— Кроме того, ты, по сути дела, стал задирать Эрдемира намеками, что экзамен — это разговор двух умных людей. Что тоже могло показаться странным, — сказал Виктор Сергеевич. — То есть ты вел себя так, словно у тебя появились некие покровители, которые сильнее Эрдемира, и это могло его насторожить.
— Особенно ярко это проявилось в споре о пантюркизме или турецком мессианстве, — добавил Ухналев. — Тебе бы признать его правоту, тем более, что он лучше тебя знает предмет практически. Он вырос в том регионе, он много раз и подолгу был в Турции. Здесь тебе надо было уж если не подыграть Эрдемиру, то признать факты, на которые он опирается. Ведь кемалистами действительно был отменен арабский алфавит и введена латиница.
— Понимаешь, — сказал Виктор Сергеевич, — здесь все, как и при вербовке. Вербовщик должен щадить патриотические установки вербуемого, но и вербуемый, если он фактически является подставой и желает способствовать развитию контакта, не должен травмировать вербовщика полным отрицанием его патриотических взглядов. Так что ты, брат, во многом повел себя весьма неосторожно. Постарайся сделать из этого выводы и не пугай вербовщика.
— И самое главное, — сказал Ухналев, — ты номер квартиры Агнессы Федоровны запомнил?
— Да.
— Сможешь при необходимости эту квартиру описать?
— Смогу.
— Ну и добре.
Корбалевич
После встречи с Расимом и передачи рукописи Б.Н. Ухналеву, Корбалевич весь день провел на службе. День этот прошел в текучке общения с начальством и подчиненными, но стукнуло шесть вечера, и пришел час работы с документами. Леонид закрылся на ключ, взял ручку и включил запись беседы с Расимом, чтобы еще раз остановиться на её ключевых моментах.
Выделив в разговоре Расима с Эрдемиром ряд моментов, в том числе и излишнюю задиристость Расима, которая могла насторожить Эрдемира, Корбалевич написал справку о встрече с Расимом и стал составлять план мероприятий по данному делу. Затем он позвонил Михно, но того уже не было. Корбалевич взглянул на часы — девять вечера.
Он черкнул на календаре «Михно», спрятал документы и записи в сейф и вышел в коридор.
Закрывая дверь на ключ, он увидел Гольцева, который выходил из своего кабинета.
— Ты чего так поздно? — спросил он своего зама. — Десятый час.
— Придерживаюсь старых традиций: пока начальство на месте, я тоже работаю.
— А у тебя что, в моем кабинете жучок? Ты слышишь, как я закрываю двери?
— Нет, шеф, у меня оперативная интуиция. В этом здании когда-то работали с десяти утра до семнадцати. Потом был перерыв до двадцати, а потом следующий блок до двух часов ночи. Но даже после двух, если в кабинете Председателя горел свет, начальники управлений не уходили домой, а следовательно, не уходили и начальники отделов и так далее.
— Может, это было и правильно, — сказал Корбалевич. — Вот хотел видеть Михно, а его уже нет на месте.
— Давай вызовем, — сказал Гольцев. — У них у всех сейчас мобилы.
— Ладно, пусть отдыхает, еще наработается, когда начальником станет. Он парень перспективный.
— У нас был один такой, — сказал Гольцев. — Он к «конституционникам» ушел на должность старшего опера, не стал дожидаться должности у нас.
— Ты зря на него бочку катишь, опер он был способный.
— То-то этот способный в тюрьму угодил.
— Чуть в тюрьму не угодил, надо говорить, чуть.
Они помолчали немного, потому что дошли до часового, и продолжили разговор уже на крыльце «здания с колоннами».
— Видишь ли, — сказал Корбалевич, — мы люди военные, а у военных всегда воспитывалось честолюбие, стремление сделать карьеру. Но одновременно существовали и сдержки для карьеризма нечистоплотного.
— Это какие же? — съехидничал Гольцев.
— Офицерские традиции, некий негласный кодекс поведения по отношению к своим. Это было особенно важно там, где использовались методы конспиративной работы. Они всегда связаны с так называемой дезинформацией, то есть ложью. Но эта ложь допускалась только в ситуациях, связанных со службой и противодействием противнику. В советские времена это отошло на второй план, но появились критерии так называемого социалистического правосознания, оно тоже в конфликтных ситуациях могло быть показателем того, что одна сторона была правой, а вторая нет. А сегодня нет ни первого, ни второго.
