Бандей и Биняк остались на берегу с ведрами под живую рыбу, покрикивали:
– Буржуй, портянку пожуй… Плыви на ту сторону!
– Я чаво там не видал?
– Рыбу гони… Во-он от тех камышов.
– Я ее туда не пускал.
– Ах ты дармоед… Ксплуататор.
– А ты, Бандей, слопал дюжину лаптей.
– А ведром по шее не хочешь?
– Попробуй тронь…
Якуша меж тем занес водило, поторапливал своего нерасторопного напарника:
– Ты скинешь портки или нет? Соса спеленатая!
– Ты, Ротастенький, не вякай. Не то съезжу по кумполу, зазвенишь у меня по-другому. – Соса сидел сгорбившись – лапти никак не скинет, сопит, запутавшись в оборах. Якуша перекинулся на ребят:
– А вы чего сопли распустили? Тоже в лаптях запутались? Кому говорят? Марш в воду! Гони рыбу с конца, а мы от горловины пойдем…
Ребята наконец оголились и, стыдливо прикрывая ладошкой срам, двинулись, как гусята, один за другим к воде.
– Чувал, ну-к обернись! – крикнул Биняк.
– Чаво? – тот обернулся, чуть пригнувшись и прикрываясь рукой.
– Ты эта, парень… твою штуку рукой не прикроешь. Ты бы фуражку надел на нее.
Все грохнули и на берегу, и которые в воду зашли.
– Да ну тебя… – Чувал с разбегу бултыхнулся в затон.
– Якуша, а парень-то у тебя с довеском, – не унимался Биняк. – Держи его про запас на случай, ежели мяса не хватит.
– Ох-хо-хо-хо!
– Ги-ки-ки-ки-ки…
– Хек-хек-хек… Дьявол тебя возьми-то.
– Кусок у него добрый… Ты по стольку в котел не кладешь, – добавил Биняк.
Вася Соса плюнул на свои оборы и покатился по берегу, стуча локтями обземь:
– Брось, Осьпов, брось! Ей-богу, живот подводит.
– Ну, пойдем, что ли ча! – крикнул опять Якуша, берясь за водило. – Не то водка прокиснет.
Соса наконец встал, скинул с себя все до исподников и полез в воду, сводя лопатки и подымая плечи.
– Опускай водило, мерин сивый! – крикнул Бандей. – Что ты его задрал кверху, как ружье? Иль стрелять надумал?
– Дай окунуться… Холодно, – лязгая зубами, ответил Соса.
Наконец бредень опущен; Соса, отплевываясь и фыркая, как лошадь, зачертил подбородком по воде. Якуша шел вдоль берега и тыкал водилом в воду, как вилами в сено. Вода доходила ему всего лишь до колена.
– Эй, Ротастенький! Ты бы лучше послал за себя заместителя по активу – Тараканиху: все ж таки она в юбке, – посоветовал ему Биняк. – Глядишь, и подол не замочила бы.
– Что, за подол хочешь подержаться? Вон ухвати кобылу за хвост, – отбрехивался Якуша.
Рыбу пугали боталами – двумя широкими жестяными раструбами, насаженными на шесты.
– Чувал, пугани от того куста! – кричал с берега Бандей. – Бей в корень!
Чувал заносил над головой ботало и резко швырял его под куст:
«Угук-гух! Угук-гух!» – утробно вырывалось из-под куста, и далеко за рекой отдавалось размеренно и гулко: «Ух… Ух…» Как будто там кто-то погружался в холодную воду.
– Маклак, ударь по камышам, – кричал Бандей.
«Угук-гух! Угук-гух!» – неслось от камышовых зарослей, и снова таинственно замирало где-то за рекой: «Ух… Ух…»
Чем ближе подходили ребята с верховьев затона, тем шумнее становилось возле бредня, суетливее на берегу.
– Кончай заброд, Вася! – кричал Биняк. – Заходи к берегу. А ты подсекай, Якуша…
– Я те подсеку, – отвечал Якуша, матерился и плевал в воду. – Ты лучше пугни от берега, не то рыба в прогал уйдет.
Биняк грохал донцем ведра о воду, но стоял на своем:
– Гли-ко, дьяволы! Рыба скопления не любит, разворот даст. Уйдет! Ей-богу, уйдет…
– Куда она денется? Бредень-то с мотней, – ухал басом Бандей.
– Мотня, что твоя ширинка, расстегнется – не заметишь, как весь запас вывалится.
– Пожалуй, пора! – пускает пузыри Вася. – Не то глыбь пошла, кабы низом, под бредень, рыба-то не выметнулась.
– Давай, заходи к берегу! – сдался наконец Якуша и сам стал «подсекать», то есть кренить водило, подтягивать край бредня к самому урезу воды.
Улов оказался добрый: когда схлынула потоком вода с берега, в длинной, облепленной ряской мотне забились широкие, как лапоть, медно-красные караси, затрепетали радужным оперением брюхатые и гладкие лини, скользкие, плотные, сизовато-зеленого отлива, точно дикие селезни; лениво извиваясь, тыкали во все стороны расплюснутыми широкими мордами сомы; и прядала, путаясь в сети, пятнистая щука длиной с оглоблю.
