8
— Он появился около семи, перед завтраком. Я уже свыкся с мыслью, что Гамальо не вернется, и ждал, когда можно будет позвонить главе нашего ведомства и сообщить эту новость, а потом отправиться домой немного поспать. Всю ночь я провел без сна в своем кабинете. Утром вышел во двор, чтобы убить время, размять ноги и немного развеяться, и в этот момент перед воротами показалась машина. Еще не совсем рассвело, но, прежде чем автомобиль остановился, я различил в салоне силуэты Каньяса и женщины. Как ее звали?
— Тере. Вы уже знали ее?
— Конечно. Видел в тюрьме пару раз, но мне было известно, что она приходила навещать Гамальо каждые выходные. И еще я знал, что она ж вместе с Каньясом и Марией Вела — работала над тем, чтобы вытащить Гамальо из тюрьмы.
— Вы знали, какие отношения связывали ее с Гамальо и Каньясом?
— Мне сказали, что она была подругой или родственницей Гамальо. Насколько я помню, это все, что мне было известно на тот момент. Остальное я узнал позднее.
— Продолжайте.
— Гамальо вылез из машины, позвонил в дверь, ему открыли, и, прежде чем войти в здание тюрьмы, он прошел мимо меня, опустив голову и держа руки в карманах, даже не взглянув в мою сторону и не проронив ни слова. Я пересек двор, приблизился к воротам и остановился перед машиной Каньяса. Не знаю, чего я ждал. Возможно, того, чтобы Каньяс вышел из автомобиля и дал мне какие-то объяснения. Но он лишь посмотрел на меня через лобовое стекло, а потом завел машину, развернулся и уехал, быстро пропав из виду в сером утреннем свете.
— А вы закрыли глаза на выходку Гамальо.
— Да.
— Но почему? Ведь, не вернувшись в тюрьму вечером в воскресенье, Гамальо нарушил условия предоставления отпуска. Почему вы не доложили об этом нарушении? Не сообщили начальнику вашего ведомства? Почему, вместо того чтобы действовать по инструкции, вы позвонили Каньясу, чтобы дать ему возможность все уладить — найти Гамальо и вернуть его в тюрьму?
— Это было разумнее всего. Бывают ситуации, когда не следует действовать по инструкции. К тому же это был не первый раз, когда я поступал таким образом, то есть звонил адвокату заключенного, чтобы можно было попытаться исправить ситуацию. Да, Каньяс был прав в том, что Гамальо не являлся рядовым заключенным, но, по крайней мере, в тот раз я действовал также, как повел бы себя по отношению к любому другому. Мне кажется, вы не до конца понимаете ситуацию. Я ничего не имел против Гамальо и против Каньяса. Оставив в стороне вопросы принципов, у нас с адвокатом имелись разногласия по поводу средств, но не по поводу целей. Провал реабилитации Гамальо стал бы не только провалом для самого Гамальо, Каньяса и главы нашего ведомства. Это был бы провал и для меня, потому что Гамальо являлся моим подопечным. Не забывайте об этом: неудача Гамальо была моей неудачей, а его успех — моим успехом. Я тоже был заинтересован в том, чтобы все закончилось хорошо.
— Хотя вы не верили в то, что это возможно.
— Да. Именно это я имел в виду, говоря насчет принципов. Правда, в том случае дело заключалось не столько в принципах, сколько в моем характере. Должен признаться, я пессимист: всегда ожидаю худшего. Зато умею ценить хорошее. Во всяком случае, так мне кажется.
