— Приговорили к расстрелу…
— Верно. Но об убийце позже. Сначала о заказчике. Он был солидным руководителем Совмина СССР. Все милицейское начальство с дрожью входило к нему в кабинет. Но никто не знал, кто щедро кормил, одевал его, даже покупал дачи, давал тысячи долларов перед поездками за границу… Слышали о могущественном воре в законе Стервятнике? Он до меня господствовал в Москве…
— Что-то смутно припоминаю…
— Плохо вас обучали в милицейской школе. О таких людях надо знать все… Так вот, ваш отец узнал, у кого на содержании находится ответственный работник Совмина, и сумел добыть вот эти расписки…
Граф протянул пухлую пачку синеватых листков. Все начинались, «Получил…» и завершались подписью «Т. Гаврилов»…
— Когда это стало известно совминовскому Иуде, то он упал на колени перед Стервятником: «Помоги, спаси! Гибнет карьера, семья!» Тот нашел человека. Но потребовал другую расписку. Читайте!
На таком же синеватом листке нервно застыли буквы: «В случае ликвидации Ильина А. Н. обещаю после суда полную свободу исполнителю. Т. Гаврилов».
— И все-таки «исполнителя» расстреляли, — сказал Сергей.
— Нет, — даже в ровном голосе Графа пробилось удовлетворение. — Выпустили из тюрьмы через три месяца… Опять не верите? Тогда советую покопаться в архивах… Там все должно быть. Во-вторых, могу вам дать адрес заказчика. Он и сейчас живет в полном довольстве. Гаврилова вы найдете в роскошном дачном особняке под Малаховкой… Обеспечен на две жизни…
— Как у вас оказались эти расписки? — спросил Сергей.
— По случаю. Стервятник перед смертью завещал…
— А убийца где?
— Убийца? — Граф прикусил нижнюю губу, задумался. Паук на щеке вытянул передние ножки, ожидая. — Скажу. Но сначала еще об одной несправедливости. Сколько ваша безответная, скромная мама обивала пороги московских властей? Ей все-таки отказали в пенсии…
— Вы собрали солидное досье на Ильиных, — заметил Сергей.
— Какое там досье… об этом всем известно, — невинно ответил Граф и глянул на часы с видом человека, которого ждут другие заботы. — Не буду говорить, как поступили с вами алчные и завистливые людишки — ваши коллеги, какой лицемерной была встреча через год, когда Коробов вытянул вас из зоны… Многое можно вспомнить… А вы… — Граф помолчал, в глазах его отразилось глубокое огорчение. — А вы… Утратили родовую гордость? Отбросили, как старую одежду, чувство собственного достоинства?.. Нет, зная вас, я этому никогда не поверю… И все же не могу объяснить себе, почему вы снова принимаете дома этих скудоумных чиновников в погонах, верите им, когда они льстиво гнут спины: «Сереженька, мы тебя очень любим, помоги!» Они же тем самым отказывают вам в праве на обиду… А вы помогаете им… Ради чего?..
Паук на щеке Графа застыл, затаился, словно тоже понял, что наступила кульминация беседы. Уже в самом вопросе наметилось предложение к деловому примирению, до чего многоопытный хозяин снисходил, похоже, крайне редко, вынужденно.
Сергей не спешил с ответом. Прислушался к бурному и жаркому приливу в голове, на несколько секунд закрыл глаза, пытаясь укротить прилив, сосредоточиться… Заговорил вполголоса, неторопливо, старательно выстраивая фразы:
— Сумрачно и грустно вы все излагаете. В ваших словах налет прямо-таки мировой тоски и скорби… Не помню кто, но красиво сказал: «Вместо того чтобы ругать тьму, лучше зажечь хотя бы одну свечу».
— Да, красиво, — тут же откликнулся Граф. — С этой свечой в руках мой отец прошел до могилы… А тьма не рассеялась…
Граф энергично взмахнул рукой, как бы предавая все это забвению.
— Законы от Ману, прародителя людей и основателя индийского государства, до наших дней — всего лишь надежное средство сильных держать в руках огромную массу слабых, и — что самое кощунственное! — выпалывать, изымать из этой массы неординарных, мыслящих людей… Их теперь единички на белом свете, и они уже никогда не смогут противостоять тупой мощи закона… Как вы… Как я… Разрозненные, разбросанные по всему свету… Даже мы с вами оказались по разные стороны барьера… А нам бы объединиться, не преследовать, не травить друг друга…
Граф глянул на часы, устало поднялся.
— У меня к вам просьба, как к собрату по великой беде… Осталась еще одна тетрадочка… Верните ее мне, пожалуйста…
— Зачем вам тетради?
