Белецкий зашел перед отъездом проститься. Он долго извинялся за жену, что-то объяснял, путался и под конец обнял Дениса и неуклюже, по-мужски, расцеловался. Условились писать друг другу.
В день отъезда Белецких Бушуеву не повезло. «Товарищ» еще чинился, и в рейс шел «Ёрш». Бушуев хотел обязательно видеть Варю при посадке на пароход. Но с вечера, разволновавшись, он долго не мог уснуть и вздремнул перед самым рассветом, а когда проснулся – «Ерша» уже не было у пристани.
Лучше всех чувствовал себя Густомесов. Спровадив Нелли, он облегченно вздохнул и с утроенной силой стал ухаживать за Финочкой, первобытная свежесть которой не давала покоя изнеженному гурману. Выбрав погожий солнечный день, он тайно от тетки Таисии и Васи Годуна пригласил Финочку прогуляться по лесу…
VIII
Бушевала Волга, выбрасывая пышную пену на песчаные отмели. Шумели волны, шумели деревья. Все черно – и небо, и река, и земля. Не любят водники такую погоду: работать тяжело и на сердце тревожно.
«Товарищ», вздрагивая, разбрасывая под бугшпритом пену и брызги, шел в кромешной тьме к Лениволугскому перекату. Там, на этом перекате, еще днем теплоход «Кашгар» посадил на косу пятисоттонную баржу. Баржу отчалили от каравана и оставили на мели. Вернувшийся из рейса «Товарищ» получил срочное задание: во что бы то ни стало снять за ночь баржу с мели и привести к рассвету в город.
В ночной рейс вел пароход второй лоцман – Каширин. Бушуев же, хотя и был свободен от вахты, однако не спал, ворочался с боку на бок и под конец не выдержал, встал, оделся и вышел из каюты – ему тяжело было оставаться наедине со своими мыслями. Побродив по палубе, он спустился в машинное отделение. Здесь было тепло и светло и по-своему уютно. Равномерно и тяжело вздыхала машина, взлетали и падали массивные шатуны, легкий пар окутывал цилиндры. Залитые электрическим светом, блестели отполированные части кривошипов, пускового маховика, инжектора; золотом отсвечивала надраенная медь кранов и трубок. На манометрах чуть вздрагивали стрелки, в топках шумно гудели форсунки и, как на сковородах, потрескивало масло в подшипниках. Густо пахло мазутом.
Машинист Красильников, огромный и тучный, в синей выцветшей блузе, сидел на привинченном к полу железном табурете и лениво скручивал цигарку. Пушистая огненная борода его закрывала всю грудь, на морщинистом лбу темнели пятна мазута и весело поблескивали маленькие оплывшие глазки. Несколько поодаль, возле правого цилиндра, склонился над масленкой хмурый, вечно чем-то недовольный масленщик Егор Чалкин – троюродный брат Мотика Чалкина. А прямо под яркой лампой, посреди машинного отделения стоял, опершись локтями на крутящийся вал и вытирая руки грязной тряпкой, кочегар Вяхирев – мордвин из Камского устья, стройный, сильный, ослепительно белозубый парень. Засаленная полосатая тельняшка туго обтягивала его мускулистое молодое тело, обнажая круглые руки, поросшие до самых предплечий золотистой шерстью. Он стоял – и что-то оживленно рассказывал.
– Тю!.. Бушуев! – перебивая кочегара, воскликнул машинист, завидев спускающегося по железному трапу Дениса. – Ты не вахтишь?
– Как видишь.
– Каширин?
– Он.
– Башки нет у нашего капитана! – сокрушенно проговорил машинист, смачно сплевывая на пол: – В эдакую ночь слепого старика ставит за штурвал! Вот как долбанет он нас о камни!
– Это ты зря… – заметил Бушуев. – Каширин лоцман опытный.
– Садись! – предложил веселый машинист. – Гостем будешь. Погрейся возле котла.
– Я и то думаю… – ответил Бушуев, присаживаясь к котлу.
В наглухо завинченные иллюминаторы шумно ударила волна, по черному блестящему стеклу стремительно пробежали светлые полоски воды, пароход сильно качнуло. Ударила вторая волна, третья…
– Чегой-то? – улыбнулся кочегар Вяхирев. – Никак штормяга всурьез начинается?
– Курс меняем… – лениво отозвался Бушуев. – К Козловым горам подходим.
– А ну, давай дальше! – приказал Красильников кочегару и, повернувшись к Бушуеву, добавил: – Вот, брат, заливает этот Вяхирев! Уж и до чего складно врет – помрешь со смеху!
