плеч, шея в районе затылка и спина. А сама фигура прорисована более тщательно.
На второй, под названием «Корни», изображены корни деревьев в песчаной почве. Я попытался придать пейзажу то же настроение, что и фигуре.
Они отчаянно, словно изо всех сил, пытаются закрепиться в земле, и все же бури почти вырвали их оттуда. Как в той бледной худой женской фигуре, так и в черных искривленных корнях с наростами я стремился выразить нечто похожее на борьбу за жизнь. Вернее, в обоих рисунках поневоле отразилась эта великая борьба, потому что я, не мудрствуя лукаво, пытался оставаться верным той природе, которую вижу своими глазами. Во всяком случае, мне показалось, что в них есть некое чувство, но я могу ошибаться; как бы то ни было, ты сам должен их оценить.
Если они тебе понравятся, то, возможно, подойдут для твоей новой квартиры, и тогда получится, что я нарисовал их к твоему дню рождения, с которым я тебя поздравляю. Но так как они довольно крупные (целый лист бумаги энгр), не знаю, стоит ли их послать тотчас же. Что скажешь? Возможно, Х. Г. Т. примет это за наглость или мелочность, если я попрошу его добавить их в ящик с теми предметами, которые будут отправлены назад.
Хотя «Корни» – это просто «карандашный» рисунок, но он был заштрихован карандашом, который потом снова соскоблен, как это делают с живописью.
Что касается плотницкого карандаша, то я думаю об этом следующее. Старые мастера – чем они рисовали? Точно не «Фабером» B, BB, BBB и т. д. и т. п., но неотшлифованным куском графита. Инструмент, которым пользовались Микеланджело и Дюрер, скорее всего, был во многом схож с плотницким карандашом. Однако меня там не было, и я не знаю наверняка, но все же мне доподлинно известно, что с его помощью можно достичь большей глубины, чем с помощью изящного «Фабера» и т. п.
Графит мне больше нравится в своей естественной форме, чем тонко нарезанный в дорогих карандашах «Фабер». А блеск уходит, если для закрепления использовать молоко. Когда на пленэре работаешь [карандашом] «Конте», из-за яркого света бывает сложно понять, что делаешь, в результате лишь позже замечаешь, что рисунок стал слишком темным, но графит имеет скорее серый цвет, чем черный, и можно всегда расширить палитру, проработав рисунок с помощью пера: таким образом, самые темные оттенки графита в сочетании с чернилами выйдут более светлыми.
Уголь хорош, но, если использовать его слишком долго, он теряет свежесть, и, чтобы сохранить изящество линий, его нужно немедленно закреплять. Я заметил, что такие художники, как Рёйсдаль, ван Гойен, Калам, Рулофс, а также некоторые современные рисовальщики часто используют его и для пейзажей. Но если бы кто-нибудь изобрел хорошую ручку с чернильницей для работы вне дома, в мире стало бы больше рисунков чернилами.
Полежавшим в масле углем можно создавать прекрасные вещи, это я увидел у Вейсенбруха. Масло в этом случае закрепляет, а черный цвет становится более теплым и ярким. Однако будет лучше, если я начну использовать этот метод не сейчас, а через год, потому что я стремлюсь к тому, чтобы красота рождалась не за счет использованного материала, а благодаря моим усилиям. Когда я продвинусь в своем деле, то время от временя начну надевать парадный костюм – то есть работать с подобающими рисовальными принадлежностями. И если я сам чего-то достигну, то это станет двойным успехом и дела пойдут в гору. Но пока, до прихода успехов, нужно продолжать бой с тем, что встречается в природе.
