— Поясни, почему так? — спросил Эрдемир.
— Охотно, — ответил Расим. — Старый студенческий анекдот определяет экзамен, как разговор двух умных людей.
— А если один из них не умен? — спросил Эрдемир?
— Тогда другой не получает стипендию, — заключил Расим.
— Странные у вас, русских, анекдоты, — сказал Эрдемир. — Все словно поставлено с ног на голову. Вы словно сидите в яме, но считаете, что в яме сидит весь мир.
— Сие свойственно всем этносам, — произнес Расим. — Русские, как ты говоришь, действительно видят себя с одной стороны в яме, но с другой — не особенно страдают от этого, потому что знают — в любой момент они могут оттуда выбраться одним прыжком.
— Ну, это ваши имперские амбиции шапкозакидательства.
— Безусловно. А разве не об этом мы говорили тогда в Анталии? Ведь ты сетовал, что Турция не играет той роли, которую должна играть, и Каморкана взяла эту роль на себя. Но Каморкана не обладает потенциалом Турции и ждет не дождется, когда все же передаст хранимые идеи мусульманского мессианства Турции. Я за этот год много раз возвращался к нашим спорам и поработал в библиотеках. Даже прочел некий труд под названием «Турция между Европой и Азией». Так вот его авторы, так же как и ты, считают, что Османская империя была государством теократическим. И в нем понятие «свой — чужой» определялось в зависимости от конфессиональной принадлежности подданных.
— Но эта линия развития турецкой государственности была прервана кемалистами. Они отменили арабский алфавит и перевели знаковую таблицу языка на латиницу, они отделили мечеть от государства.
— Да, это так. Но все это формальность. На самом деле, глубинные ценности цивилизации не вытравливаются так просто. И даже тот факт, что в шестидесятых годах в Турции появилась исламистская партия с названием Партия национального спасения во главе с Эрбаканом, а три года назад она завоевала парламентское большинство, говорит о многом. Ведь ее лидер стал фактически руководителем государства. Именно он выдвинул лозунг объединения исламского мира от Казахстана до Марокко, к созданию исламского общего рынка, исламских НАТО и ООН. Кроме того, он требовал пересмотреть курс Турции на ее присоединение к Евросоюзу.
— Но из этого ничего не вышло, — сказал Эрдемир. — Лозунг остался лозунгом. Турция по-прежнему уходит от традиций и ценностей, которые соблюдаются и сохраняются в Каморкане. К тому же враги Турции и Каморканы объявили деятельность правительства Эрбакана несовместимой со светским характером государства. Ему пришлось уйти в отставку и распустить партию.
— И на этой, как у нас говорят, трагической ноте мы сегодня расстанемся?
— Да. Если все, о чем мы говорили, будет готово раньше, чем позвоню я, свяжись с Бахадыром.
Расим направился к дверям, и тут Эрдемир добавил:
— В следующий раз ко мне на встречу ты должен идти от метро по улице Киселева, причем обязательно по правой стороне. Нам нужно проверить, не ходят ли за тобой визави.
Виктор Сергеевич
Ухналев, Виктор Сергеевич и Расим ждали Корбалевича.
Все происходило в той же квартире по улице Столетова.
Оба старых разведчика не решились опрашивать Расима о встрече с Эрдемиром до прихода настоящего опера, дабы не нарушать правила, по которым играют в таких случаях.
Правда, Виктор Сергеевич сказал:
— Ты должен залегендировать свой приход в этот дом.
Ухналев посмотрел на часы и произнес:
— Еще пятнадцать минут, спустимся к Агнессе Федоровне.
Виктор Сергеевич понял его и кивнул в знак согласия. Ухналев и Расим спустились этажем ниже и позвонили в дверь.
Агнесса Федоровна впустила гостей.
— Вот, — сказал Ухналев, — привел к вам кандидата на проживание.
— Пусть пройдет к свету, — сказал Агнесса Федоровна. — Я на него посмотрю.
Все трое прошли в большую комнату.
— Ты не русский? — спросила Агнесса Федоровна.
— Русский он, русский, — произнес Ухналев. — У него отец татарин, но это не самое главное. Он педагог по образованию и практической работе.
— И сколько сможет платить за комнату педагог? — спросила Агнесса Федоровна.
Корбалевича еще не было, когда они вернулись.
— Ну, — спросил Виктор Сергеевич, — на чем сошлись?
— Мы взяли тайм-аут, подумать, — ответил Ухналев и хотел добавить еще что-то, но тут раздался звонок домофона, и он пошел открывать двери.
Говорят первое впечатление от контакта самое сильное, и оно же самое верное.
Корбалевич в упор рассматривал Расима, а Расим — Корбалевича.
