то отец точно. Если не отец, заездившийся по своим дальнобойным маршрутам, то мать. Вроде как и бабушки с дедушками в той семье имелись, но тоже сильно увлеченные творчеством и личной жизнью.
Георгий подружился с Петькой. Тот знал о жизни в учреждениях для содержания детей больше, чем дети, обреченные на детские дома, – сироты, из неблагополучных семей. Петька умел раздобыть сигареты, чтобы обменять на них выход за территорию и добраться до ближайшего магазина – накупить халвы, конфет. Он любил ириски, прилипающие к зубам так, что можно лишиться не только свежей пломбы, но и зуба. Георгий помнил, что любил в детстве зефир. Петька всегда над ним смеялся – мол, зефир для девчонок. Петьке все завидовали – родители регулярно присылали ему сладости, консервы, вещи. Петька же после получения очередной посылки скрывался в душевой и плакал, как маленький. Посылка означала, что родители его не заберут. Не сейчас. Потом он успокаивался и снова становился королем – сначала интерната, затем детского дома, куда его перевели. Временно, конечно же. Родители развелись, но никак не могли определить, с кем будет жить сын. Органы опеки тоже находились в растерянности. Так что решили, что Петьке лучше остаться в детском доме, чем у матери в комнатушке при театре или у отца в фуре. Впрочем, Петька всех заверял, что это правильное решение. В детском доме – еда по графику, прогулки, какая-никакая учеба. А потом скрывался в душевой и плакал.
Там с ним и столкнулся однажды Георгий. Они плакали в соседних отсеках, открытых – в детских домах детям не давали права на уединение. Все открыто – душевые, туалеты. Все на виду. К этому, как ни странно, быстро привыкаешь: при всех справлять нужду, мыться, не стесняясь. Несколько дней помучаешься запорами до такой степени, что от невыносимых резей начнет крутить живот, отправят в лазарет, поставят клизму или заставят выпить касторовое масло, просидишь на унитазе с поносом, и все – никакой стыдливости. Все через это проходили. Неизвестно, что хуже – когда тебе в попу медсестра вставляет пластмассовый отросток от клизмы, от которой потом еще несколько дней анус будет кровить, или когда нужно давиться касторкой, сдерживаясь, чтобы не блевануть, потому что тогда заставят выпить двойную порцию.
Петька авторитетно заявлял – лучше касторка, чем клизма. Георгий поверил ему сразу же и выпил касторовое масло. За послушание медсестра дала ему аскорбинку – заесть.
– Каково это? – спросил однажды Петька.
– Что? – не понял Георгий.
– Знать, что ты один?
– Не знаю. Мне кажется, мама все время со мной. Я ее помню, слышу, иногда запах ее чувствую, – признался Георгий.
– Это твое воображение. Ты хочешь в это верить, – заявил жестко Петька. – В детских домах много таких. Они говорят, что помнят родителей, хотя давно их забыли. Придумали картинку, в которую поверили. Мол, мама была красавицей, а папа – высоким и сильным. Бред. Послушать, так у всех такие родители.
Георгий пожал плечами. Он не стал доказывать Петьке, что и правда иногда чувствовал присутствие мамы рядом. Особенно в те моменты, когда ему было тяжело. Она ему снилась, говорила что-то. Утром он помнил, что видел во сне маму, но не мог вспомнить, что именно она говорила. Иногда просыпался как от кошмара – она была слишком близко, брала его за руку, гладила по голове, уговаривала что-то делать, а что-то не делать. Но Георгий не мог перенести сон в реальность, как ни старался. Утром, после пробуждения, самое яркое сновидение стиралось. И он уже не готов был поклясться, что видел во сне маму, а не воспитательницу, которая тоже ему все время твердила, что делать, а чего не стоит. Иногда он просил: «Мама, ты здесь? Поговори со мной!» Ждал ответа, но никогда его не получал. Ни во сне, ни в каком-то знаке судьбы в реальности. Но продолжал верить, что мама его так или иначе защищает, бережет. Там, на том свете, приглядывает за ним. И этот пригляд надежнее всех тех, какие можно ждать от смертных.
Когда Петька умер во сне, отец приехал за его телом только через неделю. У мальчика была эпилепсия, об этом все знали, но обычно приступы случались днем. И вдруг он умер ночью. Петьку унесли. Все ждали похорон – пойти хотели все детдомовские дети. Но дату переносили, ждали приезда родителей. Наконец приехал отец, мать так и не появилась. Петьку отец похоронил тихо, никого не позвал. Что чувствовали детдомовские? Предательство. Еще одно. Им не дали проститься с другом, которого все любили. Любовь и детдом – несовместимые понятия, но к Петьке они не относились. Все хотели пойти на кладбище, а им в этом отказали.
– Поминки-то хоть будут? – спросил Димон, самый старший в их детдоме. Семнадцать лет. В восемнадцать он должен был покинуть заведение и поселиться в квартире, которую ему вроде как предоставляло государство. Но Димон не верил в щедрость чиновников. Говорил, опять… обманут то есть. И его жизнь – «Владимирский централ, ветер северный». Он готовился к тюремной жизни.
– Я ж считаюсь дебилом, – пожимал плечами Димон. – В медкарте так и записано. Даже в училище с моим диагнозом не примут. Так что я лучше на нары, там хоть все понятно – подъем, кормежка, прогулка. Ты отброс, знай свое место. Умеешь вертеться – выживешь. А я умею. Научился. Детдом – та же тюряга, только для мелких. Никакой разницы.
От Димона отказались родители, потому что врачи сказали, что у них ребенок – даун. А Димон просто пошел в деда – узкие раскосые глаза, размятый нос. Семейный анамнез никто не собрал, просто решили перестраховаться. Так совершенно здоровый Димон, с характерными семейными чертами, стал жертвой врачебной ошибки. Мать подписала отказ в роддоме, испугавшись ответственности, отец свинтил еще раньше. Живы ли родители, Димон не знал и знать не хотел. Они от него уже отказались. Он планировал себе другое будущее – на зоне. Где все по понятиям, как и в детском доме.
А Петька был «домашним», его бросили живые родители. Он просто не выдержал, сдался, испугался будущего. Понял, что больше не может строить иллюзии. За день до приступа, оказавшегося смертельным, он опять получил посылку, в которой чего только не было – еда, одежда. Это означало, что родители снова не приедут.
– Поэтому его шандарахнуло. Он их ждал, – заявлял авторитетно Димон, – а они опять посылкой отделались. Теперь будут на его могилку шоколадные конфеты носить.
Димону все верили. Не как самому старшему, а потому