Набежали ребята с гиканьем, хохотом, стали хватать рыбу, греметь ведрами.
– Чувал, а Чувал? Успокой ты щуку!
– Чем?
– Вот дурень! Ахни ее по голове своей кувалдой.
– Тьфу ты, пустобрех! Прилипнет как банный лист.
– Дак у него свой молоток отстучал. Он теперь только глядя на чужие и радуется.
– Гы-гы… Мысленно.
– Эге. Воображая то есть.
Рыбой набили оба ведра, да еще несли в руках отдельно щуку и сома. Завидя такую добрую кладь, мужики стали сходиться к Якушиному шалашу, откуда заманчиво поблескивали горлышками обернутые в мокрую мешковину четвертя с водкой. Первым пожаловал к ловцам Максим Селькин:
– Я, мужики, дровец нарублю. – А сам все ощупывал карасей, мял их, чмокал губами. – Жирныя…
– А сырую съел бы? – спросил Якуша.
– Нашто?
– Ежели б вареной не дали.
– Съел бы, – покорно вздохнув, сказал Селькин.
Потом пришел Федорок Селютин в длинной, до колен, тиковой рубахе, босой. Этот заботливо оглядел и потрогал четвертя с водкой. Изрек:
– Якуша, надо мешковину смочить заново. Водка теплая.
– А может, в реку снести четвертя? – предложил Бандей.
На него зашикали:
– Ты что, в уме? Берега крутые… А ну-ка да споткнешься с четвертями?
– Можно в обход, от затона…
– А там крутит… Унесет четвертя…
– Они же не плавают!
– Говорят, бутылки океан переплывают.
– Дак то ж пустые.
– Неважно. И водку унесет.
– Куда ее унесет?
– В омут. Закрутит – и поминай как звали.
– Чтобы четвертя с водкой унесло? Ни в жисть не поверю.
– А ты знаешь, в Каменский омут Черный Барин мешок проса уронил. Слыхал, где выплыл?
– И где?
– В Оке, под Касимовом. Мешок по таблу узнали, печати то есть.
– Дак то ж под Каменкой, пропасть!
– Может быть, и здесь такая ж пропасть. Ты ж туда не лазил, в воду! А хочешь четвертя поставить.
Петька Тыран пришел в валенках. Его позвали чистить рыбу.
– Не-е, мужики… не могу. У меня обувь не соответствует.
– А водку пить она соответствует?
– Дак я ж Кольцов! – бил он себя в грудь.
Все лето по вечерам носил он валенки, а зимой часто в сапогах ходил. Его спрашивали:
– Отчего в жару валенки надеваешь, Петька?
Он отвечал:
– Валенки летом дешевле, оттого и ношу их летом.
А называл себя Кольцовым потому, что любил декламировать его стихи:
Что, дремучий лес,Призадумался?Думой темноюЗапечалился…
– Петька, лучше спой.
– Это можно.
Тыран оборачивался к реке, расставлял ноги пошире, точно в лодке плыл, и, закидывая свою кудлатую голову, безвольно опустив руки, самозабвенно, прикрыв глаза, широко и свободно затягивал песню, знакомую всем до малого словца, до последнего вздоха:
На кленовой скамье-е, перед бледной луной,А мы праздной порою сидели;Солове-е-ей распевал над ея голо-во-о-о-о-ой,Липы нежно листвою шуме-е-е-ли.
Пока мужики готовили пирушку, ребята носились возле шалашей, затевая одну проделку за другой. На отшибе подальше от реки стоял кое-как сляпанный шалаш Кузьмы Назаркина, бывшего волостного урядника, к старости сильно погрузневшего, бестолкового и неповоротливого мужика. Он сидел у своего костра и ел кашу. Чувал подполз по высокой траве и крякнул ему в спину, точно как дергач.
– Ну, черт горластый! – проворчал Кузьма. – Чего тебе надо? Пошел вон! – и бросил в траву головешку из костра.
Чувал переполз на другое место и, только Кузьма взял ложку, крякнул ему в спину еще звонче. Кузьма опять оставил кашу, вытянул головешку из костра и запустил ее в траву, взял котелок с кашей, перешел на другое место. Но только принялся за кашу, как снова за его спиной раздалось навязчивое: «Кррр-я-як».
– Кузьма Иванович! – кричали с берега мужики. – Дай каши дергачу! Не жадничай…
– Птица тожеть есть хочет.
– У нас ноне равноправия…
– Не жадничай… Это тебе не при старом режиме… Гы, гы.
Кузьма бросил наземь котелок и, переваливаясь, как старый гусь, пошлепал в шалаш.
Меж тем Федька Маклак облюбовал Кукурая; тот собирался ехать в Тиханово и запрягал в телегу такого же подслеповатого, как сам Кукурай, серого мерина. Телега от Кукураева шалаша стояла далеко, и пока Кукурай сходил в шалаш за хомутом, Маклак обернул мерина в оглоблях, поставив его мордой к телеге, задом на выход из оглоблей. Кукурай, смутно видя мерина, занес хомут над ним и опустил его прямо на круп.
Мерин выдул животом воздух, а Кукурай бодро прикрикнул на него:
– Но-о! Рассапелся!.. Проснись, ненагляднай!
