Надежным доказательством того, что Сарко стал другим человеком — менее заносчивым и сумасбродным, более рассудительным и независимым от своего мифа, не персонажем, а личностью, готовой к жизни на воле, — была его свадьба с Марией. Свадьба также означала, что кампания по освобождению Сарко, длившаяся уже девять месяцев, неуклонно продвигалась вперед. При этом в те времена, накануне женитьбы, Сарко даже не пытался скрывать, что брак был на самом деле фарсом! Это, как ни странно, казалось мне проявлением, не столько его цинизма, сколько честности. В соответствии с моей изощренной интерпретацией Сарко использовал Марию для обретения свободы, но не обманывая ее или не совсем обманывая. Что касается Марии, то она по-прежнему была влюблена в Сарко, хотя понимала, что этот брак был обманом. Вероятно, данное обстоятельство удручало ее, но не могло погасить нетерпение выйти замуж, Мария надеялась, что ей удастся завоевать любовь Сарко, она привыкла к известности и сознавала, что расстаться с Сарко ей никак нельзя, потому что, лишившись его, она вынуждена была бы распрощаться и со своей популярностью. В то лето Мария все же высказывала мне сомнения по поводу предстоящей свадьбы. Моя реакция на это всегда была одинакова: я решительно прерывал ее и использовал все свое красноречие, чтобы вселить в нее уверенность и заставить забыть про сомнения. Эти старания были оправданны, поскольку я понимал, что брак с Марией необходим не только для того, чтобы Сарко мог быть переведен на смягченный режим, но и для успеха всей нашей кампании по его помилованию, а обретение им свободы означало конец всех его проблем.
— Конец проблем Сарко и конец ваших собственных проблем с Сарко?
— Да, таким образом я исполнил бы свое обязательство по возвращению его на свободу. Свадьба Сарко и Марии оказалась не просто фарсом, но и превратилась в настоящее медийное событие. Она состоялась в суде Жироны. Тере взяла на себя роль посаженой матери, а я — отца. Во время церемонии мы смогли обменяться лишь протокольными фразами, а по ее окончании не имели уже и такой возможности: нас поджидала на улице толпа фотографов, буквально ослепившая Сарко вспышками своих фотокамер, когда он спускался по ступенькам на выходе из здания, неся на руках Марию. Свадебного банкета не было, и в какой-то момент, оглядевшись вокруг, я заметил, что Тере исчезла. В последующие дни фото жениха, выносящего на руках невесту из здания суда, красовалось на первых страницах газет и журналов. Это событие упоминали в новостях и обсуждали в ток-шоу по телевизору, и журналисты преследовали новобрачных даже во время их медового месяца в отеле на Коста-дель-Соль, оплаченного андалузским строительным магнатом, много раз заявлявшим в прессе о своем юношеском восхищении Сарко и повесившим в своем главном офисе его портрет, рядом с изображением Марлона Брандо в роли крестного отца.
После ажиотажа, связанного со свадьбой и медовым месяцем, в жизни Сарко все вернулось в нормальное русло. Через несколько недель, в середине октября, пенитенциарное ведомство наконец предоставило ему право на смягченный режим. Это внесло в жизнь Сарко два важных изменения: во-первых, он стал ночевать не в самой тюрьме, а в прилегающем к ней здании, куда помещали заключенных, переведенных на смягченный режим, и где ему была предоставлена маленькая отельная комната с кухней и санузлом. А во-вторых, он получил возможность проводить весь день за пределами тюрьмы, покидая ее в восемь часов утра и возвращаясь окодо девяти. Я устроил его на работу на фабрику картонажа в Видрересе, неподалеку от города — мне помог в этом предприниматель, которого я несколько лет назад избавил от срока за мошенничество. Сарко проводил часть дня на фабрике, куда его доставлял автобус и где ему полагалось отрабатывать ежедневно по восемь часов: с девяти утра до шести вечера, с перерывом на обед один час. С шести вечера и до возвращения в тюрьму он был предоставлен самому себе.
