Австрийцы наступали решительно и, несмотря на атаки крымской конницы, глубоко вклинились в центр османского построения. Янычары, которые должны были до последнего защищать султана, дрогнули и разбежались, бросив Мехмеда III на произвол военной судьбы. За несколько минут до появления солдат Габсбургов в османской ставке великий визирь Ибрагим-паша вбежал в султанский шатер и, прервав молитву султана о даровании туркам победы, призвал его немедленно бежать в тыл отступающей армии. Мехмед не особенно сопротивлялся – противостоять хорошо обученным вражеским солдатам оказалось не так просто, как отдавать приказы о казни братьев. В последний момент, когда Мехмед уже вдел ноги в стремена, к нему подошел Ходжа Саадеддин Эфенди, носящий титул «учитель султана», и принялся умолять его остаться, чтобы своим примером внушить дрогнувшим турецким воинам мужество. Видя колебания Мехмеда, старый учитель просто взял его коня под уздцы и повел за собой.
В это время австрийцы ворвались в опустевший султанский лагерь. Уверившись в своей победе, они принялись грабить обоз и палатки командиров. Солдаты, нашедшие походную казну султана, пустились вокруг обитых железом сундуков в пляс… В этот момент на рассредоточившихся австрийцев напала обслуга лагеря – конюшие, грумы и повара, вооруженные тем, что подвернулось под руку. Обескураженные внезапным натиском, австрийцы отступили, но перегруппироваться не успели. Ободренные появлением на передовой султана Мехмеда и криками «Неверные бегут! Неверные бегут!» янычары ринулись в контратаку. К концу дня коалиционная армия Габсбургов была уничтожена.
Успех принес Мехмеду громкую славу и прозвище Фатих Эгер, то есть Завоеватель Эгера. Продолжать участвовать в кампании молодой султан, однако, наотрез отказался и, переложив командование победоносными войсками на Дамат Ибрагима-пашу, спешно вернулся в Константинополь. Столица встретила Мехмеда как триумфатора. Город украсили драгоценными тканями, а люди на улицах выкрикивали славословия вслед кортежу повелителя.
Пока и султан, и великий визирь командовали западным походом, империей фактически управляла валиде Сафие. Мехмед даже оставил в ее распоряжении имперскую казну – около миллиарда акче… Возвращение султана из похода ничего не изменило – он всегда почитал мать, и она фактически делила с Мехмедом III власть. Сафие полностью подчинила сына своей воле и не стеснялась пользоваться его неограниченным доверием, хотя сановники не переставали доносить Мехмеду о ее злоупотреблениях властью.
Как и прежде, Сафие не терпела конкуренции даже в мелочах. Английский посол описывает следующий случай: «Увидев из окон дворца скопление лодок на Босфоре, валиде пожелала знать, что там происходит, и отправила туда своих посыльных. Те сообщили ей, что визирь собирается казнить некоторых проституток. Услышав это, Сафие необычайно разгневалась и приказала передать ревнителю нравственности, что султан, ее сын, оставил его управлять городом, а не истреблять беззащитных женщин. Поэтому лучше бы ему поскорее оставить бедных блудниц в покое и заняться действительно важными делами».
С тем же натиском и впечатляющей уверенностью Сафие часто вела переписку даже с лидерами других держав. Надменную неуступчивость ее характера испытали на себе и венецианцы, с которым валиде, как и ее свекровь Нурбану, обычно поддерживала самые сердечные отношения. Посол Республики Лоренцо Бернардо вспоминал о ней так: «…женщина надежная… Лишь в ней одной нашел я истину в Константинополе. Я считаю вполне разумным сохранять ее расположение к нам, преподнося ей от случая к случаю какие-нибудь прелестные вещицы, которые могли бы внушить ей чувство благодарности». В обмен на небольшие услуги Сафие охотно принимала от Совета и дожа дорогие подарки, среди которых были ткани и готовые платья, украшения, куклы и даже очки. Когда послы Светлейшей выбирали подарок разборчивой валиде, то больше всего опасались, что он может не приглянуться султанше. Однако, как показала практика, гораздо более серьезные проблемы возникали, если подарок Сафие нравился.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Однажды ей прислали изумительно тонкой работы стеклянные перья для эгрета[148] – украшения, которое в османской империи носили на тюрбанах. Такими искусно выполненными перьями муранского стекла предполагалось заменить настоящие перья птиц – павлина, фазана, цапли. Это был как раз тот случай, когда подарок произвел опасно сильное впечатление. Валиде не только выкупила всю партию привезенных на продажу стеклянных перьев, но и ради гарантии своего права на эксклюзивное обладание заморской диковиной выдвинула венецианцам жесткий ультиматум. Из сохранившегося письма видно, что Сафие отнюдь не гнушалась диктовать свои условия и потребовала закрыть производство. В противном случае ее гнев и разочарование разрушат их давнюю дружбу и положат конец каким бы то ни было переговорам в будущем, пообещала валиде.