— Обещал одному человеку… Он очень много сделал для меня… Так исполните мою просьбу?
Сергей понял, что беседа близка к завершению… А Бета… Впервые леденящее сомнение будто отрезвило его, даже голову перестал терзать гудящий жар… Им очень нужны эти тетради, все тетради. Ради них все шло в ход — и угрозы, и шантаж, и убийства, наконец, похищение Беты, чтобы заманить его… Теперь он в их руках. Но они уже знают, проверили, что физическое давление здесь не поможет, и решили приблизить, разжалобить его состраданием и духовным родством… Впрочем, неизвестно, как все повернется дальше… Только не спешить, не спешить с ответами, затягивать разговор, чтобы не я, а он начал нервничать.
— Но это же тетради вашего отца. Я прочитал его письмо… — Во взгляде Графа мелькнуло беспокойство… — Вы не боитесь, что тот человек, который много для вас сделал, использует работы вашего отца в своих интересах?
— Предположим, так и случится! — воскликнул Граф. — Но, согласитесь, что это лучше, чем кануть в безвестность… Пусть сначала псевдоним, не имеет значения, — но со временем все прояснится, и имя математика Трубецкого всплывет из общего зловония… О нем узнают… — Видимо, устыдившись несвойственной ему патетики, Граф вяло, виновато улыбнулся и, опустив голову, спросил: — А вас, я вижу, это очень заботит?..
— Как и вас, — ответил Сергей, — Но если иметь в виду мой профессиональный интерес, то, пожалуй, даже больше: я смогу определить мотив совершенных преступлений и, может быть, найти убийцу…
Граф поднялся, расправил плечи, как будто очень долго и неудобно сидел, повернулся к Сергею.
— Не надо искать. Это организовал я… Но в моих планах и действиях не было крови. Исполнителем оказался человек, у которого личный мартиролог, пожалуй, длиннее римского…
В разговор неожиданно вступила Глафира Николаевна. Сергей сразу почувствовал: тот же голос, но совсем другая интонация, другая стилистика речи. Ничего не сохранилось в ней от прежней униженной селянки.
— Мы с вами больше не увидимся, Сергей Андреевич, — мягко сказала она. — Вы нам очень симпатичны. Поэтому частичку правды я вам открою. Тот человек должен был усыпить Стельмаха и взять один журнал… Не сдержался… Я хотела отстранить его от дела, но он клялся, божился, что больше такого не повторит… Потом, как вы знаете, случился ряд печальных происшествий… А сегодня с вами… Как он там оказался — для меня загадка… Вот, собственно, и все, что я могу вам раскрыть…
— Во всем виноват Крест? — то ли спросил Сергей, то ли поставил точку.
— Я не хотела бы называть имена наших помощников, — вежливо промолвила Глафира Николаевна. — Мы обычно сами наказываем их… Давайте завершать беседу. Бета здесь, простите, мы вас обманули… Сейчас забираем ее, вас и едем за четвертой тетрадкой. Согласны?
— Но ее у меня нет, — ответил Сергей.
— Как нет? Где же она? В руках официальных властей? Или у вас только те, что были в сундучке, а четвертую вы не нашли?..
— Здесь те, что были в сундучке…
Граф растерянно глянул на Глафиру Николаевну, спросил почти шепотом:
— Как поступим, Катюша?
— Ты у меня спрашиваешь? — откликнулась она. — До сих пор этот вопрос я задавала тебе, и ты всегда знал, что делать… Выходит, четвертую Николаша хорошо припрятал…
В дверном проеме вырос Немой, подобострастный, как лакей.
— Мы приехали.
За его спиной, зажав во рту сигарету, нервно чиркал зажигалкой Крест. Наконец, между острой мефистофельской бородкой и угловатым носом зажигалки вспорхнул огонек. Прикуривая сигарету, Крест бросил зверино-мстительный взгляд на Сергея, освещенное лицо его было удивительно похоже на чугуевское, хотя на лбу, под глазами уже заметно смазался грим.
— Дядюшка Цан, — приказал Граф, — подождите нас в машине. Скоро поедем…
Крест исчез, оставив облако дыма. На его месте возник длинноухий блондин, бледный, испуганный, злой. Граф повернулся к нему:
— Вы еще живы, лихой сын Моисеев? Очень хотелось бы знать, из каких древних могил выкопали вас мои перезревшие соратники…
Сухой диктаторский тон Графа, казалось, предрекал ему скорую смерть. Но он явно не улавливал этого, зато фигура стоявшего поодаль Немого отражала раскаяние и покорное согласие принять любую казнь — руки бессильно висели вдоль тела, голова ткнулась подбородком в грудь.