9
— После того как мы оставили Сарко в тюрьме, Тере попросила меня отвезти ее домой. Я согласился, и мы в очередной раз за этот понедельник пересекли город из конца в конец, в то время как солнце начинало подниматься, а люди шли на работу. Уже рассвело, когда я остановил машину перед зданием, где жила Тере, и лучи почти летнего солнца подсвечивали белые фасады домов Виларрохи. Я почти не произнес ни слова с того момента, как Тере дала мне пощечину в Ла-Креуэте, чтобы заставить меня замолчать и убедить подождать Сарко. У меня до сих пор было неприятное чувство после всех оскорблений и угроз, которые пришлось выслушать от него. В то же время мне не хотелось, чтобы Тере начала расспрашивать меня о том происшествии, которое упомянул Сарко, вспомнив наш неудавшийся налет на «Банко Популар» в Бордильсе. Наконец я повернулся к ней и спросил: «Как ты догадалась, где искать Сарко?» Тере ничего не ответила. Она выглядела бледной и сильно уставшей после бессонной ночи. «Ты действительно не виделась с ним в эти выходные?» Тере по-прежнему хранила молчание, и я, еще сильнее распалившись, решил выговориться. «И вот еще что хочу у тебя спросить, — произнес я. — Ты тоже считаешь меня кретином и недоумком? Думаешь, что я изображаю святошу? Ты тоже меня использовала?» Тере с невозмутимым видом выслушала меня и, когда я замолчал, лишь вздохнула и открыла дверцу машины. «Ты так и не ответишь мне?» — спросил я. Уже поставив одну ногу на тротуар, Тере повернулась ко мне. «Не понимаю, почему ты так со мной разговариваешь», — произнесла она. «Потому что я сыт всем этим по горло! — воскликнул я и добавил: — Послушай, Тере, я не знаю, виделась ли ты с Сарко в выходные и какие у вас вообще с ним дела. Не знаю и знать не желаю. Но теперь, если ты хочешь, чтобы наши отношения продолжались, у нас все должно быть так, как у нормальных людей. Если нет, то лучше нам вообще прекратить наши встречи». Тере задумалась, кивнула и пробормотала что-то. «Что ты сказала?» — произнес я. «Да так, ничего особенного, — ответила Тере, выходя из автомобиля. — Я так и думала, что это произойдет».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В течение той недели мы больше не виделись и не говорили по телефону. Постепенно я стал приходить в себя и в субботу отправился в Барселону, где провел много времени в «Револьвере» и «Дискос Кастельо», покупая диски, и на следующей неделе позвонил Тере и пригласил к себе домой. «У меня есть новая музыка», — сообщил я и, чтобы соблазнить ее, принялся перечислять все свои приобретения. Выслушав меня, Тере ответила, что не может принять приглашение. «Ты все еще сердишься?» — спросил я. «Я и не сердилась, — сказала она. — Это ты тогда надулся». «Но я уже не дуюсь, — ответил я и добавил: — Ты подумала над тем, о чем мы говорили?» «Тут нечего думать, — промолвила она. — Послушай, Гафитас, у нас все слишком усложнилось, а я не хочу сложностей. Ни сложностей, ни обязательств. Я тебе уже говорила об этом. Ты прав: мы не можем встречаться как нормальные люди, поэтому лучше нам вообще не встречаться». «Почему мы не можем встречаться как нормальные люди?» — воскликнул я. «Потому что ты — это ты, а я — это я». «Пусть тогда все будет, как прежде. Приходи ко мне. Мы будем ужинать и танцевать, как делали раньше. Ведь нам было хорошо, правда?» «Да, — признала Тере. — Но теперь все в прошлом. Я не хотела, чтобы все закончилось, но это произошло. А что закончилось — то закончилось». Я долго пытался убеждать ее, но было бесполезно: Тере приняла решение, и невозможно было заставить ее отступить. Однако это решение не означало окончательного разрыва: она просто попросила меня дать ей время подумать, привести в порядок мысли, понять, что же в конце концов она хотела от своей жизни. Эти слова показались мне напыщенными, неестественными, словно подслушанными в каком-то фильме, но у меня не было другого выхода, кроме как принять их.
Тем летом мы с Тере перестали встречаться. Я продолжал звонить ей раз в неделю, но наше общение было кратким, холодным и исключительно деловым. В основном мы говорили о Сарко и Марии, и, когда я пытался перевести разговор на личные темы, Тере прерывала меня или, молча выслушав, поскорее старалась положить трубку. В начале августа Тере перестала отвечать на мои телефонные звонки, и я решил, что она в отпуске, но не поехал в Виларроху, чтобы удостовериться в этом. Мы снова увиделись с ней уже только на свадьбе Сарко.
— На свадьбе Сарко?
— Да, на свадьбе Сарко и Марии. Это произошло в сентябре, через три месяца после его бегства в Ла-Креуэту, и было одним из положительных последствии того происшествия или даже кульминацией всех его положительных последствий. Все было хорошо, и я даже думал, что та ночь стала для Сарко чем-то вроде последнего рецидива или прощального выхода на сцену умиравшего в нем мифического персонажа. Данный эпизод имел незамедлительный терапевтический эффект и произвел настоящую революцию в жизни Сарко. Мне сразу стали заметны улучшения в его поведении, настроении и даже физическом состоянии, и я был не единственным, кто обратил на это внимание. Характер тюремных отчетов о нем кардинальным образом изменился: надзиратели перестали жаловаться на Сарко, он снова стал проходить заместительную метадоновую терапию для избавления от героиновой зависимости и вернулся к прочим реабилитационным процедурам. Вероятно, исправлению способствовало также и то, что я вновь стал уделять ему больше внимания, и, конечно же, немалую роль сыграл факт, что, несмотря на выходку Сарко в Ла-Креуэте, начальник тюрьмы не лишил его в дальнейшем отпусков на выходные. Однако с тех пор я вынужден был проводить воскресные вечера начеку, стараясь не отходить от телефона. Впрочем, Сарко не допускал нарушений, и мне ни разу не поступало тревожного звонка от начальника тюрьмы.
