— Брат генерал…
— Да? — поднял глаза уже обратившийся к своим делам Пепеляев.
— Имею одну просьбу. Там, — Валерий кивнул вглубь двора, — содержится мой попутчик, о котором я сейчас рассказал. Комсомолец, несколько дней проработал в Чека. Но душой парень наш. Он спас меня от расстрела, по дороге сюда подстрелил несколько красных… Прошу его освободить и дать под моё начало. Я ручаюсь за него.
Пепеляев помолчал, поглаживая бакенбарды и опустив взгляд.
— Для чекистов мы не признаём пощады. Разве только под вашу ответственность… Поручик!
В дверях показался адъютант.
— Приведите того, — махнул в сторону окна генерал и опять повернулся к Валерию. — А вы подождите в той комнате. Как его фамилия?
— Чычахов.
— Если не ошибаюсь, ваши родные находятся здесь, в Амге?
— Н-не знаю… — удивился новости Валерий.
— Во всяком случае, с батюшкой вашим я встретился. Как местный уроженец, пожалуйста, окажите помощь в обеспечении дружины транспортом, продовольствием и одеждой. Пойдёте в распоряжение полковника Андерса.
— Слушаюсь, брат генерал!
В прихожей Валерий присел у тёплой голландки. «Обо всём знает… — с тревогой подумал он. — И отца, и даже где живёт. Неужели и вправду здесь, в Амге?»
Зайдя снаружи и увидев Валерия растерянным, Томмот принялся гадать, что бы это могло значить. Генерал ему не поверил? Но почему тогда Валерий расхаживает свободно? Конвоя-то нету… Тот робко улыбнулся и чуть подмигнул Томмоту. Что это? То ли «Будь осторожен», то ли «Не бойся, всё хорошо!».
Адъютант распахнул дверь:
— Проходи!
Томмот шагнул.
— Здравствуйте… — замялся он, не зная, как назвать сидящего за столом человека.
— Здравствуйте, «товарищ», — слабо усмехнулся Пепеляев и показал на стул.
Томмот осторожно присел на краешек.
— Ты, кажется, чекист? — против своего обыкновения обратился на «ты» Пепеляев.
— Проработал несколько дней… был мобилизован.
— Участвовал в расстрелах?
— Не-ет… Аргылов был у меня первым.
— У нас к чекисту один приговор — пуля.
— Но я не чекист ведь… — Томмот чуть приподнялся на стуле и сел опять.
— Из Чека и не чекист?
— Несколько дней…
— Всё равно!
Чычахов опустил голову.
— Способ спасти жизнь у тебя лишь один: чистосердечность. Расскажешь правду…
Чычахов поспешно воскликнул:
— Я рассказываю только правду! Всё, что знаю. Одну правду…
Пепеляев, чуть пригнувшись через стол, приблизился к Томмоту:
— В Чека на допросах Аргылова был?
— Был.
— Что он показывал?
— Н-нич-его…
— Как же так? Совсем ничего не говорил?
— Почему, говорил!
— Что же?
— Ругался очень… Ну, там всяко… Кумаланты, тарбыяхсыты, нищие… Пепеляев с вас, сволочей, спросит… в таком роде.
Пепеляев принялся в упор разглядывать Томмота.
— В Чека откуда был направлен?
— Из педагогического техникума.
— Коммунист?
— Нет.
— Комсомолец?
— Состоял… Сейчас вот никто, у вас нахожусь…
— А почему ты у нас? — тихо и вкрадчиво спросил Пепеляев.
Глянуть со стороны, так не белый генерал допрашивает чекиста, а учитель ведёт беседу с учеником.
Генералу всё больше нравилось, что на всякий вопрос парень отвечал не торопясь, раздумчиво, в нескольких словах, которые он выговаривал с усилием. На допросах многие бывают чересчур угодливы, на любой вопрос у них тут как тут ответ, который выпаливают они без единой запинки, всячески стараясь выгородить себя, показать, что они белее самих белых. Таким веришь с трудом, а поверишь, начинаешь презирать. Этот же, как видно, простодушен до смешного…
— Я спрашиваю о причине твоего перехода к нам…
Томмот вздохнул и опять принялся теребить свою шапку.
— Мы были бедняками, — начал он. — Отец умер рано. Мать решила чего бы ни стоило сделать из меня грамотного человека. Чтобы дать мне учиться, она работала у баев, не зная дня и ночи. В нужде я проучился восемь лет, полтора года осталось до того дня, когда б я стал учителем… — Как бы устыдившись, Томмот кротко взглянул на генерала и замолчал.
— Ну, ну… Рассказывай дальше.
— Отдав столько сил учёбе и уже добившись кое-чего, кажется мне обидным опять оказаться наравне с неграмотными бедняками. Я б хотел жить в достатке, в почёте… Хоть и коротко, но послужил я вот у властей, в чекистах, и что же? Опять я только на побегушках, опять полуголоден. Если даже красные и победят, всё равно навек останусь в том же положении. Да и не победят они — видно по всему…
— Святая истина! Народом своим будете править вы, учёные люди.
