призраком Великого Пруссии. Но больше всего Эржебет поразили и напугали его глаза, абсолютно пустые, ничего не выражающие. Она так привыкла видеть в них постоянную смену эмоций: огоньки веселья, пламя гнева, всполохи ненависти, тепло костра. А теперь кто-то словно залил все водой, вытащил из Гилберта душу, и на Эржебет его глазами смотрела пустота.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Уходи, — глухо произнес Гилберт ничего не выражающим голосом.
— Нет! — почти взвизгнула Эржебет, отвечая даже не ему, а своим страшным мыслям.
Она захлопнула дверь, быстро прошла к окну, со злостью дернула в стороны портьеры и распахнула ставни, впуская в комнату свежий вечерний воздух.
— Я не оставлю тебя одного в таком состоянии, — заявила Эржебет, поворачиваясь к Гилберту.
Сейчас она смогла разглядеть его получше и увидела, что его левое предплечье замотано какой-то грязной тряпкой. Подойдя ближе, Эржебет поняла, что это вовсе не грязь, а спекшаяся кровь.
— Да ты ранен! — она бросилась к нему, но Гилберт грубо оттолкнул ее протянутые руки.
— Отвали, — зло буркнул он. — Это всего лишь царапина…
— Ага, как же! Вон сколько крови! Когда ты последний раз менял повязку? Наверняка как замотался во время боя наспех, так потом и оставил! — напирала Эржебет, беспокойство за него мешалось в ней с яростью. — Дурная башка! А если будет заражение?! Так и без руки можно остаться!
— Заживет, как на собаке, — заплетающимся языком протянул Гилберт и едко улыбнулся. — Бешеной собаке… Вали отсюда! Мне не нужна твоя дерьмовая забота!
Гилберт вдруг перешел на крик, замахнулся рукой, явно собираясь швырнуть в Эржебет бутылкой. Она успела перехватить его запястье, с силой сжала, отбирая импровизированное оружие.
— Никуда я не уйду! — упрямо заявила Эржебет. — Я не брошу тебя в таком состоянии…
«Сейчас, когда все ополчились против тебя… Когда ты едва не погиб… Не брошу…»
Она резко замолчала, развернулась и, нарочито громко топая, прошла к двери.
В коридоре нервно переминался с ноги на ногу лакей.
— Принеси таз с теплой водой, чистые полотенца и бинты, — распорядилась Эржебет. — Живо!
Слуга испуганно икнул, поклонился и стремглав бросился прочь, а Эржебет вернулась к Гилберту. Он, казалось, слегка подрастерял свой боевой пыл, сгорбился, опустил голову на сцепленные руки и молчал. Гилберт выглядел таким подавленным, измученным, словно война выпила из него всю жизнь. Эржебет хотелось обнять его крепко-крепко, прижать к себе и позволить выплакать у нее на груди всю свою боль. Но, конечно же, Гилберт никогда не заплачет, он скорее бросится под прицел вражеских пушек, чем покажет кому-нибудь свою слабость. Даже ей. А Эржебет так хотела помочь ему. Сейчас она не думала о сложностях их отношений, она просто видела, что ее любимому мужчине плохо и пыталась сделать для него все, что возможно.
Она подошла к нему, осторожно погладила по плечу. Гилберт поднял голову, в его глазах застыла мука.
— Уходи, — вдруг вновь сдавленно произнес он. — Я жалкий… ты не должна… видеть… только не ты… уходи…
Но, противореча своим словам, он вдруг обнял Эржебет за талию, притянул ближе к себе, уткнулся носом ей в живот.
— Они погибли… Вся армия… Сорок тысяч… Из-за меня… — сбивчиво бормотал Гилберт. — Если бы не чудо, о котором все время талдычит Фриц, Берлин бы взяли… Все было бы кончено… Я был бы мертв… Мой народ… Столько погибших… Это моя вина… Я всего лишь хотел стать сильнее… Хотел, чтобы меня уважали… Чтобы мои люди с гордостью говорили, что родились в Пруссии…
Он крепче стиснул талию Эржебет, и она скорее почувствовала, чем услышала слабый полувсхлип-полувздох. Эржебет прекрасно понимала, что сейчас чувствует Гилберт, ей и самой довелось пережить сокрушительное поражение, но тогда никого не оказалось рядом, чтобы ее поддержать. Поэтому сейчас она не собиралась оставлять Гилберта одного.
