— А упырей не убавилось. Полно со всех сторон!
И пояснил удивленно взглянувшему на него Витяю-младшему:
— Все уши о ней прожужжали, да только невозможно построить национальную идею вот на этом. Они же опять врут. В лучшем случае — недоговаривают. Столько народу полегло, что век на коленях стоять будешь, грехов своих не отмоешь. Встал хоть кто-нибудь, покаялся? Нет — снова людей разменной монетой делают. Тогда жизни скопом забирали, теперь память о них…
В другой раз они смотрели документальный фильм про генерала Власова. Исторические передачи Виктор Федотович уважал. Впрочем, как и внук. Он первый и произнес задумчиво:
— Ну вот как с этим быть?..
Кивнув на экран, Коломейцев заявил:
— А я тебе так скажу, Витя. Они были нужны хотя бы затем, чтобы нам не могли совсем уж беззастенчиво врать об этой войне.
Коломейцеву вспомнился один из их разговоров с Барсуковым, в сорок третьем году, перед его отъездом на офицерские курсы. После некоторого молчания он добавил:
— Знаешь, каждый сам решал, с какого из зол начинать. Не спеши судить — ты тогда не жил.
Он старался так и поступать — не судить. Ему очень не хватало Лиды — с ней они почти никогда о войне не разговаривали, а молчали. И это было красноречивее любых разговоров. Выходило, что никого и не судили…
Несмотря на свои годы, особых поводов жаловаться на здоровье у Коломейцева не было. Даже зрение не очень подводило. Он продолжал много читать — теперь к излюбленной классике и историческим книгам добавилось еще и чтение духовное. Он регулярно ходил в Покровский собор, стараясь не пропустить ни одной службы. Незаметной и, наверное, последней фигурой из совсем уже далекого прошлого мелькал на церковных службах сгорбленный старушечий силуэт — его одноклассницы Зинки Кудрявцевой. Погруженная в себя, она подолгу стояла на коленях перед иконами. Своей семьи и детей у Зинки так и не сложилось. Других людей из времени своего детства Коломейцев, большую часть жизни проживший в одном городе, уже не встречал. Он невольно подумал, что с таким усердием, с каким сейчас Зинка ходит в церковь, раньше она и ей подобные ходили на комсомольские и партийные собрания. Но тут же одернул себя — ибо, как известно, не судите…
А три дня назад внук сразил его в самое сердце. Как оказалось, в прямом и переносном смысле. Не специально, конечно. Тоже любитель истории, Витяй-младший наткнулся в Интернете на любопытные фотографии. Долго изучал их дома, рассматривал, тщательно сравнивал с семейным альбомом — сомнений быть не могло, на одной из фотографий был дед! Только совсем молодой. Группа советских танкистов была снята на фоне огромного танка КВ-2. Он распечатал фотографии, стилизовав их под карточки того времени, даже вырезал узорчатую бахрому по краям и привез в Гатчину. Виктор Федотович надел очки, взял в руки общее фото и остолбенел. На него смотрели его однополчане: слегка усмехающийся Иван Евграфович Барсуков, младший лейтенант Ивлев с чехлом от фотоаппарата ФЭД на шее, чуть смущенно улыбающийся Матвей Москаленко. А рядом с ними стоял он сам — двадцатиоднолетний старший сержант Коломейцев. Качество изначального снимка было таково, что Коломейцев даже разглядел у себя перекосившийся сержантский треугольник на торчащей из-под комбинезона петлице. Потом, когда выходили из окружения, он его потерял, и, получив замечание от Барсукова, вышивал нитками новый…
«Скорая» приехала быстро. С сердечным приступом Виктора Федотовича доставили в гатчинскую больницу, что на Рощинской улице…
— Привет от отца. Мы тебе тут апельсинов взяли, — осторожно поставил на тумбочку пакет внук.
— Лучше коньяка, — отозвался Коломейцев. — И ломтик лимона.
И, увидев на лице внука замешательство, еще раз усмехнулся:
— Шучу. Давай выкладывай, какие подробности нарыл. Не может быть, чтобы не нарыл.
— Да тут целая история…
— Давай историю.
— Только ты как, — внук похлопал себя по груди, — выдержишь?
— Раньше смерти не помру. Рассказывай.
— Уверен?
— Слушай, я тут с сердцем лежу. Со слухом у меня все в порядке. И с головой, слава богу, пока что тоже.
Витяй-младший начал искать в Сети человека, выложившего снимки. Ему ответили неожиданно быстро, из Франции. А когда узнали его фамилию и задали еще несколько уточняющих вопросов, то прислали большое письмо, по сути — целые воспоминания.