— Аргылов тоже вот так говорит. Потому и перешёл…
Стыдясь выбитых зубов и одновременно будто намекая на них, Томмот прикрыл ладонью вспухшую щеку и рот. Генерал сделал вид, что не заметил этого.
— Матери понравится, что ты перешёл к нам?
— Мать умерла.
— Кто ещё из родных?
— Никого.
— Тебя почему взяли в Чека? Оказывал какие услуги?
— Не знаю. Не помню случая, чтобы оказывал… Просто в техникуме я слыл за хорошего комсомольца, выполнял все, что поручали. Может, поэтому?
«Кажется, не врёт», — то верил, то не верил Пепеляев.
— Может быть, слышал: мы прибыли сюда по приглашению самого якутского народа, чтобы очистить Якутию от коммунистов. Тех, кто признается в ошибках и желает их искупить, мы не караем. Мы дадим тебе возможность смыть пятно позора, которое ты обрёл в комсомоле и в Чека. Нам нужны честные и храбрые люди. Где бы ни был, ты должен своему народу рассказать о нас, о наших целях и задачах, объяснять, почему мы прибыли сюда. Понятно?
— Ладно… — поднял голову Томмот.
— Сейчас пойдёшь с Аргыловым. Когда настанет пора боёв, желал бы я услышать твоё имя в числе храбрецов.
— Я оправдаю…
Томмот обеими руками схватил протянутую через стол руку генерала и неловко, но усердно потряс.
В прихожей, под присмотром адъютанта, Валерий и Томмот привели себя в кое-какой порядок: вымыли лица, очистили от кровяных пятен одежду. На дворе их ждали собственные, уже осёдланные кони.
— Не говорите никому, что прибыли вчера, — посоветовал, а может, приказал адъютант. — Прошлой ночи у вас не было. Вы прибыли только сейчас, дорогой заехали в штаб и едете из штаба! Всё!
— Мошенники! Ещё заставляют скрывать… — уже отъехав от штаба, выругался Валерий. — Генерал обо мне спрашивал?
Томмот уклончиво промолчал.
— Я добился его освобождения, поручился за него, а у него ещё секреты! О чём спрашивал генерал?
— Спрашивал, что ты показал на допросах.
— А ты?
— Ну, а я ему что положено: мол, показаний не давал, только ругался.
— Они ещё не доверяют мне, сволочи! Хоронясь тут в тылах…
«Жизнь моя на волоске! — только сейчас с запоздалым страхом подумал Валерий. — Проговорись этот парень, давно бы уже и следы мои остыли». Говоря по правде, Валерий был намерен избавиться от Томмота, едва только доберутся до Амги, но теперь… Не будь живого свидетеля, наверняка так легко не поверили бы ему, Валерию. Ирония — сын хамначчита волею обстоятельств превратился в его ангела-хранителя. Чудеса! А хороши же эти сволочи — вместо благодарности обвиняют в измене…
— Собаки! — вслух выругался Валерий.
— Чего? — не расслышал Томмот.
— Собаки, говорю. Знают, что люди сутки ничего в рот не брали, и не дали хотя бы червячка заморить. Но теперь-то на них плевать! Я узнал, отец мой с семьёй находится здесь. Наедимся вволю! — И крикнул прохожему: — Стой-ка, друг! Не знаешь, где тут проживает старик Митеряй Аргылов?
Выйдя со двора штаба, Пепеляев с адъютантом едва не столкнулись со всадником. Конь, загнанный седоком, храпя, резко свернул и остановился, толкнувшись грудью в изгородь. Царапая пальцем кобуру, адъютант бросился заслонить собою генерала.
— Это штаб? — прохрипел с седла всадник.
— Кто такой?
— Подъесаул Наживин. От Артемьева с донесением.
— Давайте сюда!
— Велено командующему, лично в руки.
Пепеляев отстранил адъютанта:
Связной спрыгнул с коня и, узнав генерала, протянул ему пакет:
— Срочное…
Чуя неладное, Пепеляев нервно вскрыл пакет. В донесении значилось:
«Отряду красных из Петропавловского с командиром Стродом во главе на местности Суордах удалось миновать нашу засаду. Было предположение, что они, узнав о засаде, повернули назад в Петропавловское. Но оказалось, что они обошли нас окольной дорогой. Сейчас отряд Строда идёт по направлению к Амге.
Артемьев.
с. Петропавловское, 10 февр. 1923».
— Где Артемьев сейчас? — спросил Пепеляев связного.
— Идёт на соединение с вами, брат генерал.
— Поручик! Генерала Вишневского ко мне! Не-мед-ленно!
Скомкав и сунув в карман бумагу, Пепеляев резко повернулся и заспешил назад, к штабу. Ещё не осмыслив возникшую ситуацию, он почему-то мучительно вспоминал и никак не мог вспомнить, какое нынче число. Он суеверно опасался — не оказалось бы нынче роковое тринадцатое. Но вместе с половиной ночи тянулся ещё тот же самый двенадцатый день февраля.
