Семен говорит громко. Привычка. Вот уже лет десять, как он работает мотористом – дает деревне свет. Работа спокойная, но в шуме. Вот и привык кричать. Когда-то Семен ходил в штатных охотниках, но соблазнился твердым заработком моториста. «А потом, всегда сытый, в тепле, чистый», – это Семен так говорит. Хотя осенью, когда охотники на промысел уходят, Семен становится скучным, мрачнеет.
– Выпьем? Царь Петр Первый говорил, что после бани хоть укради, да выпей.
– Для тебя этот царь ой как подошел бы, – не удержалась Соня.
Братья стукнулись стаканами – звук глухой, стаканы чуть ли не до краев налиты, – разом выпили. Соня присела на краешек стула – врачи ей запретили водку, и она не пьет, – пододвигает гостю соленые краснокожие рыжики, мороженую, пересыпанную сахаром бруснику. Частит словами:
– Ешь, Касьяша, ешь. Рыжики, брусника, сохатиный язык вот. Не обессудь. Чем богаты – тем и рады. В магазине хотела какую консерву взять, да нету хорошей. Взяла, какая есть. Ешь, ешь. Сейчас у меня пельмени закипят…
– Да не стрекочи ты сорокой, – перестал жевать Семен. – Голова болит.
Соня подолгу на одном месте не сидит. От стола к печке. (Ой, дров в печь надо подбросить, печь прогорела.) От стола в сени. (Ой, у меня там мороженые сливки есть. Забыла на стол поставить. Памяти вовсе нет.)
Успевает и в окно посмотреть.
– А эвон директор школы по улице идет. К нам, поди.
– К нам – не к нам… – прильнул к окну и Семен. – Выскочи, пригласи.
– Хорошо бы пригласить, – подает голос Касьян.
– Надо, чтоб Семен вышел. Как-никак хозяин.
– Давай, давай, – командует Семен.
Соня накинула платок на голову, выскочила за дверь. Через двойные стекла слышно, как звонко она кричит, и видно, как зазывно машет рукой.
Соня забежала в избу и, шепнув: «Идет», кинулась к шкафчику с посудой, за рюмками.
– Звать-то директора как? – спросил Касьян Соню. – Забыл я. Соня ответила шепотом:
– Геннадием Ивановичем. Он простой мужик, хороший. Он и белочить даже ходит.
Касьян вылез из-за стола, встретил гостя у порога: как-никак это он подобрал в тайге и в село привез Гришку и его, Касьяна, полусонного, полудохлого.
– Я к вам, Геннадий Иванович, хотел зайти, спасибо сказать, да только проснулся и в баню успел сходить.
– Да чего там. – Директор машет рукой. – Вы бы и сами до деревни дошли. Ведь близко уже оставалось.
– Не дошел бы.
Геннадий Иванович улыбнулся, насечка мелких морщинок около глаз стала заметнее, и Касьян увидел, что директор еще недавно был молодым и, может быть, даже веселым.
– Напугали вы тогда меня. – Смотрю – на льду кто-то шевелится. А темно еще, плохо видно. Ну и крикнул: «Эй, кто такой?» Думаю, свой кто, сейчас ответит. Никто не отвечает. Подъехал ближе – смотрю: конь стоит, а около коня человек и ружье с себя тянет. Я еще что-то спросил, а человек молчит и, видно, без ружья со мной разговаривать никак не хочет.
– В беспамятстве это.
– Я потом так и понял.
Геннадий Иванович разделся, прошел по белым половицам к столу. Достал папиросу, размял ее в крепких пальцах, закурил и закашлялся.
– Кушайте, кушайте, – предлагает Соня.
Касьян подцепил увертливый рыжий грибок, повернулся к учителю.
– Я ведь вас, Геннадий Иванович, давно знаю. Мельком только все, издали. Разговаривать даже ни разу не привелось. А ведь помню также, когда вы приехали. Я еще подумал: и этот уедет к себе в город. Не держались тогда учителя в Беренчее.
– Мог бы и уехать, – Геннадий Иванович согласно кивает головой. – Вполне мог. Когда заканчивал институт, совершенно никуда не хотел распределяться. Как говорится; не было любви ни к деревне, ни к городу.
– Это как же так: ни город, ни деревня?
– По молодости. Город я не любил за то, что там нескоро получишь квартиру, за то, что там грязный воздух, за чахлые деревья. А деревню – за тоскливые вечера, за то, что далеко друзья, за старые кинокартины, за то, что, когда на экране целуются, – в зале жеребячий смех. Сюда послали – я не отбивался: все едино. Потом, не сразу, через несколько лет, понял, что мне повезло. Послали туда, куда хотел, сам того не сознавая.
– Деревней довольны? – спросил Касьян.
– Тут у меня своя философия. Тайгой доволен. И считаю, что человек должен жить, тесно соприкасаясь с природой. Только жаль, что к природе человек часто плохо относится.
– Тайги еще много.
