— Водочку, пивко, — зашептал он, ласково глядя на Юса, — кумысок, кумысок. Не стесняйся, не стесняйся. Хаш есть. Какой хаш — как верблюд. Дурочка есть, дурь-сила, не пожалеешь.
Юс молчал. Из желудка подкатил игольчатый, ядовитый ком, и немыслимо было раскрыть рот, блевотина толкалась в глотке. Бледный Юс попятился назад, и толстячок тут же ухватил его пухлыми пальчиками за рукав, приподнялся на цыпочки и зашептал: «Девочки есть, девочки, китаяночки есть, настоящие, таджички есть, белые, совсем белые — хочешь, паря, больше до границы не будет, свежие совсем, молоденькие».
Держался за рукав он на удивление цепко. Юс протащил его за собой пару шагов, стряхнул, толкнулся в дверь. Выскочил на свет, пробежав по инерции пару шагов. Потом согнулся вдвое. Изо рта брызнуло жгуче-кислым.
— Э, хлопец, як тэбэ… не трэба пыты тут, лайно место, — сказал встревоженный Семен. — Тута и с копыт на так-пэрэтак.
— Не… пил, — прохрипел Юс. — Вонь. Укачало.
— Та ты пройдыся. Пошпацыруй. Тут у нас справы… о, жлобы. Тянут. Годыну шчэ, чи нават две. Та ты пройдыся.
У старика с цыпленком Юс купил за пять рублей полуторалитровую бутыль обычной воды — чуть горьковатой, колодезной. Отойдя за угол, прополоскал рот, плеснул на лицо. Напился. Пошел прочь, туда, где улица растворялась в пустыре, утыканном, будто окаменелыми стволами деревьев, искрошенными, обветренными бетонными столбами. Настоящий город начинался именно там. За обвалившимися каменными коробками, лишенными воды и тепла, спускались к медленной мелкой реке ряд за рядом глинобитные, прямоугольные, лепившиеся друг к другу дома-соты, и на крышах их в ящиках и горшках грелась под солнцем зелень. Сплошные дувалы закрывали от ветра, и тянулось развешанное на веревках белье, и даже росли за глухими заборами деревца. А за рекой, за низким мостком, стояли юрты, оттуда разноголосо вопили, орали, слышалось блеянье и кукареканье, кто-то с кем-то спорил, тряся бороденкой, и, сгибая верблюду ногу, смотрели, не стерта ли подушка копыта, и стучал молоточком чеканщик, выбивая узор во вклеенном в вязкий взвар медном блюде. Тут кричали, сновали, толкались, били босой пяткой заупрямившегося осла, волокли мешки с углем, пекли лепешки, ловко пришлепывая их к покатому боку тамдыра, поливали маслом и медом, и варили в масле треугольные пирожки, совали в руки — попробуй! Здесь базарный день еще кипел вовсю. Очумелый, затолканный, задерганный, полуоглохший, Юс наконец выбрался в какой-то закоулок, где мальчишка лет десяти примеривался отрезать голову петуху. Петух был тощий и злой, истошно вопил, бил крыльями и клевался. Мальчишка, зажмурившись от страха, тыкал ножом наугад. Петух клевал прицельно. Наконец мальчишка не выдержал, выпустил петуха и взахлеб заревел, вытирая слезы рукой с зажатым в ней длинным кривым ножом. И тут в стене раскрылась дверь.
Юс едва не сомлел — такой накатило оттуда волной запахов. Пахло шафраном, жареным мясом, свежим хлебом, дыней, пловом и шербетом, базиликом, гвоздикой, айраном, медом. Вышедший из-за двери курчавый, с бородой до глаз человек ухмыльнулся белозубо, подхватив одной рукою петуха, а второй показывая: заходите, гость дорогой.
Да Юсу и не нужно было приглашение, ноги несли сами. Затворив за Юсом двери, человек деловито отвесил мальчишке подзатыльник, отобрал нож и чиркнул по петушиному горлу. Мальчишка, перестав реветь, сноровисто подставил ведерко под брызнувшую из петушиного горла кровь.
Внутри не было столов, а были низкие, на локоть от глиняного пола, дощатые помосты, застеленные кошмами и одеялами, и веранда, и огороженный со всех сторон дворик с восьмигранным, облицованным светлым песчаником, бассейном, и к воде его тянула длинные ровные ветки старая ива. Усталый Юс прилег на кошму, и сейчас же, будто по мановению волшебной палочки, появились перед ним пузатый чайничек и глиняная пиалушка, а потом — и темно-красная гора плова, и, в глубокой тарелке, лагман, и обструганные ореховые веточки с шаш-кебабом на них, и, завязнувшие в патоке, поджаристые пирожки. Время тут не шло, а кралось, — на цыпочках, тихонько, незаметно, чтобы не спугнуть, не потревожить. Юсу не хотелось уходить, он лежал, опершись на подушки, в полудреме, едва замечая суетившихся рядом людей. Наверное, он и заснул бы тут, и ушли бы без него, чихая натруженными моторами, машины по нехорошей, пыльной дороге за хребет, — но сквозь дрему вдруг пробился знакомый холодный голос:
— Приятного аппетита, Юс. Странно, но почему-то именно в таком месте я и ожидала тебя найти. Мы даже мыслим почти одинаково, правда?
