Ааныс теснее прижала к себе дочь.
— Мама, кто из них… сватается?
— Нучча…
— Я так и знала. Он вчера пригрозил. Что же мне делать?
— Если согласится отец, сегодня стерпи всё. Перечить сейчас бесполезно. Сделай вид, что не отказываешь, лишь бы отправить их домой. Завтра ли, послезавтра, может, выход найдём. Хороших бы людей отыскать где-нибудь в укромном месте. Пока не уляжется кутерьма, ты могла бы там спрятаться…
— Джахтар! Долго ли звать тебя? — послышалось из-за стола, и вслед за тем, отдёрнув в сторону занавеску, явился сам хозяин. — Я велел тебе приготовить ещё еды. Ты что, оглохла? Навари ещё мяса. Занеси из амбара замороженный хаас! Хотуой, ты тоже вставай! Одевайся, да получше!
Стол накрыли, гости повеселели, предвкушая пир, загремела посуда, зазвенели ножи и вилки.
— Дочь где? — обернулся Аргылов к жене. — Или ждёт, чтобы я зашёл к ней с плёткой?
Убитая горем Ааныс поплелась за перегородку.
— Доченька! Придётся тебе, бедная моя, идти к столу. Сиди и молчи, не перечь! Завтра, может…
— Долго вас ещё ждать?
— Успеете! — огрызнулась Ааныс.
Кыча глубоко вздохнула и сложила руки на коленях.
— Ну, ладно…
Вскоре из-за перегородки Ааныс за руку вывела дочь.
— Кыча Дмитриевна! Девятипудовый привет и восьмипудовые наилучшие пожелания! — Стоя с набитым ртом, Сарбалахов фатовски поклонился.
Угрюмов встал ей навстречу, щёлкнул воображаемыми шпорами и сделал поклон:
— Добрый вечер, мадемуазель Кыча! — и приложился к её руке.
Ааныс хотела было усадить Кычу рядом с собой, но Сарбалахов запротестовал:
— Невесте положено сидеть вот тут! — распорядился он и посадил Кычу рядом с Угрюмовым.
— Чэ! — провозгласил Аргылов и, не глядя ни на кого, поднёс свою рюмку ко рту.
— Погоди, погоди! — гвоздем вскочил Сарбалахов. — «Чэ!» Мы же не пьяницы! Надо соблюсти обычай как положено, выслушать слово невесты. Кыча Дмитриевна, ты сама, вероятно, всё слышала и знаешь, так что лишних слов тратить не надо: Николай Георгиевич Угрюмов сватается к тебе. Что ты скажешь на это?
Она промолчала, но Сарбалахова это не смутило, и он вскинул свою рюмку:
— Говорят, молчание — знак согласия. К тому же всякая девушка, хотя и рвётся выйти замуж, стесняется сказать вслух об этом. Так что поднимем наши рюмки за соединение судеб Кычи Дмитриевны Аргыловой и Николая Георгиевича Угрюмова. — Затем, обращаясь к ротмистру, Сарбалахов добавил по-русски: — За вас!
— Выпейте, — приблизившись к Кыче и чокаясь с нею, посоветовал Угрюмов. — И хандра долой!
Но Кыча сидела молча и каменно, не отрывая взгляда от лужёных боков самовара.
— Чемпосов! Теперь твой тост! — распорядился Сарбалахов.
— Не буду!
— А-а, тебе досадно, что проиграл! Слушайте! Чемпосов бился об заклад, что ни девушка, ни родители не согласятся. И проиграл. Ладно, Чемпосов, не расстраивайся, в другой раз я в твоё утешение нарочно тебе проиграю. Значит, тоста не будет? Ну, чёрт с тобой!
— Ой, грех! — хоронясь от стыда, Ааныс натянула платок на глаза.
Даже Аргылов в согласии с женою (кто бы мог поверить!) возмутился, ударив кулаком по столу:
— Хватит!
За столом стало тихо и неловко.
— Что такое? — забеспокоился ротмистр, ничего не поняв из разговора.
— Э, да так… — беспечно отмахнулся Сарбалахов. — Друзья, и по нашему, и по русскому обычаю молодые должны поцеловаться. — И крикнул Угрюмову по-русски: — Горь-ка-а!
Сообразив, в чём дело, ротмистр поспешно вытер губы и встал. Но в этот момент распахнулась наружная дверь, и с мороза в дом шагнули двое.
— Здравствуйте!
Никто не нашёлся сразу ответить.
— Не здороваетесь? Вам, сытым, голодные не компания…
Первый из вошедших кинул шапку на орон и подошёл к столу.
— Валерий? — раньше всех опомнился Сарбалахов.
— Э… Бэ… Бэ… — старик схватил ртом воздух и упал лицом в стол.
— Сынок! — всплеснула руками Ааныс.
Кыча не переменила позы, но лицо её оживилось, хотя ни радости, ни огорчения оно не выразило.
Старик Аргылов сжал голову руками: сон это, явь? Неужели это сын его стоит перед ним? Изменившийся, похудевший, но несомненно он! Что это? Откуда он взялся? Или всё же ему мерещится с пьяных глаз?
— Б-бэ… ле-рий! Ты ли?
— Я, я! Не призрак же! Или вы успели меня похоронить? Уж не поминки ли это?
