сорок тысяч кладут. И, втянувшись в опольское княжество, Кручборк и Бычину, городки, взял. Переправившись через Одру, реку, вброд, под Вроцлав двигался, слыша, что его там Матиаш, неприятель, ожидал. Встали лагерем поляки у Олавы, и когда на отдых и на добычу отряды распустили, сразу же Матиаш, разделив войско свое, опередил наших, без дела волости окрестные унижая, легко разгромил, так что удирать наши должны были. Видя это, татары литовские сразу же с близкого расстояния прискакали, после чего удирающие поляки остановились и, прийдя в себя, с первой смелостью встретились с венграми, но полезного. Еще король Казимир, узнав это, сразу же им на помощь послал двор свой с Павлом Ясенским [346v], подскарбием, и сам с другим войском за ними спешил. Неприятели тогда вскоре увидели, что полякам мощи прибыло, рассыпались и, ни остановившись, ни оглянувшись и аж до Вроцлава пришли.
Убито в этой потасовке из неприятельского войска тысячу, и шляхтичей восемьдесят взято было в плен, среди которых были благороднейшие: Гудвиг Павел Карват и другие баны, и воеводы: Ульрих, либо, как Длугош и Кромер пишут, Вильгельм Перштынский, чех. Затем, дня двадцать четвертого октября, Владислав, король чешский, о деле которого дело шла речь, к отцу Казимиру приехал, двадцать тысяч войска имея, но более пешего. Там поприветствовав обоюдно, во Вроцлав двигались и перед городом оба войска встали, разбив шатры [i] и соединившись, но напрасно и никчемно, без пользы и без нужды время тратили. Матиаш же укрепил лагерь свой под городом, у монастыря св. Винцентия. Смотрел на лагерь молча, что же короли с ним начинать хотели со вздохами и вырыванием волос, часто говоря, что легко мог бы всем миром кругом овладеть, если бы столь большие и такие войска имел, какие и как большие против него неприятели его, король польский и венгерский, привели. Но все никчемно, лениво время проводили, никакого дела полезного не делая. Наших, в попойках непорядочно мыкающихся очень много регулярно хватали, так что полны башни и тюрьмы все вроцлавские пленных были. Более того лагерь наш зажегся в сильный ветер, где много людей, снаряжения военного, коней возов, пятьсот шатров и еды погорело. А как пишет Длугош, Меховиус и [347] Кромер lib. 28, fоl. 612, Prima Editiо, SE 410, что в возах, на поле сгоревших находились святыни либо вещи святейшей тайны, веры христианской Тела Господнего, из-за чего в эти святости верили.
А Матиаш, видя плохие дела наших, которых раньше очень боялся, взял на них сердце, послал часть войска своего, разделив их на два, одно в Великую Польшу, другое, в Велюньскую землю где большой вред мечом и огнем делал. Oпольские, глоговские и кожуховские князья со стороны Матиаша серадскую землю и Великую Польшу аж до Познаня унизили. Без сопротивления Междуречье сожгли и замок междурецкий, как Длугош пишет, и другие хронисты Сендивой Чарнковский, староста, за золото продал, из-за чего был потом на отчизне покаран. Затем зима пришла, голод тоже великий и красная немочь сурово в войске нашем господствовала, так что должны были с Матиашом до двух лет и шести месяцев перемирие взять. Напрасно потратив время и средства и ничего не сделав, разъехались наши. И Матиаш был хвастлив, согласно его обычаю, сообщая всем господам христианским о своей победе, расписал, что двух королей мощных победил. И что все их войска легко мог бы истребить, но, христианином будучи, христиан же и пощадил. Еще люди ученые, которых очень любил и щедро о которых заботился, стихами и писанием славу его разглашали. На поляков в то время Габриэль, епископ агриенский, писал стихи, очерняя их никчемность: [ 347v]ПЛП
Наступила зима, падает белый снег, уходите, поляки!
О, удирайте замерзшей толпой к своим огням домашним!
Ему же Гжегож, архиепископ львовский, отписал:
Молчи, болтливый язык, молвишь слова без смысла и без довода,
Они равны словам постыдным, Ионус!
О суровом поражении турок Стефаном, воеводой волошским
В году 1476 Магомет, турецкий император, когда Радулу, воеводе мультанскому, против Стефана волошского, господаря, данника польского, помогал и подчинил его себе, то послал тоже сто двадцать тысяч войска турецкого с татарами и с мультанами в Волохию на разорение, желая тоже Стефана подчинить. Но Стефан, воевода волошский, взяв помощь от Казимира, короля польского две тысячи конных, а еще волохов тоже сорок тысяч (среди которых была чернь ополченцев) собрав и пять тысяч семиградцев, которых у Матиаша, короля венгерского, отнял, с этим людом более хитрости, силу вовсю употребляя, турецкое страшное и великое войско отовсюду мучил. И так он их помучил, и хорошую землю, где турки должны были тянуться, до этого сам выжег и истребил и траву огнем высушил, после чего сами они и кони их роскошные от голода останавливались.
Потом, когда их перевез в безопасное место, над озеро Раковец у реки Берланад, ударил на них и там турок и татар при помощи Божьей, малым людом сто тысяч на голову победил. Трупы убитых говорил сжечь, от которых еще, сегодня есть кости великие, [348] и высокие нагромождения, которые сам, в Турцию едучи, в году 1575 собственным глазом видел. Три креста на знак этой удивительной победы вмурованные стоят.
Еще несколько башей, гетманов передовых были убиты, хоругвей военных более ста взято было, взятых в плен всех говорил на плахе поубивать, и четыре ценнейших узника и тридцать шесть хоругвей военных, также часть добычи неприятельской ценнейшей, Казимиру, королю в Литве, в то время живущему, через господ своих послал. А Матиаш, король венгерский, по обычной хвастливости писал к папе, императору и другим господам христианским, прославляя свою победу, что большие войска турецкие гетман его, воевода волошский (которого сам боялся), победил. Но Стефан, этой победой не хвастаясь, сурово запретил по всей земле своей, дабы ни один той победы ему приписывать не смел, но самому Господу Богу. Еще четыре дня покорно просил, и Матиашу хвастливому и папе из добычи и из пленных еще большие подарки послал. К турецкому тоже императору Магомету через благородного посла дары послал, жалуясь на разбойничество и грабежи турецкие, которые ему большой вред причинили в земле его. Сделал он это вопреки воле императорской, и об этом его цезарская милость не знала и о чем она не приказывала. «Хоть я их покарал, но на своем я не стою и потому прошу, дабы были выданы те, которые к земле вашей императорской милости поудирали».
Из этого посольства
