как пе
ретерли? — за
дал с хо
ду во
прос Кал
гат, про
сидевший око
ло ча
са в рю
мочной на ули
це Со
ветской. — Все нормально. Но в кабак идти не захотел. В случае прокола опереться вряд ли получится…
— Получится не получится. Че гадать? Подарки принял. Значит, и бабки возьмет. Решай, что завтра делать?
— Поедем в Усть-Омчуг. Ты там походишь, пошуршишь с народом, а я уеду на рудник Колово, поищу старожилов.
Большой поселок, вольно раскинувшийся вдоль ручья Игуменский, Кахира так поразил, что захотелось расплакаться. От барака, где он жил когда-то, осталась развалившаяся половина дома с двумя комнатами, где жили Цуканы. Высокое крыльцо — на нем любили по вечерам сидеть женщины — разобрали. Клуб сожгли. Школа стояла без окон и дверей. Зашел в свой класс, где учился последний год, когда умерла мама, перед отправкой в интернат. Бумажный мусор на полу расшевеливал ветер, парты громоздились одна на другой, со стены угрюмо смотрели русские писатели с обильными бородами, напоминавшие новоявленных ваххабитов.
Кладбище за поселком в узком распадке последние годы не обваловывали бульдозером, бурные талые воды размыли раскопанный грунт, перемешали могилы и памятники с пятиконечными звездами и отцову с полумесяцем на металлической тумбе, изготовленной из листового железа сварщиком Игорем Зузяевым. Потоки воды, прокатившись по кладбищу, вымыли человеческие останки с лохмотами одежды, возможно, тех заключенных, которых хоронили зимой абы как на небольшой глубине. Такое видел в детстве, когда забредали на кладбище, тогда это не вызывало ни сострадания, ни омерзения, а теперь вид этот обескуражил, впервые за тридцать лет подумал о собственной смерти, что упакуют в деревянный ящик — и пипец, был человек и нету. Зачем жил и для чего — непонятно.
На кирпичном одноэтажном доме висела вывеска из оцинкованной стали: «Старательская артель Игумен, 2-й участок».
Пожилая женщина из местных долго разглядывала, с трудом вспомнила мать Кахира Раису, про убийство отца и тут же умолкла, понимая, что ему подробности вспоминать не по душе. Предложила чаю. Кахир не стал отказываться. Прошел к «Ладе Самаре», приободрил водителя, что еще полчаса — и поедут обратно на Омчак, достал сумку с продуктами.
Печенье, конфеты, чай выложил на двухтумбовый канцелярский стол.
— Помяните с местными маму мою Раису, отца Асхаба.
— Помянем, дело хорошее, тут осталось нас полтора десятка. Прииск развалился, почти год без зарплаты сидели. Благо вот в артель взяли, я тут на участке дежурной, уборщицей и сторожем в одном лице. До пенсии два года осталось, если артельщики закроются, тогда хоть помирай…
Она перебирала фамилии тех, кто остался в поселке, но Кахир никого вспомнить не смог, почти десять лет прошло. Заторопился в отъезд.
— Может, Васю Охромеева помнишь? Так он на Омчаке водителем. Найдешь. Его многие знают, шубутной парень.
Ваську помнил. Задиристый, конопатый пацан с кучерявыми волосами соломенного цвета, пытался верховодить в классе и пару раз наскакивал с кулаками, если рядом не было Шули и Цукана.
Нашел его в двухэтажном доме, построенном в период расцвета прииска. Он так же внимательно и долго, как дежурная на Колово, разглядывал, а потом заорал: «Ворона!» Кинулся обниматься. Затормошил, задергал, оглядывая московский прикид.
— Ты никак в начальники выбился?
Кахир усмехнулся:
— Какой к черту начальник. Пока, Вася, всего лишь бригадир. Зови меня Колей, так дядя Цукан звал когда-то.
— А Цукан-то председателем артели стал. Ты знаешь? Нет!.. Весь прииск теперь в его руках. А Ванька при нем директором. Я ему как-то: пойдем, накатим по двести грамм, а он в отказ. Церемониться стал. Вроде бы и не одноклассник. Он и раньше выпендривался, всё в мушкетеров игрался.
— А ты сам где?
— Шоферю на фабрике. Работенка пыльная, но раньше зарплата с северными надбавками, как у директора, а теперь не поймешь что.
Васька нашел у себя в заначке бутылку кубинского рома, сетуя, что северный завоз лопнул, водка всё больше паленая. Правда, появилась хорошая — осетинская, но ее вмиг раскупают. Говорят, что эту тему прокурорские окучивают, золото крышуют менты, рыбу и крабов прибрал к рукам новый губернатор со своей прежней обкомовской командой. А работяги разбегаются, поселки пустеют. Из одноклассников почти никого не осталось. В Сусуман переехала Зойка Гайниева — симпатичная татарочка, я с ней хотел в любовь поиграть, да куда там, ухажер у нее серьезный, местная шишка.
— А Шулю не видел?
— В Усть-Омчуге как-то встретил Сашку. Известный боксер, кличка Чемпион. Вот бы никогда не подумал. Я его однажды в спортзале на матах завалил на лопатки. Теперь он под бандитами, прямо не подступиться. На огромном джипе катается…
— А на фабрике кто-то из старых знакомых?
— Нет, никого не осталось. Ты что на работу хочешь? Так я помогу. У меня с главным инженером всё ништяк. Жучина еще тот, но меня уважает. Завтра познакомлю.
Кахир устал от встреч, разговоров, но уснуть долго не мог, из Васькиной комнаты доносился переливчатый храп. Лежал с закрытыми глазами, прокручивал, как исполнить поручение Амира и не подставиться самому. Можно бы разыскать Аркадия Цукана, но интуитивно понимал, что этот отошьет, с криминалом вязаться не будет. Васька рассказывал, что у старателей теперь заработки огромные, но берут в хорошую артель, как в институт по конкурсу. А как здорово, устроиться бы в артель, получать, как и раньше, заработанный рубль и не думать о разборках, милиции, гопниках…
После милицейских проверок и поиска пропавшего начальника пробирной лаборатории, Дмитриенко страх приморозил. Но это потом… А когда застал начальника пробирной лаборатории Гладышева у себя в кабинете, то озверел. Гладышев распушил папку с приходными документами и торопливо листал записную книжку… Возник необузданный гнев. Завалил пробирщика ударом правой, прижал к полу стал душить:
— На кого работаешь, сука?
— На чекистов, — прохрипел тот, пытаясь сорвать руки со своего горла. И вдруг затих. В молодости Дмитренко крутил и кидал легко двухпудовую гирю от плеча до двадцати раз. Он понял, что перестарался, сломал Гладышеву позвонки. После чего обуял страх такой, что пришлось мчаться в сортир.
В потемках через окно выволок труп, кинул в багажник уазика. Номера замазал грязью. Выехал незамеченным через проходную и по трассе погнал машину в сторону Кулы.
Шел мелкий дождь, на дороге ни машин, ни людей. У моста через Колыму в придорожной канаве разрубил тело на части, рассовал в джутовые мешки, привязал веревкой куски железа. Постоял, оглядывая окрестности, вслушиваясь в грохот реки. Река от дождей вздулась, стремительно унося свои мутные воды к Северному Ледовитому океану. Для большей страховки Дмитренко побросал мешки с человеческой плотью прямо с моста вместе с топором и верхней
