Из-за никудышного клише их остановят. На то ОТК. А верстальщиков ничто не может остановить, разве что свои же линотиписты. Но чтобы этого не случилось, в цехе с утра до вечера, как пчелка, хлопочет старший мастер Антонина Сергеевна Завьялова (попросту Тоня) вместе с мастером Светланой Осиповной Подгорной (попросту Светкой).
Светка молодая (моложе Тони), всегда сонная, нечесаная и на удивление ленивая — прямая противоположность Тоне. Тоня хоть и начальница над ней, но ничего ей не приказывает, все делает сама — так быстрей.
— Света, — кричат верстальщики, — узнай, почему с третьего линотипа до сих пор правки нет?
— Что я вам, курьер? — сонно растягивая слова, отвечает Света.
А Тоня за это время уже сбегала на линотип и сама несет еще неостывший металл — недостающие строчки.
Больше всего Подгорной достается от Виктора Васильева. «Шевелись, шевелись, — кричит он, — у меня работа стоит, ты ведь небось деньги так получаешь, а я их зарабатываю! Для меня время — рубль».
— Куда тебе этот рубль? — лениво говорит Света. — Все равно пропьешь.
— Сначала надо заработать, потом пропить, — объясняет Виктор. Шило так и мелькает в его руках. — До обеда, как ты считаешь, должен я заработать на бутылку?
— Смотря на какую.
— Ну, не на бормотуху же, на приличную бутылку, чтобы не стыдно было угостить даму, — смеется Виктор.
«…А через год родился Ильмар. Родился потому, что была любовь. Так же как Рутор, и младший Эйно, и маленький Эйно — все появились от любви. Если бы не было любви, жизнь перестала бы двигаться. Это так просто.
Элли не захотела рожать детей, вот и превратилась в злую кошку без двух передних зубов. И — представьте себе! — в августе прошлого года, как раз перед тем как появиться Белой Даме, приехал этот человек из Лихула, ну тот самый, который любил ее перед войной. Лийзе, по правде говоря, никогда в это особенно не верила: перед войной дочери старой Ани было тринадцать лет. Какая могла быть любовь в тринадцать лет!
Но он приехал, этот человек, и пришел к Ани в бывший дом баронессы Ферзен, и спросил, где Элли. Езус-Мария, почему же он раньше об этом не спрашивал!
Если живешь на свете чуть ли не сто лет, то доживаешь до всего. Когда-то не было телефонов, потом они появились. Лийзе, правда, никогда не говорила по телефону, но она знает, что другие это делают. Не было маргарина, зубной пасты и уж конечно не было радиоприемников, а теперь вот он — стоит в комнате у Лийзе, и она научилась нажимать на клавиши и вертеть ручку, после чего женский голос (а иногда и мужской) рассказывает, какая погода будет завтра в Эстонии. Подумать только! Придумали радиоприемники и — мало того — научились узнавать, какая будет погода!
И самолетов, когда Лийзе была молодой, еще не было…
По главной улице, которая когда-то называлась Posti, Почтовая, за гробом внука Лийзе и Эйно ехало пятьдесят две машины. Это рассказала Лийзе старая Ани. Делать, видно, ей нечего, старой Ани, если она вздумала сосчитать машины.
А Лийзе на кладбище не ездила. Зачем? Скоро она отправится туда навсегда. Но и уходя навсегда, человек не уходит. Никто из них не уйдет, потому что есть маленький Эйно. Да, да, есть Эйно, ее правнук, крохотный смешной малыш, в котором и старший Эйно, и Рутор, и Эйно-младший, и даже она, Лийзе, — все, кто еще есть и кого уже нет, будут жить всегда…»
«Хорошо бы летом съездить со Славкой в Одессу», — думает Тоня, втискиваясь утром в переполненный трамвай. Она часто вспоминает Одессу, то есть не Одессу — что она там успела увидеть! — а себя в то далекое время, себя, тетю Фросю, смешного Кольку, и это ежедневное: «Дид, у вас пече?»
Пожалуй, только при воспоминании об Одессе не щемит ревностью сердце. Там, как нигде, люди были добры, а Клим всецело принадлежал ей.
Потом же его стало уносить течением, как баржу на Волге. Все уносит, уносит течением, и вот уже не видно баржи, одна мачта торчит, а потом и мачты не видно.
А эта его теперешняя жена — рыба драная! Да и не жена она ему, ведь Клим и Тоня даже не разведены. Он и из квартиры не выписался, и вещей своих не забрал. Ушел как все равно в туристский поход — налегке. Тоне иногда кажется, что он вообще не понял, что наделал, как мальчишка, не повзрослевший в свои тридцать три. Но беда и тоска от этого не становятся меньше: она-то взрослый человек.
В цехе опять переполох: Виктор Васильев не вышел.
— Так я его отпустил, Антонина Сергеевна, — спокойно сказал начальник цеха. — Он и заявление оставил: в счет отпуска просит один день.
Тоня заметила официальное «Антонина Сергеевна», но заострять на этом внимание некогда.
— Как же вы могли отпустить его именно сегодня? — сказала она с отчаянием. — У нас же план горит!
— Он сказал, что у него тоже горит. Я еще спросил: «Душа, что ли, горит?» Нет, ответил он, одно неотложное дело.
Начальник цеха (всем известно) — пустое место, но хоть бы делу уж не вредил.
— Взялся бы Никитин да выгнал таких, как наш Федор, — сказала Тоня Алевтине.
— Смотри, как бы он тебя не выгнал, да и меня заодно, — мрачно ответила Алевтина.
— Брось! Я думаю, никто этой ерунде не станет придавать значения, да все и заглохло уже, — беспечно сказала Тоня.
Алевтина посмотрела с сожалением.
— И где только таких наивных дурочек выращивают? Ты прямо как не взрослый человек.
Она выплыла из конторки, покачивая бедрами. Тоня рассмеялась вслед: как раз сегодня в трамвае думала о том, какая она уже взрослая, прямо-таки старая, все понявшая женщина. Но вот Алевтина, оказывается, считает иначе.
А Виктор Васильев ехал в это время в поселок Радченко. Сначала электричкой до Редкина, а там на автобусе или, если повезет, на попутке. Так же как Алевтина (и даже доподлинней), он знал: дело не заглохло, его еще только собираются сделать Делом. И дуре этой Тоньке не поздоровится, она-то по наивности все продолжает думать, что люди, в большинстве своем, добры и порядочны. Уж он-то знает, как они добры.
Заявление в местком написала Светка. Нарочно подделалась под неграмотную, но в случае чего отказываться не собирается.
— А я докажу! — сказала она ему, когда после смены зашли вместе в «Голубой Дунай».
«Голубым Дунаем» в округе называется выкрашенный в цвет синьки дощатый павильон, где продают пиво.
— Докажу, докажу, — хвасталась Светка.
Даже руки чесались, так хотелось треснуть ее и на том закончить,
