Лицо боярина Никиты налилось кровью, щеки раздулись, глаза сверкали злобою; он грозно потрясал кулаками, обратившись в сторону Нарвы.
Спокойно, с едва заметной усмешкой на губах, следил за ним Алексей Басманов.
После Колычева говорил Куракин. Он был старый воин. Выше всего ставил порядок в воинских делах. По казанскому походу знал он и военную повадку царя. Иван Васильевич не из тех, что, очертя голову, не проведав обо всем, бросаются в драку. Знал он и то, что царь в спорах с Ливонией особенно осторожен, ибо он не хочет ссориться с германским императором.
- Вольно рыцарям бунтовать! - сказал он. - Видит бог, мы не зачинщики... А коли богу и царю станет угодно вразумить рыцарей - мы послужим тому благому делу с честью. Вот мой сказ!
Воевода Данила Адашев поддержал Куракина: не идти на поводу у ругодивцев! Без царского приказа ни-ни!
Сабуровы-Долгие и стрелецкие головы Сырахозины, Марк и Анисим, настаивали на том же, на чем и Колычев. Нечего-де ждать царского приказа, а начать немедленный штурм Нарвы, не щадя ни снарядов, ни людей, идти напролом, и повторяли то же, что кричал Колычев: "Не оставить камня на камне от Нарвы и перебить всех мнимых наших друзей", и тоже поминали ратмана города Нарвы Иоахима Крумгаузена.
Поднялся со своего места Алексей Басманов. Спокойный, чинный вид его смутил многих.
- Чего ради мы будем лезть на рожон? Любо мне видеть вашу ярость, бояре, и слушать речи единомысленные... В них гнев и храбрость - украшение древних княжеских и боярских родов. Но всегда ли мы должны следовать велениям древней крови? Вы будто сговорились, подбивая нас на преждевременность.
Глухой говор и шепот в толпе бояр.
Колычев не стерпел, вскочил.
- Слушать надо народ, воинников! Да и древнюю кровь нелишне послушать!.. Что нам германский император!
Кто-то ехидным голоском, нараспев, сказал:
- Чешись конь с конем, а свинья с углом!..
Басманов, не обращая внимания на слова Колычева и этот выкрик, громко и строго продолжал:
- Так и этак, слушать надо царя, самодержца! Древняя кровь говорила: "сила закон ломит", а ныне закон силу ломит. Воля божья, а суд царев! Как государь Иван Васильевич прикажет, так и будет. А врагов мы бить умели и сумеем.
Помрачнели лица бояр. Колычев закашлялся, перекрестив рот. На висках у него надулись жилы.
Сидевший в самом углу позади бояр Василий Грязной с озорной улыбкой рассматривал бояр и воевод, ошеломленных речью Басманова. Потирал самодовольно колени ладонями.
Воевода Куракин крикнул весело:
- Добро молвил, Алексей Данилыч!.. Не можно так: што воевода, то норов! Порядок нужен! Единомыслие! Бранное поле - не курятник!
Басманов продолжал:
- А Якима Крумгаузена и прочих нарвских купцов не троньте! Беду наживете! Тут царево дело. Государь ведает...
Колычев шепнул соседу, боярину Разладину, в ухо: "Измена!" Разладин в ухо же ответил: "Изменив древности, долго ли изменить родине?"
И вдруг глаза Колычева встретились с черными игривыми цыганскими глазами чернокудрого Василия Грязного. Вспомнилась зимняя ночь в Москве, пыточный подвал... Никита Борисыч приветливо кивнул головой Грязному... Тот еще приветливее ответил ему. Колычеву это польстило.
"Что за человек? - подумал он. - Ведь такой красавец и такой весельчак! Только бы ему потешать бояр на пирах, а он... трется около дворца, ужом вьется, извивается, прислуживается! Удивительно!"
Воевода Бутурлин, рыжий великан, хриплым от неумеренного пития голосом провозгласил:
- Задор бывает, когда силы не хватает... А у нас сила есть! Слава богу!
Худощавый, с раскосыми глазами, богато одетый, князь Афанасий Вяземский, вытянув худую шею из кольчуги, смеясь, сказал:
- Сколько бы мы тут ни толковали, а умнее царя все одно не будешь!.. Клянусь в том!
После совета, расходясь по своим шатрам, бояре липли к Колычеву: вздыхали, сочувствовали ему.
- Так уж у бояр, стало быть, своей головы и нет? Басманов, Вяземский, Бутурлин, Куракин - ласкатели царские, льстятся к нему, говорят не то, что думают... Выслуживаются...
Колычев, испуганно оглядываясь по сторонам, шептал с беспокойством:
- Домовой меня толкнул! И чего я вылез? Кто меня спрашивал? Будьте добреньки, братцы, отойдите от меня... Не подумали бы о нас чего... Не надо казать вида, что мы заодно... Спорить нам друг с другом надо, ругать друг друга матерно... Сам Андрей Михайлович Курбский сердится, коли к нему жмутся его друзья... Схлыньте от греха! Бог с вами! Не прогневайтесь!