— Зато есть третье — рынок.
— Служба государству не есть рыночная категория.
— Это ты говоришь, а наши идеологи ничего внятного об этом сказать не могут. И наши сотрудники не видят ничего необычного в том, чтобы чуть-чуть приукрасить результаты своей работы. Тем более, что начальство все время требует этого.
— Ну, это не большой грех, если сотрудник покажет товар лицом.
— Все дело в том, что рано или поздно таким товаром уже никого не удивишь. А хочется еще чего-нибудь, то ли севрюжины с хреном, то ли…ордена.
— Слушай, елы-палы, а у меня дома пожрать ничего нет, давай зайдем в кафе «У Янки» и поужинаем.
— Не люблю я это кафе, там такая темнота вечером.
— Темнота — друг молодежи. Закажем драников в горшочках или мочанку, выпьем по рюмочке.
— Да там сейчас все занято, молодежь время убивает.
— Молодежь, она все больше у стойки бара тусуется, а мы с тобой в зал пойдем.
— Идем, куда же мне деться, раз начальство приглашает?
Они прошли в кафе-подвальчик на улице Карла Маркса, заняли свободный стол в зале.
— Вот видишь, — сказал Корбалевич, — почти свободно, зато там, в первом зале, возле бара ни одного свободного места.
— Да ты прямо завсегдатай этого места, все знаешь.
— Меня в отличие от тебя жена не кормит.
— Заведи и кормись.
— Времени нет на изучение и принятие решения. Да и потом перед сыном неловко.
Подошла официантка.
— Две мочанки, — сказал Корбалевич, — сок и двести водки.
— Селедочки под водочку? — игриво спросила официантка.
— Можно и селедочки.
Официантка ушла, а коллеги продолжили начатый на улице разговор.
— Вернемся к товару лицом… Опять же с предшественником Михно что произошло? Я ему говорил: «Леха, потерпи, будет тебе должность старшего через год». А он мне: «Если я буду на каждой должности по году задерживаться, то когда до генерала дослужусь?»
Официантка принесла водку в колбочке, рюмки, хлеб и селедку. Они выпили, закусили, и разговор пошел оживленнее.
— И вот, — продолжил Гольцев, — уже тогда я понял, что он за человек. Он в генералы метил.
— Да все это не симптом, — сказал Корбалевич. — Каждый курсант мечтает стать генералом, лейтенант — полковником, а капитан мечтает быстрее уйти на пенсию.
— Понимаешь, он уже был старшим лейтенантом, но все еще хотел быть генералом. А это уже симптом карьеризма. И он его сгубил.
— Да не симптом карьеризма его сгубил! Его сгубила наша система оценки результатов работы.
— Знаешь, а в мирное время без такой системы работать невозможно.
— У спецслужб нет разделения на мирное и военное время. Просто в военное время другие методы, и повышена планка расплаты за ошибки и провалы.
— Леонид, не обманывай себя. В мирное время, чтобы держать в форме сотрудников, нужны четкие критерии…
— Вот эти критерии и привели нашего коллегу и бывшего сотрудника отдела к фальсификации.
— А чего же они других не привели?
— Это случайность, что они других не привели…
— Ладно, давай выпьем, а то без этого трудно разобраться, кто прав, а кто нет.
Они допили водку. Гольцев заказал еще по сто.
— Это под горячее, — сказал он.
Официантка принесла горшочки с мочанкой. А потом пошла за новой порцией водки.
Коллеги вскрыли горшочки, но есть не начинали, честно ожидая очередную порцию спиртного, полагая, что, может, она позволит привести к единому знаменателю их профессиональные разногласия.
Официантка вернулась с той же колбочкой. Гольцев разлил содержимое по рюмкам. Они выпили и начали молча есть.
Однако двести граммов на нос — порция все же приличная, и разговор возобновился, но стал проходить он с каким-то пьяным надрывом.
— Дело не в показателях и не критериях, — сказал Гольцев, — дело в том, какой он был человек, а человеком он оказался с гнильцой.
— А проявиться этой гнильце дали мы, с одной стороны, установив критерии оценки успешности его работы, а с другой — подталкивая его к соревнованию с другими по принципу «кто больше»?
— Еще раз повторяю, — все более заводился Гольцев, — показатели тут не при чем! Все дело в человеке.
— Как раз наоборот, если бы начальники не пользовались этими показателями, они бы не спровоцировали его на фактический подлог. Они бы выделили его как способного опера и продвигали по службе.