– На наш век хватит. А потом? Вы посмотрите, как быстро отступает тайга перед человеком. Конечно, относительно быстро. Но от промышленных городов лес уже отошел. Возьмите, к примеру, нашу очень таежную область. Вокруг некоторых городов голо. Реки, текущие от Саян, засорены отходами сплава.
Касьян прикрыл глаза и чуть заметно улыбнулся: «Ишь, как по писаному говорит».
– Географию, видно, преподаете?
– Физику. А почему решили – географию?
– Да вот про реки, про тайгу говорите.
– Так про это каждому нужно говорить.
– Ну, а что делать надо?
– Точно я и сам не знаю. Развитие промышленности на остановить. Но мне понятно, что этикеток на спичечных коробках, где написано: «Берегите лес», явно недостаточно. Нужно очень испугаться за свою землю, за свое будущее, и тогда можно что-нибудь придумать.
Касьяну слова Геннадия Ивановича понятны. Только он тайгу и с другой стороны видит: народом тайга скудеет. Раньше, лет двадцать-тридцать назад, вокруг Чанинги небольшие деревни жили. Не близко, но и не далеко. До которой три часа ходу, до которой полдня. А где теперь эти деревни? Были, да все вышли. Охотничьи угодья соседей частью пустуют теперь. От больших деревень к этим угодьям многие дни пути. А на чем? Лошадей у охотников за последние годы много поубавилось. И ведь никто не гнал охотников из тайги. Вначале из тайги молодежь хлынула, к кино, к электрическим лампочкам, к многолюдству. Скучно в маленьких деревнях молодежи. Правильно, конечно, все это. Человеку лучше жить стало. Но и тайгу жалко. А тайга без человека – кому она нужна?
Постепенно разговор стал свободнее, громче.
– А вот, – все поворачиваются к Касьяну, – я где-то читал, сейчас и не вспомню где, будто в Англии последнего дикого оленя убили лет триста назад. А там теперь ни медведей, ни волков, ни рысей нет. Так же будто и во Франции.
– Пустыня, – говорит Семен. – Тоскливо же им там жить. Ты, братуха, читал в охотничьем журнале, как французы делают? Закупят, к примеру, зайцев в Венгрии, к себе привезут, на волю выпустят и охотиться начинают.
– Игрушки.
– Я тогда сам смеялся. Если бы кто просто рассказал, а не в журнале прочитал, не поверил бы. Зачем же этих зайцев выпускать, если они у тебя в руках?
– Для спорту. – Геннадий Иванович уютно, по-домашнему щурится. – Да еще деньги надо заплатить, чтобы разрешили погоняться за этим зайцем. И все это как раз в подтверждение моих слов.
– Вам-то что до тайги, Геннадий Иванович? Вы человек ученый. Будет ли белка, уйдет ли из-за вырубок и пожогов – на вашу зарплату не отразится.
– Ты чего? Сдурел, так спрашивать? – шикнула на Семена жена.
Семен досадливо крутнул головой.
– Вы не обижайтесь, что так спросил. Я по-простому.
Директор рассмеялся.
– Новости я вам, Семен, не сообщу, если скажу, что тайга это не только зверь, белка, соболь. Не только деревья… А потом, вот какой парадокс: я вырос в рабочем поселке, где нет ни леса, ни реки. Казалось бы, должен считать, что и так хорошо. Но я болезненно завидовал тем, кто жил у рек, в лесу. В нашем поселке снег всегда был серым от сажи…
– Закусывайте, закусывайте, – приглашала всех хозяйка.
Зимние сумерки всегда рядом, за спиной стоят. Не успеешь повернуться – день прошел. За веселым столом время летит и того быстрее. Вроде только за стол сели, песен еще спеть не успели, а Соня уже манит хозяина из-за стола. Семен делает вид, что не замечает жену. Но та подошла, зашептала что-то сердито в волосатое ухо Семена.
– Чего это ты своего мужика зудишь? – спросил завеселевший Касьян.
– Да время уже свет давать, а он еще к своему спарщику не ходил, не просил замениться. Иди, иди, – подтолкнула жена Семена. И гостям: – Он быстро, он сейчас прибежит.
– А чего к нему идти? – Семен хмурится. – Колька еще утром в тайгу ушел. Завтра вернется.
Соня хлопнула себя по крутым бедрам.
– А ты знал, язва, оказывается. А что днем говорил? Схожу! Да если б знала, что тебе работать, – дала бы я тебе выпить, жди.
Семен нехотя поднялся. Посмотрел на учителя.
– Если бы ребятишкам сегодня не надо уроки учить, не пошел бы я. Заболел, и все тут.
– Надо уроки и сегодня учить, – улыбнулся Геннадий Иванович.
– А вы сидите. – Голос у хозяйки для гостей ласковый. – Не обессудьте, что гоню Семена. Ради бога, сидите. Свои ведь вы все. Посидите, выпейте. Я сейчас чего-нибудь свеженького сготовлю. А ты иди, иди, не стой.