— Собственно, вот, — Витяй вытащил папку с распечатанным текстом. — Ее зовут Ольга Сергеевна Земцова-Головина. Фотографии из архива ее деда, а тут подробное письмо…
Коломейцев-старший взял в руки бумаги, надел очки и углубился в чтение. Писала дочь его друга детства, так неожиданно исчезнувшего Сереги Земцова. Про Земцовых ни Федот Никифорович, ни его жена после войны не распространялись — как воды в рот набрали. Было только известно, что тетю Олю арестовывали и вскоре по возвращении домой она умерла. Но это было еще перед самой войной. Без него. Про Серегу ни слова, а может, и не знали… Значит, вон как судьба сложилась. Побег через границу — во дают! Был кадетом — ничего себе! Затем Русский корпус на Балканах — Коломейцев читал про них: белые, как, кстати, и его отец. Пишет, что отец Сереги тоже белый. Вот так номер — служили вместе с Федотом Никифоровичем у Юденича! Батя, Царствие ему Небесное, про Серегиного отца ни звука до гробовой доски. Впрочем, сам помнил, как жили — слова лишнего не скажи… Молодцы, однако, однополчане-семеновцы. Стоп — отец Сереги… В памяти выплыли вечера у костра на озере, увлекательные рассказы о дальних странах… Это ясно. А пленка? Ее передал тогда лейтенант Ивлев этим, на грузовике… Коломейцев видел их тогда издалека. Так что ж, они, выходит?.. Вот так встреча тогда была, а мы и не знали. «Бранденбург-800». Наслышан, конечно. Воистину неисповедимы пути Господни! И как же все запутано и переплетено в человеческих судьбах!..
Виктор Федотович читал долго. В памяти, как мозаика, достраивались кусочки, которые либо невозможно было до этого отыскать, либо не хватало времени сопоставить друг с другом что-то виденное, слышанное, хранившееся где-то в глубине его сознания. Теперь мелкими деталями дорисовывалась картина истории двух семей, сквозь которую отчетливо крупными мазками была видна наша общая для всех страшная и трагическая история двадцатого века. История, актуальная по сей день. Отчего-то Коломейцев совсем не удивлялся большинству из тех новых фактов, которые узнавал сейчас, — будто всегда подсознательно догадывался о существовании многих из них. Наверное, для этого всю жизнь были основания…
«Мой дед, Земцов Александр Николаевич, после войны жил во Франции и скончался в 1976 году», — писала Ольга Сергеевна Земцова-Головина. Она также писала, что Александр Николаевич после второй войны до самой смерти принимал активное участие в деятельности белоэмигрантских организаций, как военных, так и культурно-просветительских. Дальше она излагала некоторые мысли Земцова — он всегда хотел вернуться в Россию, но понимал, что это возможно только после освобождения ее от большевиков. То, что это случится, он не сомневался никогда — ведь пало иго татарское, падет и советское. Лично он приложил для этого усилий больше, чем многие другие. И уж коль скоро эти усилия при его жизни не увенчались успехом, значит, дело было в чем-то другом, касающемся всех нас, поколения спустя. Сейчас у нас есть шанс вернуться к себе самим. Снова стать русскими. Нельзя его упустить второй раз, писала Ольга Сергеевна. Сам же Земцов в своих усилиях не видел чего-то необыкновенного. Как он говорил ей, он всего лишь выполнял свой долг. Пожалуй, даже строже и тверже, чем многие из его современников, добавляла она от себя. Без компромиссов. И всегда служил только своей Родине. Как бы это иногда ни выглядело со стороны, ему не за что было просить прощения. Прощения просит тот, кто виноват, а он ни в чем виноватым себя не считал. Некоторые поступки Земцова и его единомышленников вызывают неоднозначную оценку. Но ключ к их пониманию следующий: их никогда нельзя будет понять с позиций гражданского противостояния, но только с позиций русской общности и целостности. Она писала, что он также не жалел ни о чем в своей жизни, кроме одного — обстоятельства вынудили нас пролить реки братской крови. Но если бы не было их сопротивления, мы бы умерли духовно, даже если бы остались жить физически. Испытания посланы для того, чтобы мы стали сильнее. И когда по-настоящему вернуться к источникам своей духовной силы — полностью зависит от нас. Эти источники всегда для нас открыты. Даже если кажется, что все пропало и выхода нет. Все это было изложено не в виде нравоучения или полемики, а очень тепло и просто, с христианской любовью к людям. Это были мысли и переживания близких ей людей и ее собственные, которыми она охотно делилась. Удивительно, как ты можешь измениться и сколько всего получить, если просто научишься слушать других людей. Нам этого постоянно не хватает.