В прошлом году я много писал тебе о своих представлениях о любви. Теперь я больше этого не делаю, потому что занимаюсь тем, что осуществляю на практике то, о чем писал. Той, к кому я испытывал описываемые мной чувства, не по пути со мной, она недосягаема, несмотря на всю мою тоску по ней. Разве было бы лучше, если бы я, ведомый мыслями о ней, пропустил все, что встретилось на моем пути? Я сам не могу судить, последователен ли я в своих поступках. Допустим, я начал рисовать землекопа, а он вдруг говорит, что ему нужно идти и он не может или не хочет больше позировать мне, – при этом я начал его рисовать, не спросив разрешения, – в этом случае у меня нет права обижаться на него за то, что он оставляет меня с едва начатым наброском. Следует ли мне отказаться от начатого рисунка? Я думаю, что нет, в особенности если завтра я встречу другого землекопа, который скажет: «Я готов прийти не только сегодня, но и завтра и послезавтра и понимаю, что тебе нужно, продолжай, у меня есть терпение и добрая воля». Возможно, мой первоначальный замысел не осуществится, но разве будет лучше, если я решу: «Нет, мне нужен первый землекоп, даже если он говорит: „Я не могу и не буду“»? Если я начну работать со вторым, совершенно не стоит работать в отвлечении от натуры, которая у меня перед глазами, и думать о первом. Так обстоят дела. И эти соображения я хочу добавить к тому, что писал по этому поводу ранее. Чтобы все устроилось, мне нужна твоя помощь, но я полагаю, что расходы будут не выше, а ниже той суммы, что ты присылал мне в последние месяцы.
Если я смогу рассчитывать на 150 франков в месяц, мне бы хотелось уделить этому занятию еще год. Я также надеюсь, что мне удастся немного заработать, но если нет, я, хоть и с трудом, смогу свести концы с концами. Что будет, когда этот год закончится? Полагаю, мои работы не дают оснований сомневаться в том, что я добьюсь успеха, при условии, что буду продолжать в том же духе и прилагать усилия. И потом, я не из тех, кто работает медленно или нудно. Рисование становится моей страстью, и чем дальше, тем больше оно меня затягивает, where there is a will is a way[111].
Where is a will is a way – это правило должно действовать в обоих направлениях. У меня должно быть желание создавать, а у тех, кто мне симпатизирует, должно быть желание продавать или покупать мои работы.
Полагаю, если есть желание, можно найти и возможности. Но если я буду сталкиваться только с такими рассуждениями, как у Х. Г. Т., мол, это «не пользуется спросом», «вызывает скверное чувство», меня ждет море неприятностей. Ну ладно, как бы то ни было, чтобы справиться с отсутствием спроса и скверным чувством, я буду прилагать еще больше усилий в работе.
Здесь три ночи подряд бушевала ужасная гроза. В ночь с субботы на воскресенье в моей мастерской выбило окно. (Дом, в котором я живу, очень ветхий.) Разбились четыре большие секции, а само окно слетело с петель. Ты можешь представить, что на этом не закончилось. Ветер дул с равнины, и мое окно оказалось как раз на его пути. Ограда внизу также опрокинута, рисунки сорваны со стен, мольберт валяется на полу. Сосед помог мне приладить окно и прибить к нему шерстяное одеяло, заделав дыру величиной не меньше метра. Как ты можешь себе представить, я всю ночь не смыкал глаз. Возникли сложности с починкой, из-за того что это случилось в воскресенье. Домовладелец, небогатый мелкий торгаш, дал мне стекла, я оплатил работу. Это еще одна причина, по которой я хочу переехать в дом неподалеку. Там наверху есть вот такая квартира [см. иллюстрацию на с. 223].
Мастерская больше моей, освещение очень хорошее. Есть мансарда, полностью обшитая досками так, что не видно черепицу. Она невероятно большая – если захотеть, ее можно разделить на много комнат (у меня есть для этого перегородки). Аренда – 12,5 гульдена в месяц, прочный, добротно построенный дом, но он не может принести большего дохода, потому что находится «всего лишь на Схенквеге», а туда богатые квартиросъемщики, которых хотел бы видеть каждый хозяин, не заходят.
Мне бы очень хотелось ее снять, и хозяину я пришелся по душе, и он первый заговорил со мной об этом, и только потом я пошел ее посмотреть.
В заключение хочу заверить тебя, что очень часто думаю о нашем доме
