— Не убивал? Не виноват?
Он медленно надвигался на снайпера. Как сама неотвратимость. Как скорый суд и приговор.
— Это не я… Это Ильван… Он и себе, и мне…
«Что он там увидел». — Мучился загадкой Вадим.
— Ильван их ставил, чтобы я их оправдал после…
Мишин подобрался вплотную к говорившему, и ненавидяще прожигал того глазами.
— Я г-говорил Ильвану, н-не н-надо… Это же фикция. Ведь я ж, ещё ник-кого не… Н-не… А он: «отработаешь, всё, что я п-по-поставил».
— Всть-ю-у-ть — Кинжал коротко свистнул, разрезая воздух, а вместе с ним, попутно, разрезая горло прибалта. Тот засипел, издавая булькающие звуки, обмяк телом, стал валиться вперёд и набок. Распаханное клинком горло, толчками выхлёстывало кровь. Удар был сильный. Наотмашь. Несколько капель с ножа слетели и ударились в стоящего неподалёку Бравина. Тот спешно, с миной брезгливости, начал оттирать лицо. Остальные окаменели. Картина была ещё та. Контрактник лежал, щедро заливая кровью пол. В конвульсии дрыгал ногами. А потом и агония прекратилась. Всё закончилось.
Вадим стоял недвижно, оцепенев, как многие. Только икры ног натужно гудели, словно аккумулируя пережитое зрелище. Затяжную тишину прервал чей-то вздох. То был Монгол, стоявший с принесёнными камнями в руках. Вздох как сигнал вывел группу из транса, но не прервал молчание. Все, в единодушном молчании, ждали объяснения. Смерть врага, безусловно, подразумевалась изначально. Без вариантов. Ну, чтобы так…
Мишин не спешил с ответом. Он подошёл к окну. Спиной ко всем, постоял с минуту. Потом наклонился, взял винтовку. Ту, что рассматривал последней.
— Вот здесь, — начал он, показывая пальцем на приклад. — Они делали насечки. Маленькие, аккуратные царапинки. Непосвящённый в тему, может и не понять…
Сержант подошёл к Вадиму, поднося на обозрение приклад. Потом пошёл к остальным, не переставая говорить.
— Каждая такая царапинка — это стопроцентная смерть нашего солдата. Это точное попадание. Это зачёркнутая жизнь. Можно просто помнить, сколько ты ухлопал людей. А можно вести протокол чужих смертей на своём оружии. Для чего они это делают? А просто так… Для куража. Для того чтобы потом, похвалиться своим послужным списком.
Он обошёл всех ребят, демонстрируя рукопись врага, остановился подле зарезанного им латыша.
— Этот падла, божился, что никого не убил. — Мишин пнул труп. — А у самого семь насечек. А будь, даже одна… Я бы его расписал так же беспощадно! На первой винтовке этих насечек сразу не сосчитать. Тот сволота в прихожей легко умер. Я бы его по каждой жизни спросил. Обидно, пацаны, не то, что нас прицельно расстреливают. На войне смешно обижаться. Ведь мы тоже убиваем. Обидно другое. Они своими понтами, своими корябинами, нас как овец считают. Словно в тире сидят, суки… Где им за количество плюшевый мишка обломится…
Сержант достал смятую, позаимственную некогда у Бравина, пачку «Родопи». Нервно закурил. Глубоко втянул, подольше задерживая в себе. Потом выдохнул, и уже спокойней продолжил:
— А знаете, что я про них ещё знаю. — Он кивнул на контрактника. — Многие из этих, подходят к делу весьма предприимчиво. Скажем, вылез наш боец по неосторожности из укрытия. Попал в окошко прицела. Казалось бы, бери его… Чего проще. Нет! Снайпер стреляет в колено. Наш орёт благим матом. Другой боец спешит ему на помощь и получает пулю в лоб. Цинично, скажите вы? Кто бы спорил. Зато показатели высоки. Вместо одной насечки, две. Математика, бля…
Он сплюнул и уже спокойно произнёс:
— А теперь, кто нибудь из вас, может мне в лицо сказать, что я поступил с врагом жестоко? Неправильно, а?!
Мишин обвел взглядом бойцов. Видимо, ему было важно понять настроение солдат.
— Липецк! Ты! Неправильно я поступил?! Говори!
— Вы поступили правильно. — Залужский смотрел прямо, не опуская глаз.
— Ивановец?!
— Правильно.
— Монгол?!
— Да, справедливо…
— Ну, вас, Бравин и Зорин, я спрашивать не буду. Надеюсь, хорошо запомнили, что видели в административном здании?!
Валька утвердительно покачал головой. Вадим синхронно с ним, кивнул тоже.