Несколько иной характер носили отношения Сафие с Елизаветой I Английской, личность которой вызывала у валиде столь неподдельный интерес, что она дважды просила прислать ей портрет королевы, что и было проделано: один из портретов был получен в ходе обмена подарками в обмен на «два одеяния из серебряной ткани, один пояс из серебряной ткани и два носовых платка с золотой окантовкой». Жадный интерес Сафие объяснялся ее амбициями: Елизавета не была матерью или женой короля, а правила страной непосредственно, в качестве королевы-самодержицы – неслыханное для османской цивилизации дело и невиданная для знатных османских дам форма власти! Поэтому, при явной взаимной симпатии этих двух сильных духом женщин, обмен письмами и подарками между ними всегда сохранял легкий соревновательный оттенок: чья щедрость изобретательнее, у кого кошель тяжелее или в чьей стране мастера искуснее…
Сохранились два письма валиде Сафие к королеве Елизавете. Поэтично высокопарные строки выведены каллиграфическим почерком профессионального писца и обрамлены богатым орнаментом; трехцветные чернила аккуратно посыпаны золотым песком – настоящее произведение искусства!
В письме от 1599 года Сафие отвечает на предложение Елизаветы о поддержании добрых отношений между империями: «Я получила Ваше письмо… и буду принимать меры в соответствии с тем, о чем Вы попросили…Я постоянно наставляю моего сына, падишаха, действовать согласно договору. Я не пренебрегаю говорить с ним в такой манере. Надеюсь, Вы не испытываете горя в этом отношении. Возможно, Вы тоже всегда будете тверды в дружбе. С Божьей помощью наша дружба не умрет никогда. Посланную Вами карету я принимаю с удовольствием[149]. И я послала Вам халат, кушак, два больших полотенца с золотой вышивкой, три носовых платка, а также тиару, украшенную рубинами и жемчугом. Надеюсь, Вы простите ничтожность моих даров».
Как это часто случается, гладко общение королевы и султанши проходило только на бумаге. Например, упомянутый обмен подаркам повлек за собой щекотливую ситуацию, для мирного разрешения которой потребовались немалые усилия…
Подобная неприятность наверняка знакома любому, кто пробовал посылать обычной почтой действительно ценные вещи. Так, «украшенной рубинами и жемчугом тиары» среди доставленных ко двору Елизаветы османских даров попросту не оказалось. Очевидно, что драгоценность приглянулась одной из посыльных-кира, с чьей помощью валиде традиционно общалась с внешним миром. Елизавета была очень этим возмущена и приказала своему послу Эдварду Бартону аккуратно выяснить, что произошло. Когда весть о случившемся конфузе дошла до Константинополя, негодование английской королевы моментально забылось на фоне беспредельного гнева Сафие.
Однако быстро найти виновных слугам валиде не удалось, а загладить неловкость необходимо было немедленно. И Сафие отправила к берегам далекой Англии новое послание, присовокупив к нему точно такую же драгоценную тиару. Каково же было удивление Елизаветы – и османских гонцов! – когда, вскрыв упаковку, королева извлекла на свет божий сразу две тиары: и спешно сработанную ювелиром копию, и оригинальное украшение, которое тихонько подложила провинившаяся служанка в надежде отвести от себя грядущую бурю.
