– Денис, я люблю вас… – и уткнула мгновенно покрасневшее лицо в его мокрую рубашку.
Бушуев так растерялся, что не нашелся, что ответить. И в первую секунду ему показалось, что остановилось сердце. Он видел только маленькое ухо, все больше и больше розовевшее, и закинутые за него черные, блестевшие от воды волосы. Он почувствовал, что надо что-то сказать, надо сделать что-то, доброе, хорошее, что-то объяснить, но язык не поворачивался, и он, сам не зная зачем, наклонился и поцеловал эти мокрые пахучие волосы.
Варя вскинула голову, счастливо блеснула голубыми глазами и неумело чмокнула его холодными губами в подбородок (она хотела в губы, но не дотянулась) и умчалась в лес, не обращая внимания на дождь и не чувствуя его.
Теперь, когда Бушуев остался один, он сразу осознал нелепость своего поступка и, прижавшись щекой к шершавому стволу ели, страдальчески зажмурил глаза, потом рванулся и побежал за Варей, но ее и след простыл. Бушуев пошел тише, сокрушенно качая головой и удивляясь на самого себя. Шел и думал о том, что надо немедленно объясниться. Но объясниться не пришлось. Все уже сидели в лодке, в том числе и Варя, дожидались Бушуева и ворчали. Гроза прошла, и солнце снова ослепительно сверкало. Туча, удаляясь, висела над Татарской слободой, и видны были темные косые полосы дождя.
Назад ехали скучные, вялые. Одна только Варя казалась веселой и довольной. Она подшучивала над Гришей Банным и выразительно поглядывала на Бушуева. Он же боялся подымать глаза.
В Отважном, прямо с берега Бушуев пошел на пароход. Войдя в каюту, он, не разуваясь и не снимая мокрой рубашки, повалился на койку и уставился на репродукцию с «Ивана Грозного». Долго смотрел, потом почему-то вспомнил, что Грозный написан Репиным с художника Мясоедова, а царевич – с Гаршина. Об этом ему сообщил Кистенев. Почему с Гаршина? Может быть, Репин увидел на лице писателя-страдальца печать смерти?.. Вглядываясь в Грозного, в его широко открытые, обезумевшие и опьяненные кровью глаза, он опять как-то странно вздрогнул, как тогда при Кистеневе. Грозный стал как бы символом его туманного душевного беспокойства, появившегося, кажется, тогда, когда он читал стихи на берегу и видел странный сон…
И так он пролежал до позднего вечера, думая о многом и ни о чем. А вечером пришла мать и принесла завернутый в тряпку теплый горшок с пшенной кашей и крынку молока.
– Сынок, спишь, что ль?
Бушуев вскочил.
– Это ты, мамаша? Постой, я сейчас огонь зажгу.
Он чиркнул спичку и зажег керосиновую лампу – электричества на пароходе не было, еще не закончили ремонт.
– Чего ж ты ужинать-то не пришел? – осведомилась Ульяновна, ставя на стол горшок и крынку и садясь на край койки. – Эка, растрепанный какой… Может, болен?
– Видно, болен немного, мамаша… Ничего, пройдет…
– Так шел бы домой ночевать-то. Чего тебе на пароходе-то делать, все одно – в рейс не идти… А дома-то хоть у меня на глазах будешь…
– Нет уж… я тут останусь… привык как-то…
Он сел рядом с матерью и опустил голову.
Ульяновна вздохнула.
– Кирюша письмо прислал из Саратова. Пишет, дожжи у них вторую неделю идут, баржу на мель посадили. Про тебя спрашивает… Как, мол, Денис, не думает на нижний плёс спускаться?.. Да ты поужинай, Денисушка, поешь кашки с молочком, оно, может, и полегшает…
– Потом, мамаша… позднее…
– Эк ведь ты какой! – покачала седеющей головой Ульяновна, скорбно смотря на сына.
Посидев еще с полчаса, она ушла, с тревогой думая о том, что простыла каша, а сын голодный. Бушуев проводил мать до часовни, вернулся в каюту и хотел было снова повалиться на койку, но кто-то громко окликнул его…
V
Под окном качалась лодка.
– Ты чего, дедушка? – удивился Бушуев, узнав деда Северьяна.
– Садись в лодку. Поедешь со мной! – глухо и строго приказал старик.
– Зачем?
– Садись, тебе говорят! – крикнул дед Северьян.
– Тише, команду разбудишь… – попросил Денис и, смутно предчувствуя что-то недоброе, вышел из каюты.
Долго ехали молча. Старик неторопливо греб и невесело посматривал на внука.
– Куда мы едем?
– Сиди и молчи!
Как только миновали село, дед Северьян пристал к берегу и слегка подтащил лодку. Тяжело сел на камень и позвал внука. Денис хотел было тоже присесть, но старик не разрешил.
– Стой!.. Стой статуем передо мной! – приказал он. – Стой и отвечай правду, ежели я тебя спрашивать буду.
Денис покорно стал перед дедом и потупил голову.
– Ты с Манефкой Ахтыровой путаешься? – тихо спросил старик.
