можно было жить.
Как на светском торжественном приеме, Козетта обнесла всех подносом с высокими узкими бокалами, наполненными шампанским. На низком столике Люся заметила блюдо с порционно разложенными по небольшим тарелочкам кусками ягодного пирога и белого кремового торта. За ними на подставке с ножкой возвышалось широкое блюдо с фруктами.
Возможно, раньше, когда Гончар еще не болел, они всегда так проводили вечера.
От шампанского Люся попыталась отказаться, однако Козетта чуть ли не силой заставила ее взять бокал.
Первой на условную сцену рядом с роялем вышла Магда и объявила, что прочтет монолог Офелии. Коля судорожно сглотнул и тревожно покосился на Люсю. Та ободряюще взяла его руку и положила ее себе на колено.
– Этот вечер просто нужно перетерпеть.
Сами они так ничего и не готовили, договорившись лишь, что, когда настанет их очередь, споют вместе без аккомпанемента сначала «Надежда – мой компас земной», любимую песню их бабушки, слова которой они помнили с детства, и «Таню» – группы «Крематорий». Из всего, что бренчал их папа на гитаре, эту песню они знали лучше всего, потому что ее можно было не петь, а орать. Особенно строчку: «Мы любили сделать вид, будто мы сошли с ума, и целый день пускали пыль в глаза», что в свете последних событий показалось обоим особенно актуальным.
Как я любила слушать ваши речи,
Они казались девушке невинной
Высокими и полными значенья, —
с глубоким придыханием произнесла Магда.
Рассудок мой томится, я сгораю
От страсти и сомнений, разум гибнет,
Не в силах разобраться в сей загадке.
Боюсь, меня безумие настигнет
Так же, как вас, философ мой печальный.
Коля, будто прячась, накрыл голову руками, и Люсе пришлось наступить ему на ногу:
– Ты не в школе, и ты не Корги. Мы и так здесь не на хорошем счету.
Но когда после двадцатиминутного выступления бабки ее сменила Козетта и с каменным лицом долго-предолго читала Пушкина, все самое избитое и знакомое вроде «Духовной жаждою томим», «Буря мглою небо кроет», «Во глубине сибирских руд» и прочее, Люся сама была готова взвыть. И теперь уже ее успокаивал Коля.
Мероприятие, называемое праздником, было пропитано унынием, нафталином и еще большей духотой, чем приносила жара.
Глоток за глотком Люся нехотя пила шампанское и вспоминала поход с бабушкой на литературный вечер в библиотеку. Там тоже собрались немолодые люди, которые вдохновенно читали стихи и музицировали. Им с братом было тогда около десяти лет, и они умирали со скуки. Кое-как высидев минут пятнадцать, двойняшки по-тихому улизнули и стали играть в прятки в лабиринтах библиотечных стеллажей, где их и выловил вредный скрипучий дед, отругавший бабушку за то, что она не воспитывает детей.
Люся думала о том, что люди, создававшие эти вековые произведения, в свое время считались новаторами и звучали свежо, актуально и воодушевляюще, но теперь они обладали лишь красотой и свежестью цветов из гербария, во всяком случае до тех пор, пока их преподносили в этой безжизненной, увядающей форме.
Особенно остро она испытала это на выступлении Шуйского. Он сам играл на рояле и довольно хорошо пел высоким, чистым, поставленным голосом, однако от его завываний веяло опустошением, безысходностью и могилой.
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
Внезапно через вибрирующий тенор до них донеслись глубокие грудные рыдания Олега Васильевича.
Козетта бросилась к нему и протянула носовой платок. Уткнувшись в него, Гончар продолжил конвульсивно содрогаться. Останавливать Шуйского никто не собирался.
«Даже розы от мороза пахнут псиной…» – пел он так, словно намеревался ранить сердца собравшихся до тех пор, пока они не истекут кровью.
Люся покрепче прижалась к брату.
– Помнишь сказку Гауфа о корабле-призраке с командой мертвецов на борту? – спросил он. – Там был заговор от призраков и привидений. Сейчас бы он нам пригодился.
Люся улыбнулась.
– А ну замолчите! – яростно зашипела возникшая откуда ни возьмись Козетта. – И как только совести хватает так себя вести?!
Тата обернулась и посмотрела на них долгим взглядом.
Следующие десять минут они не сказали друг другу ни слова, мужественно выжидая, пока Шуйский не закончит и к роялю развязной походкой не выйдет Корги.
Люсе было очень любопытно, что он станет делать и каким из своих хвастливо заявленных талантов собирается блеснуть.
– Если вы считаете, что мне до вас есть какое-то дело, то глубоко ошибаетесь, – объявил Корги, обращаясь к залу. – Меня абсолютно не волнуют ни ваши беды, ни ваши страдания. Раскаяние – это не про меня. Я никогда не совершаю опрометчивых поступков и ни о чем не сожалею. С тем же успехом вы могли бы взывать к совести разверзшегося вулкана или пролившейся дождем тучи. Относитесь ко мне как к явлению, и тогда, возможно, вам будет легче принять все, что случилось.
Люся вопросительно взглянула на брата. Тот пожал плечами.
– Знаете, откуда взялся миф о человеколюбии и сострадании? Это всего лишь общественная модель древности. Раньше люди не могли выжить в одиночку. Уход из племени означал смерть – от голода, холода, других племен. Чтобы нормальному, здравомыслящему человеку было не так тошно коротать свой век рядом с себе подобными, придумали, что он якобы должен любить ближнего, зачастую даже в ущерб собственным интересам. Но сейчас, к счастью, те времена прошли. И я вполне могу позволить себе заниматься собственной жизнью без оглядки на то, что меня могут съесть волки или мой урожай в следующем году не взойдет.
Корги произносил это все с циничным, высокомерным спокойствием, засунув обе руки в карманы и не переставая криво ухмыляться.
Люся посмотрела на Олега Васильевича, тот казался взволнованным: наклонившись всем телом вперед, вытирал пот со лба и тяжело дышал, но удивления на его лице не было, он даже едва заметно кивал, как бы соглашаясь со сказанным, словно полностью одобрял слова Корги. Остальные тоже держались спокойно, без привычного для них осуждения или возмущения.
– Посему что там будет с вами дальше, меня не касается. Лучше всего вам принять это как жизненный опыт, сделать выводы и запомнить, что каждый ваш поступок – это ход. А в чьей именно игре, зависит только от вас! – Корги прошелся взад-вперед по сцене.
– Это, наверное, из какого-то произведения, – догадалась Люся. – Но он так это говорит… с таким лицом… точно как вчера. И смысл похожий.