— Вот комната, там вам удобнее будет побеседовать, — сказал Ухналев, — проходите туда.
Корбалевич и Расим скрылись за дверью, а старики разведчики прошли на кухню.
Через два часа на кухню заглянул Корбалевич.
— Я записал все на диктофон, — сказал он, — будем думать, как обставить конспиративную квартиру техникой, чтобы все было под контролем.
— И наружку бы подключить, — деликатно заметил Ухналев.
— Нет оснований, — ответил Корбалевич.
— Да я не имею в виду Расима, я о сотрудниках резидентуры.
— То же самое. Пока не видны устремления и угрозы, нет оснований подключать весь комплекс средств.
— Ну, вам сверху виднее, — как-то уж примиренчески произнес Ухналев.
— Валерий Михайлович, — сказал ему Корбалевич, — я принес рукопись, где ее оставить?
— Да вот, на буфет положи, вечером я ее и посмотрю.
— И вот еще что, — сказал Корбалевич. — Если уж я взялся за работу, то работаю только я.
— Да, да, — согласились старики разведчики, — какой разговор? Но ты очень занят, и, если позволишь, мы бы взяли на себя миссию психологической подготовки «нашего друга». Как ты полагаешь, это ему не помешает?
— Не помешает, но без перебора, коллеги.
— Хорошо, — почти в один голос заявили друзья.
— А еще бы хорошо за ним понаблюдать, подстраховать в первое время, — сказал Виктор Сергеевич.
— И об этом подумаем…
Проводив Корбалевича, старики зашли в комнату, где их ждал Расим.
— Все в порядке? — спросил его Виктор Сергеевич. — Как тебе Леонид Андреевич?
— Нормально, — ответил Расим.
— Ну, пусть будет так, — отреагировал на это Ухналев. — Теперь мы с тобой побеседуем. Не возражаешь?
Расим неопределенно пожал плечами
И тут коллеги, нарушив некоторую договоренность с Корбалевичем, опросили Расима по всему кругу вопросов.
— Ну что ж — сказал Ухналев, когда Расим закончил свой рассказ, — держался ты, в общем, правильно, но есть некие сбои и уход от той линии, которая должна тобой строго соблюдаться, чтобы не допустить провала. Никогда не показывай вербовщику, что ты обижен на него. Этот способ манипуляции с вербовщиками не проходит. Он только настораживает их. А тебе лишняя настороженность не нужна. Понятно?
— Да, — ответил Расим.
— Ты должен понять, что попытка узнать круг твоих связей — это не только тест на расслабление.
— И что он дает, кроме этого? — поинтересовался Расим.
— Он дает очень многое. Все три группы или три списка, которые ты написал, не должны быть одинаковы. Именно по длине списка можно судить о твоей социальной и профессиональной направленности и твоих разведывательных возможностях.
— Но в этом есть и еще один существенный аспект, — сказал Виктор Сергеевич, — проверочный. В свое время в ШПД[28] уходили донесения о боях с оккупантами. Тогда не было специальных аналитических подразделений, но всегда у профессионалов вызывали сомнения соотношения потерь у противника и захваченных трофеев. То есть если в сводке говорилось у пятидесяти убитых, а захвачено десять автоматов, то тут было явное несоответствие…
— Слишком далекий пример, — произнес Ухналев.
— Валера, — сказал ему Виктор Сергеевич, — мы с тобой не на семинаре на Высших курсах, нет нам смысла бодаться друг с другом, мы решаем одну задачу, а не соревнуемся в точности и лаконичности.
— Согласен, — сказал Ухналев, — больше не буду. А теперь еще об одном. Расим, ты вел себя совсем не так, как раньше, это могло насторожить Эрдемира. Вот, например, в диалоге о профессоре и студенте.
— Точнее о том, кто умный, а кто дурак?
— Да, — подтвердил Ухналев, — при всем знании русского языка он для Эрдемира не родной, и он не может адекватно понимать поговорки. Он может понять их весьма упрощенно. Ты стал умный, — почему? А он стал дурак — почему? В общении с иностранцами нужно быть очень осторожным. Вот в пятидесятые, будучи за кордоном и чтобы не обнаружить знание русского, я ходил заниматься к одному знатоку нашего языка. Не буду называть его фамилию. Это был профессор, который всю жизнь посвятил себя изучению русского языка. Но мне, человеку русскому, было смешно слушать его речь. Он путал похожие по произношению слова. Например, вместо фразы «он — хороший семьянин», мог сказать: «он — хороший семенник». Приводя поговорку «на чужой каравай рот не развевай», он мог произнести слово каравай, как «кровать». И это было смешно, но смешно только для меня, все остальные этого не замечали.