Да, картинка эта, будет часто являться к нему потом во сне. Есть вещи, которые рад бы забыть. Но, увы…
Он не мог судить Мишина, как не мог судить никто из группы. Кровь наших ребят окупиться едва ли с толику, если б даже сержант резал по три-четыре «духа» в день, и гуманные отношения здесь не котируются. Просто счёт не равный, а «художества» боевиков гасят внутри последние искорки здравоумия, вынуждая делать то же самое. Зверю Зверево. Пройдёт время, и Вадим станет, если не хлеще Мишина во всём, то в любом случае, не мягче. Зерно зла даст свои всходы и уже на втором году службы, Зорин, будучи сержантом, погонит свой взвод на «зачистку» аулов. Локальная война в самом Грозном закончится. Ситуация будет взята под контроль уже к маю 95-го. И даже якобы, мирные Хасавюртовские переговоры с враждующей стороной, дадут повод думать о разрешении военного конфликта. О его конце. На самом деле война не закончится. Она приобретёт партизанский характер. Диверсионные рейды боевиков, их нечастые, но разрушительные вылазки на приграничные блокпосты, разрушат последние иллюзии, в отношении мироволюбивости полевых командиров. Вспышки боёв будут возникать всё чаще и чаще, и уже ни для кого не станет секретом, что поддержку боевики получают у мирных сельчан местных аулов. Провозглашённая «сдача оружия» будет тактичным замыливанием глаз. Сдаваться в штаб будет всякое ржавьё, чуть ли не образца 1914-го года, или дефектное не боеспособное оружие. Зато новое, проданное с наших складов, будет греметь в горах, и не только в горах. Так начнётся второй этап военных отношений, который со временем назовут второй Чеченской кампанией.
Вадим войдёт в эту карусель не сразу. Грозненский ад для него закончится госпитализацией. Воспалится резаное плечо, скажется общее истощение организма и обезвоживание. Он выживет и не сойдёт с ума, но частые голодные обмороки и упадок сил внесут его в список тяжелораненых бойцов. С передовой его увезут в беспамятстве, в бессознательном состоянии. Очнётся на больничной койке и не сразу поймёт, где находится. К тому времени многих ребят не станет. Кого-то убьют, а кто-то растворится в мешанине дивизий. Как исчезнут с поля зрения Монгол, Ивановец (он же Гена Скраолев), Липецкий (он же Миша Залужский), что с ними станет, живы ли будут, Вадим не узнает. Зато переживёт утрату своих близких товарищей. Первым погибнет Валька. Друг. Тот, кого он невольно втянул в эту мясорубку, и чувство вины он пронесёт через весь срок службы. Потом уйдёт Мишин. Командир, товарищ, учитель. По иронии судьбы, он станет наглядной иллюстрацией своего рассказа о вражьих снайперах.
На одной из коротких перебежек, удача ему изменила. Пуля стрелка влетела чуть выше голени.
— А-а-а!!! Твою душу б…!!!!
Крик боли заставил Вадима обернуться. Мишин сложился в калачик, зажимая простреленную ногу. Вычурный язык мата, где-то может, помогал вынести страдания, однако не притуплял болевой порог. Инстинктивно, Вадим кинулся к нему, вылезая из под козырька подъезда.
— Стой! Назад! Зорин, назад! — Бешеные глаза Мишина, полные от боли слёз, затормозили движения Вадима.
— Назад, говорю! В подъезд! Застрелю! — Сержант вскинул автомат в направлении Зорина. — Назад!
То ли привычка беспрекословно слушаться своего командира, то ли умоляющий взгляд сержанта, заставили Вадима рывком отбежать назад. Вовремя… Две пули, выпущенные одна за другой, поцеловали его следы.
— Что, паскуда, взял?! — истерически расхохотался сержант. — Хватит тебе и одного, сучонок! На-а!!!
Он выкинул руку в неприличный жест, продолжая смеяться. Снайпера он не видел, но обращался к нему. Вадим, не вылезая из укрытия, пробежался глазами по окнам. «Крот» был хорошо затенен и не выдавал себя ничем. «Сволочь!» — Вадим, в отчаянии полоснул очередью по самым подозрительным проёмам.
— Володя-а! Ползи ко мне! Я держу его! — Кричал он, поливая огнём все окна по очереди.
Никого он не держал, и когда бросил взгляд на Мишина, тот лежал недвижно. Не смеялся и не кричал. Просто лежал. С аккуратного отверстия на лбу, медленно полоской спускалась кровь.
— С-су-у-ка!!! — То было смешанное чувство горечи, злобы и бессилия. Вадим остался жив. Сержант не позволил стрелку сделать две насечки одновременно. Потом, была госпиталь. Два с половиной месяца вынужденного лежания и безделья. Мази, настойки, перевязки, уколы. Сносное питание. Вадим довольно быстро обрёл физическую форму и намекал главврачу о возвращении его на передовую. Доктор, весьма приятный, интилегентный, вежливо кивал ему в ответ, как бы одобряя его душевные порывы. Но, тем не менее, не спешил его выписывать. Сон уносил его сознание подальше от суровой реальности, туда, где не стреляют, к сосновому запаху и костру, близ ручья. К деду. Домой. А ещё снилась Вика, одноклассница. Девчонка озорная, из тех, с которыми воюют в начальных классах, а потом пытаются приударить. Снилась она не часто, и быть может, поэтому сон носил сладостный характер. И проснувшись, Вадим долго ходил в приподнятом настроении, вспоминая подробности сна. Дед не писал, хотя он сам частил ему письмами, и не понимал, почему бы дедушке не черкануть пару строк. Почтальонов здесь не стреляли, и письма больные получали регулярно.