Опрокинув стул, старик кинулся к сыну, обхватил его, уронил голову ему на грудь. Валерий ласково, как маленького, погладил отца по седеющей голове.
— Успокойся, отец! Видишь, вернулся живой…
— А-а… Ы! — заглушая в себе рвущийся наружу крик, старик задвигал кадыком. — Бог… бог…
— Не бог, отец, а вот этот парень. Он меня спас. — Левой, свободной рукой Валерий подтолкнул ближе к столу Чычахова. — Знакомьтесь. Звать его Томмот. Не будь его, сомнительно, чтобы ты сына своего увидел живым…
Вздрогнув, Кыча быстро-быстро заморгала глазами: Томмот? Да, он. Здоровается с отцом, трясёт его руку… Почему он здесь? Кычу сюда привезли, связав, а Томмот приехал по своей воле? «Спас», говорит Валерий. Обнимается с отцом, улыбается во весь рот… Что же это такое? Бежал от своих? Так что же он, притворялся всё время? Предатель… После такого как можно верить во что-нибудь на этом свете? Смотри-ка, улыбается даже мне. Не иначе как мы с тобой ровня, дескать, оба предатели… Как бы не так! Радуешься встрече? Ну, так вот тебе, порадуйся!
Кыча обернулась к ротмистру:
— Выпьем!
Не дав никому опомниться, она опрокинула рюмку в рот, обмерла, задохнувшись, а восхищённый ротмистр приник к ней и поцеловал в щёку. Мельком Кыча словила удивлённый взгляд Томмота. Валерий, усевшись возле отца, махнул ему:
— Садись туда! Вы там — пустите человека!
— Голубчик, у тебя поранен подбородок, — разволновалась Ааныс. — Да и под глазом тоже… А у этого парня кровоподтёки!
— Думаешь, в Чека по головке гладят? — весело откликнулся Валерий. — Налейте-ка! Ну, за то, что встретились живые! По правде говоря, надежды у меня не было.
Валерий набросился на еду, а отец всё пододвигал ему куски покрупнее да пожирнее.
— Кто это? — спросил ротмистр у Сарбалахова.
— Молодой хозяин. Сын старика…
— А-а! Кычин брат! Здравствуйте! Ротмистр Угрюмов.
Валерий, не отрываясь, грыз кость, и ротмистру пришлось убрать протянутую руку. Лицо его пошло красными пятнами.
— Голубчик, если вы сильно проголодались, остерегитесь жирного мяса, — робко предупредила Ааныс Томмота.
— Ничего! Спирта, спирта наливайте, он всё переварит! За что выпьем? За то, чтобы сытно елось и впредь! Как по-твоему, Сарбалахов? Чего, как рыба, жабрами водишь?
— Дело продолжай! — подтолкнул Сарбалахова ротмистр. — Что молчишь?
— Тише, друзья! — уже не столь твёрдо, как прежде, встал и не столь уверенно, как до того, произнёс Сарбалахов. — Вернёмся к первой причине этого застолья. Валерий, мы собрались по торжественному случаю: твоя сестра Кыча Дмитриевна и ротмистр Николай Георгиевич Угрюмов дали друг другу слово стать супругами. Мы отмечаем помолвку.
— Че-го? — поднял на него осоловевшие глаза Валерий.
— Сестра твоя Кыча выходит замуж вот… за ротмистра, — запинаясь, объявил Сарбалахов.
— Замуж… Ха-ха-ха! Вот за него? — ткнул он пальцем в Угрюмова. — А ты представляешь себе, сколько женщин имел этот боров? Хочешь стать очередной?.. У этого потаскуна наверняка ещё и постыдная болезнь! Чего молчишь? А ну встань и проваливай!
Валерий выдернул Кычу из-за стола и отшвырнул. Ааныс едва успела подхватить её под руки и поспешно увела.
Ротмистр затормошил Сарбалахова:
— Что он говорит?
Сарбалахов не ответил ему. Он припал грудью к столу и, прищуря один глаз, пытался разглядеть раздваивающегося Валерия.
— Кривой тунгус, чего глаз зажмурил — не пристрелить ли собираешься?
— Пристрелить — дело пустяк. Знай меру, а то…
— Смотри-ка ты!
Оглядев гостей-пришельцев, Валерий заскрипел зубами при мысли о том, что в тот вечер, когда ему был вынесен смертный приговор, они, вероятно, вот так же бражничали.
— Погоди, Бэлерий… — Видя закипающую в сыне ярость, Аргылов предупреждающе положил руку ему на плечо. Но этим он лишь подзадорил его.
— Нечего мне годить! Ты воюй с врагами, рискуй своей жизнью, а они тут пьянствуют! Ты лежишь в тюрьме у чекистов и ждёшь расстрела, а они тут распутничают. Нет уж теперь Аргылова-дурака! Теперь есть умный Аргылов, и он с вами поговорит как надо! Проваливайте! Прочь отсюда, сучье отродье Сарбалаха! Будешь ещё в нашем доме собирать свой сброд? Вон!
Валерий ахнул кулаком о стол, задребезжала, подпрыгивая, посуда, чуть не опрокинулась лампа.
— Ишь ты, ходя! — Ротмистр поднял свой громадный кулак.
— Думаешь, Сарбалахов тебя побоится? Я тебе покажу сейчас кривого тунгуса!