Таков был тогда его распорядок дня. После перевода Сарко на смягченный режим наши беседы с ним в комнате для встреч завершились, мы перестали видеться, и я постарался отстраниться от его настоящей и прошлой жизни. Я даже думал, что эта история закончилась и в дальнейшем я буду узнавать о Сарко из прессы, а снова встречусь с ним, когда придет время для его окончательного освобождения и мне нужно будет заниматься связанной с этим рутиной. Или, возможно, этому могла бы поспособствовать Тере. Хотя мы с ней по-прежнему не встречались и во избежание ненужных переживаний я перестал звонить ей по телефону, сама Тере начала это делать. Она звонила мне в офис два-три раза в неделю, чтобы немного поболтать. Эти беседы были вовсе не такими холодными и деловыми, как те, что происходили вскоре после нашего мирного разрыва, когда я сам звонил ей домой. Наши разговоры были очень короткими и тривиальными: мы никогда не затрагивали в них ту ночь в Ла-Креуэте и не вспоминали сказанное тогда Сарко, не говорили и о том замороженном состоянии, в котором по воле Тере пребывали наши отношения. Каждый раз после нашего общения я вешал трубку с ощущением, что мое ожидание должно скоро счастливо закончиться. Иначе зачем бы тогда Тере стала мне звонить? Во время этих разговоров она мимоходом, будто невзначай, рассказывала что-то о Сарко, сообщая о нем какие-нибудь новости. Я понятия не имел, как она их узнавала, но у меня не было ни малейшего желания выяснять это.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Все это продолжалось недолго. Вскоре мне стало ясно, что история не закончилась и даже не была близка к завершению, и через некоторое время уже я сам стал сообщать Тере новости о Сарко. Однажды, через два или три месяца после того, как ему предоставили относительную свободу, он без предупреждения объявился у меня в офисе. Сарко только что вернулся из Видререса; хорошо выглядел, похудел и был одет как нормальный человек — в вельветовые брюки, красный свитер и кожаную куртку. Его появление вызвало настоящий ажиотаж в нашем офисе: Сарко впервые объявился у нас, и все сотрудники оторвались от работы, чтобы поприветствовать его, поздравить и оказать радушный прием. Он выглядел счастливым, улыбался и шутил с моими компаньонами, секретаршами и другими служащими и в конце концов предложил мне пойти куда-нибудь пропустить по стаканчику. Я охотно согласился, и мы отправились в «Ройаль». Хотя посетители бара узнали Сарко и поглядывали на нас, переговариваясь между собой, мы спокойно выпили и поболтали за барной стойкой. Он рассказал мне о своей новой жизни, мы поговорили о его работе, о появившихся у него новых знакомых, в особенности о его шефе, которого Сарко хвалил. В общем, у меня сложилось впечатление, что он вполне доволен новым положением вещей. Около девяти часов я отвез его обратно в тюрьму.
В последующие месяцы визиты Сарко ко мне в контору сделались регулярными. Пару раз в неделю он появлялся у меня в офисе около семи часов, и мы отправлялись в бар — немного отдохнуть после окончания рабочего дня. Сначала эти визиты радовали меня: мне нравилось общаться с Сарко, и я гордился, что люди видели нас сидящими вместе за барной стойкой в «Ройале» или прогуливающимися по улице Жауме I или крытой галерее Сан-Агусти. Это был тот самый Сарко, и знакомством с ним можно было гордиться. Однако еще больше я радовался, что теперь он был свободным и преобразившимся человеком, и его свобода и преображение во многом являлись моей заслугой. В то время — вероятно, под влиянием жизнерадостности Сарко — между нами установились доверительные отношения, и именно тогда произошло событие, о котором я вам сейчас расскажу, с условием, что вы не станете включать этого в свою книгу.
— Повторяю: вы сможете прочитать мою рукопись, прежде чем я сдам ее в издательство, и если вам что-нибудь не понравится, я это уберу.
— В таком случае вот моя история. Речь пойдет о Батисте. Помните его?
— Конечно, задира из вашей школы.
— Большинство своих друзей с улицы Катерина-Альберт я к тому времени потерял из виду, хотя иногда доводилось встречать кого-либо из них, и я знал, что все они остались в городе или в этой же провинции, за исключением Каналеса, ставшего инженером лесного хозяйства и жившего в одном из городков Авилы, и Матиаса, много лет работавшего в Брюсселе, в Европейском парламенте. Жизненный путь Батисты проследить не составляло труда, потому что он сделался популярным персонажем, и его история явилась примером личного успеха, столь любимым журналистами и становящимся не редкостью во времена больших возможностей. Батиста происходил из богатой и очень влиятельной местной семьи. Я упоминал, что его отец много лет был начальником моего, а прежде он был председателем Совета провинции, кстати, последним председателем франкистского совета. Однако с приходом демократии жизнь семьи свернула с дороги процветания, и через несколько лет отец Батисты умер, оставив родных разоренными. И тогда Батиста, которому в то время было лет двадцать, взялся за маленькую свиноферму своего деда в Монельсе, превратил маленькую свиноферму в большую, затем большую свиноферму в маленькую колбасную фабрику, а маленькую колбасную фабрику — в большую и в конце концов стал крупнейшим производителем колбасных изделий в Каталонии, молодым образцовым предпринимателем, которому благоволила новая каталонская власть, в результате чего яростный сторонник всего испанского перевоплотился в столь же яростного каталонского националиста. И вот однажды, когда я сидел за барной стойкой в «Ройале» рядом с Сарко, мне вдруг пришло в голову спросить его в лоб: «А знаешь, почему я присоединился тогда к вашей компании, для чего стал бывать каждый день в «Ла-Фоне?»