– Я люблю ее… – так же тихо и спокойно ответил Бушуев.
– Не про любовь я спрашиваю… Путаешься, говорю, живешь с ней?..
– Да, живу…
– Значит, правда! Значит, правда! – взметнулся старик. – Да как ты, сукин сын, смел к чужому добру притронуться? Она что – жена тебе? Что ты, дьявол долговязый, позоришь Бушуевых! Эх, сукин ты сын!..
Он пошарил рукой возле себя, схватил тонкий тальниковый прут, вскочил и изо всех сил ударил по лицу внука.
Денис не шевельнулся. Только почувствовал, как из рассеченного уха потекла по шее теплая кровь.
Дед Северьян отбросил прут и зашагал к лодке, хрустя гравием под сапогами. Сталкивая лодку, повернулся и уже спокойно сказал:
– Брось это дело, Денис. Хорошего ничего не получится. Человек должон соблюдать себя. Подумай и – брось… Ступай домой пешком, я с тобой, брат, и в одной лодке сидеть не хочу посля такой погани…
Старик уехал. А Бушуев еще долго стоял на берегу, задумчиво смотрел на черную, как смола, воду и растирал кровь на рассеченном лице.
VI
Около полуночи дверь в спальню Анны Сергеевны отворилась и вошла Варя, босая, в одной длинной ночной рубашке. Варя знала, что мать одна; отец спал в кабинете на диване: накануне бородатый слесарь унес кровать Николая Ивановича для ремонта. Анна Сергеевна еще не спала и читала журнал, лежа в кровати.
– Ты чего, Варюша?
Варя таинственно улыбалась.
– Можно, мамочка, полежать с тобой? Я совсем спать не могу.
– Что так? Ну ложись, если хочешь… Только – на пять минут, не больше.
Варя мигом залезла под одеяло и плотно прижалась к теплому телу матери, обняв ее. Она ощущала странную потребность чьего-нибудь общества, она не могла оставаться наедине со своей тайной.
– Да у тебя жар! – сделала открытие Анна Сергеевна, прикоснувшись щекой ко лбу дочери. – Ты больна?
– Нет, мамочка, я не больна… я совершенно здорова… я очень даже здорова… – запротестовала Варя, дрожа всем телом.
– Как – нет? Больна, конечно!
– Ах, нет… совсем не то! Я здорова, честное слово, здорова… Только я… я, мамочка… – она запнулась, голос ее задрожал, на глаза навернулись слезы…
– Ну что?.. Договаривай! – насторожилась мать.
Варя глубоко вздохнула и тихо, но радостно сообщила:
– Я, мамочка, влюбилась…
– Что?! – вскрикнула Анна Сергеевна, отталкивая дочь и привставая. – Повтори, что ты сказала!
– Я люблю Дениса… – совсем тихо прошептала Варя. – Кажется, и он меня любит… Я сказала ему первая, а он… поцеловал меня в волосы… Потом я его поцеловала… Вот и все.
У Анны Сергеевны разом упало сердце. Боже! Зачем судьба так несправедлива к ней! За что это новое наказание, за какие грехи! Как это она, мать, проглядела эти отношения Вари и Дениса. Их надо было ожидать, она давно подозревала, что Денис совсем не такой простак, каким кажется…
Анна Сергеевна, с искаженным страданием лицом, спрыгнула с кровати, толкнула дверь в комнату мужа и принялась теребить за плечо спавшего глубоким сном Белецкого. Варенька, как мышонок, забилась в уголок кровати и прижала колени к подбородку, прислушиваясь с бьющимся сердцем к тому, что происходило в соседней комнате.
– Коля! Коля! – звала Анна Сергеевна.
– А!.. Что?..
– Да проснись же, бессердечный ты человек!
– Что такое? – испуганно вскрикнул Белецкий, садясь и спуская с постели ноги. – Пожар, что ли?
– Не остри!.. Ты понимаешь меня? Ты в сознании? Ты видишь и слышишь меня?
– Я думаю, и глухой бы тебя услышал… Да в чем же дело, в конце концов?
– Слушай и удивляйся! Наша Варька влюбилась в Дениса… Они уже объяснились, целовались и… и… Бог знает, что еще у них было…
– Гм… – неопределенно крякнул Белецкий.
– Вот видишь, как легко ошибиться в человеке! – торжественно продолжала Анна Сергеевна. – А мы-то его ласкали да голубили… Вот чем отплатил он нам за нашу ласку – дочь соблазнить собирается…
– Мамочка! Зачем ты так говоришь!.. – крикнула Варя.
– Молчи!!!
– Да ты погоди, не горячись… – спокойно и строго сказал Белецкий, вставая босыми ногами на ковер и ища ночные туфли. – Может быть, все это и не так уж страшно. Надо сначала выяснить… Откуда ты, во-первых, узнала…
– Какой же ты истукан! От Варьки, конечно. Она сама рассказала… Варвара! Иди сюда! Впрочем, не ходи, мы сами придем. Коля, ступай за мной!..
Зевая и придерживая рукой спадающую пижаму, Белецкий поплелся за женой в спальню.