Юс с усилием разлепил отяжелевшие веки.
— Что, пора? Я сейчас, чай вот только допью. Хороший здесь.
— Пора. Но не сейчас.
— А что сейчас? Хочешь? — Он пододвинул к ней чайник.
— Да.
Тут же возникший будто из-под земли хозяин, поклонившись новой гостье, налил в чистую пиалу чаю, подал.
— Хороший. Лучше, чем в долине. Киргизы не умеют заваривать хороший чай. Если без жира и соли — для них не питье. Я уже начала привыкать, — она рассмеялась.
— Зачем я тебе нужен? — спросил Юс.
— Чтобы остаться в живых.
— Да? Кажется, ты приехала сюда, чтобы меня убить.
— А сейчас я хочу остаться в живых и уехать отсюда. Надеюсь, ты хочешь этого тоже.
— Хочу, — согласился Юс. — Ну и что?
— Ты не представляешь, что вокруг нас сплелось. Ты думаешь, Ибрагим тебя просто так отпустит, с твоими талантами? Думаешь, твоя девица уже в Новосибирске?
— Ее зовут Оля, — заметил Юс.
— Семен солгал тебе. Ибрагим держит ее под рукой. Чтобы тебя обуздать. Семен — он насквозь фальшивый. На нем ни на волосок правды нет. Даже его диалект — и тот ненастоящий.
— Так на Полесье говорят. Не разберешь, белорусский, украинский, — сказал Юс, зевая, — трасянка пополам с суржиком.
— Он может говорить и на прекрасном русском. С питерским выговором. Я не уверена, что он работает только на Ибрагима.
— Может, это и к лучшему.
— Не думаю. Многие хотят заполучить то же, что и Ибрагим. А многие — хотят, чтобы оно продолжало лежать, где лежит. В любом случае — после того, как мы добудем то, за чем нас послали, от нас избавятся. Меня уже продали. На мне кровь родича Агахана, ваханского вождя. Они постараются меня с Вахана не выпустить. А ты, даже если тебя выпустят оттуда, до конца жизни — недолгой жизни — будешь убийцей на побегушках. Пока Ибрагим не продаст тебя.
— Меня можешь продать и ты, — заметил Юс, подлив себе чаю. — Если ты вернешься вместе со мной, тебе, может, дадут медаль. Или дачу.
— До наших болот отсюда очень далеко. А пока — и ты, и я в ловушке здесь. В мешке. И выбраться отсюда мы сможем, только если будем вместе. Мне некому больше доверять здесь.
— А что вы собираетесь искать на Вахане? — спросил Юс. — Ну, если ты хочешь моего доверия, расскажи. Из-за чего весь сыр-бор?
— Я не знаю. Знает только Семен.
— Взаимное доверие — великая вещь, — сказал Юс сонно. Ему не хотелось ничего обсуждать, ни сверх-, ни архиважного, а хотелось только откинуться на подушки и дремать, слушая невнятный гомон вокруг, ощущая сытое, густое тепло внутри.
— Но я знаю, что там во время афганской построили секретную базу. А после — забросили ее. Почти ничего не вывезли. Но что бы там ни было, оно достаточно мало, чтобы несколько человек, или даже один, могли это унести. И достаточно ценно. Если оно окажется у нас в руках, мы сможем диктовать свои условия. И выкупить свои жизни. Жизнь твоей Оли тоже.
— Да, наверное, — согласился Юс.
— Ты подумай. Хорошо подумай, — сказала Нина. — Встретимся у машин. Выжди, не иди сразу следом за мной.
— У меня и в мыслях не было, — признался Юс.
Когда Нина ушла, Юс откинулся на подушки и с наслаждением закрыл глаза.
Открыл он их, когда над ветками старой ивы уже зажигались первые звезды.
По пути назад, к площади и памятнику, он сбился с пути. Уже совсем стемнело, когда наконец выбрался на площадь, к машинам и распростертому на асфальте вождю. И к грузной, раскоряченной туше бронетранспортера подле него.
Кривоногих Есуевых гвардейцев, а следом за ними и Шавера с его командой, разоружив, скопом заперли в подвале соседней пятиэтажки. Впрочем, держали их там не двери с коммунально-имперским замком, болтавшимся на одном шурупе, а пара неторопливых людей в рыже-пятнистой униформе, присевших на бордюр неподалеку от двери. Сидели молча, слушая темноту, неподвижные, как сфинксы, с длинноствольными «АК-100» на коленях. Семена с Есуй завели наверх, в сохранившуюся на втором этаже неразграбленную квартиру. Юса втолкнул туда здоровенный, веснушчатый, белобрысый верзила с закатанными по локоть рукавами.
— Так это и есть ваш третий? — удивленно спросил майор, выпустив колечко дыма.
— Сам пришел, — отрапортовал верзила, — подошел к БТРу и стоит, как пень. Ну, мы его за шиворот.
— Не дергался?
— Не, товарищ майор, не дергался. Как барашек.