– Да я сущую правду рассказываю! – горячо запротестовал белозубый кочегар. – А коли не веришь, Михайло Ондреич, спроси у свидетелей. Вот в Пески придем – и спроси…
Кочегар Вяхирев плавал на «Товарище» вторую навигацию. Команда любила его за веселый нрав и с удовольствием слушала его бесчисленные рассказы о своих похождениях. Он же так увлекал слушателей, что порой до третьих петухов из каюты кочегара неслись взрывы хохота. У женщин Вяхирев пользовался необычайным успехом. Правда, успехи эти частенько доставляли красавцу кочегару разного рода неприятности. В Саратове одна ревнивая подруга столкнула Вяхирева холодной октябрьской ночью в Волгу с кормы парохода. Когда кочегар вынырнул, пароход был уже далеко. Пришлось полверсты плыть до берега. В Кинешме другая поклонница полоснула его ножом по спине, да еще в публичном месте – в городском саду. Отлежался кочегар в больнице – выжил. Через неделю после назначения на «Товарища» он соблазнил семнадцатилетнюю буфетчицу Катю и бросил. Брат Кати довольно основательно наломал кочегару бока. Но ничто не могло остановить веселого кочегара в самозабвенной погоне за новыми приключениями, – кончит вахту, побреется, помоется, надушится дешевым одеколоном, наденет свежую рубашку и пойдет шарить по III классу хорошенькое личико…
– А знаешь, Иван… – продолжал машинист Красильников, – тебя бабы не доведут до хорошего. Уж поверь мне! Нарвешься ты когда-нибудь на такую подлюгу…
– Да я уж нарывался! – с какой-то даже радостью перебил его кочегар, сверкнув полосками зубов.
– А ну, расскажи! – попросил машинист.
Вяхирев ожесточенно потер руки тряпкой.
– Вот, Михайло Ондреич, расскажу я тебе про самую что ни на есть большую подлость, какую мне подстроила баба, и про самое немыслимое унижение, которое пришлось мне претерпеть через нее…
– Эта, как тебя мадам резала?
– Нет…
– Как топила?
– Тоже нет… Тут, братцы, такой крендель получился, как в Нижнем на ярмарке… Про этот мой случай я редко вспоминаю, потому, как вспомню, – досадно мне и тоска меня такая враз берет, что хоть ложись и помирай…
– Ты, чёрт! – злобно крикнул масленщик Чалкин, показывая на водомерное стекло: – Не видишь за побасёнками!
Вяхирев торопливо подошел к паровому инжектору, напитал котел и вернулся на прежнее место. Опять волны зашлепали по иллюминаторам, а наверху приглушенно загудел свисток. Вяхирев секунду подумал, лениво погладил сверкающий вал и, шмыгнув носом, оживленно спросил:
– Ну так будете слушать?
– Давай… – ответил за всех машинист. – Сто раз тебя просить, что ль?
– Вот, братцы… – Вяхирев оживленно поддернул штаны и обвел слушателей мгновенно посветлевшим взглядом. – Было это дело под Макарьевым, в селе Кожино. Сторона глухая, допотопная, лаптишки да онучки, народ хмурый, неприветливый, малокультурный, одним словом – староверы. А я тогда в плотовщиках числился, по Унже плоты сплавлял. И был начальник надо мной – Щукин, из Кожина, хороший мастер, но человек мелкий и темный. Вот как-то раз он мне и говорит: «Знаешь, Ваня, дочку я замуж отдаю. Приходи-ка и ты завтра на свадьбу. Оно, конечно, еретик ты и мордвин, и на свадьбу тебя негоже звать, ну да уж что там – будешь про мою доброту помнить…» Ладно. Пошел я на свадьбу. Запоздал маненько. Прихожу. Изба прокопченая, тесная, народу полно – ну прямо наказание. Кой-как пробрался к столу, сел. «Скоро ли, думаю, сигнал к выпивке подадут?» А гости все прибывают. Притиснули меня к какой-то столетней старухе. «Вот, думаю, ведьмы еще тут не доставало!» А и впрямь, старуха эта – чистая ведьма: нос крючком, глаза – щелочки, рот куда-то к чёрту провалился… Совсем я духом упал. Толкнул легонечко старуху, чтоб маненько посторонилась, и уж думаю – не смотать ли удочки да не податься ли до дому от такой развеселой свадьбы? Только глянь – входит в избу девица; толстенькая, беленькая, румяненькая, на щеках ямочки, а улыбнется: зубки – сахар! Мать честная! Меня аж в пот ударило!
– Тут ударит… – сочувственно мотнул огненной бородой машинист.
– Да ты постой! Главное впереди! – пообещал Вяхирев, воодушевляясь.
– Вот сажают мою красотку за стол и в аккурат супротив меня, ну прямо-таки нос к носу… А тут и молодых поздравлять начали. Водки – кот наплакал. Староверы водку не пьют, а православных мало. Все же кой-кому налили. Налили и мне стаканчик; да и красавица, вижу, не отказывается… Я – стрик! – на нее глазами, а она мне в ответ: стрик-стрик! Черненькие глазки – ну вишни настоящие! За столом шум пошел. Конечно, и я с девицей шутками перекидываюсь. Узнаю: вдовушка по первому году. «Шалишь, думаю, не уйдешь…» А между прочим, тем временем староверы крепились-крепились, да как начали водочку хлестать – за милую душу! Куда православным до них! Два ведерных кувшина самогонки приперли! Такое началось – аж изба ходуном ходит. Пересел я под шумок ко вдовушке поближе, за плечики обнял, начинаю уговаривать… Нет, говорит, с-избы выходить мне не можно, потому – родни, говорит, много: увидят, осудят… А вот, говорит, как спать поляжем, ты и приходи ко мне, да чтоб тихонечко, молчком…