Ратники не раз хватались за оружие, чтобы ответить ливонцам ударом на удар, но воеводы Куракин, Басманов, Бутурлин и Адашев стояли на своем: "Нельзя, покуда от царя не прибудут гонцы".
Народ умолял Куракина на коленях, чтоб тот дал приказ пушкарям открыть огонь по Нарве, надо "немчина" проучить!
Куракин теперь был спокоен. На его губах даже появилась улыбка, когда к нему пришли с жалобами на ливонцев посадские. Был он дороден видом, широкоплеч, высок, с пышными седыми кудрями и говорил хмуро и вразумительно: "Не время! Обождите! Не время!"
Посадские ворчали:
- Собака и та ласковое слово знает, добро помнит... А немцы все позабыли и бога позабыли... Уж мы ли их не уважали! Мало ли они, дьяволы, от нас поживились! И город-то наш - Ругодив. Чего же на них смотреть? Чего терпеть?
Воеводский дьяк Шестак Воронин смеялся:
- Водяной пузырь недолог. Надувается, надувается, да и лопнет! Так и Нарва, так и немцы. Потерпите, братцы!
Ходить по улицам страшновато. А уж как хотелось бы спуститься на набережную да полюбоваться водопадом и рекою!
Лед тронулся. Глухо, наваливаясь одна на другую, со скрипом медленно движутся большие льдины. Шелестят обломки их, буравя каменные оплечья берегов. На некоторых льдинах уплывают к морю трупы, конская падаль, изрубленные шеломы, сломанные сабли... Это с верховьев Наровы. Солнце целые дни освещает пустынные окрестности.
Жители Иван-города, в страхе творя молитву, на все это смотрели издали: из окон, с чердаков, с башен, с колоколен. А уж как обидно встречать весну украдкой!
Андрейке выпала доля и того хуже. Весь обвязанный, в темном углу монастырской кельи он метался в жару, бредил... Бредил какою-то громадной пушкою, которая должна разметать всех врагов Москвы...
- Полпуда зелья! - кричал он. - Клади! Сыпь! Чего зеваешь?! Полпуда!..
Герасим не отходил от него. Нашли лекаря, еврея, бежавшего в Иван-город из свейской земли. Лекарь успокаивал Герасима, уверяя его, что Андрейка выживет, поил больного какими-то травами, делал раненому перевязки, заботливо ухаживал за ним.
Сами воеводы, князь Куракин и Басманов, однажды навестили московского пушкаря. Слух и до них дошел о "смышленом мастере", коего сам царь наградил ефимками за стрельбу.
Басманов обещал хорошо заплатить лекарю, если он вылечит Андрейку.
Томительно тянулись дни в Иван-городе. Каждый чувствовал себя в осаде. Никуда спокойно, беззаботно показаться нельзя. Базары опустели. Ощущался недостаток в мясе, хлебе. Стали ловить голубей - их есть. "Грешно, да ничего не поделаешь!" Вот уже скоро две недели, как тянется эта нудная, убогая жизнь у ивангородцев. А гонцов от царя все нет и нет.
Иногда Андрейка по ночам бредил Охимой. Кричал, сердился. Герасим почесывал затылок, покачивал в задумчивости головой. Конечно, у него, у Герасима, есть своя невеста, Параша... Но ведь Андрейка тайно любит боярыню... Он часто говорил о боярыне Агриппине... Он считал ее чуть ли не святою... и вдруг... Охима!
Долго думал Герасим об этом, сидя около постели товарища. Снова поднялись мысли о плененной ливонцами Параше. Жива ли она? Что с ней?
Сердце Герасима было полно ненависти к немцам. Трудно становилось дышать от гнева при мысли о тех обидах и несправедливостях, которые чинили ливонские власти на рубежах, где он служил в стороже. А теперь и вовсе!.. Где же это слыхано, чтоб стрелять в тех, кто с тобою не воюет? Где же перемирное слово! Параша! Андрей!.. О, если бы царь дал приказ!.. Этого приказа с нетерпеньем все ждут, все ратные люди в Иван-городе. Народ истомился! Бессильная ярость тяжелее стопудовой ноши... Окаянные немцы!
В войске уже ропот пошел на Басманова, на Куракина, Бутурлина, Адашева. Кто-то посеял в городе сомнение: "Уж не измена ли?!"
По вечерам, в углу, где лежал Андрей, нудно трещала лучина в светце, шипели угольки, отскакивавшие в подставленную лоханку. Угольки, попавшие в воду, кружились на поверхности, чадили.
Сквозь полумрак Герасиму видно было бледное, неживое лицо товарища. Душили слезы. За что? За что проклятые немцы хотели убить Андрюшу? Что он им сделал?
Не получая отпора, рыцари чувствовали себя героями! Целые дни верхами разъезжали вместе с конными ландскнехтами по улицам, вооруженные с головы до ног. Женщины прятались, страшились насилия. Кое-где на виселицах видны были повешенные русские пленники.
Сами ратманы, пробовавшие остановить расходившихся рыцарей, - Иоахим Крумгаузен и Арндт фон Деден - опасались нападения воинственно настроенной толпы, заперлись у себя дома и уже не делали попыток обуздать нарвское дворянство.
