оглянуться назад. Ведь в сорок восемь лет мир все еще казался нам новым, богатым, полным обещаний. В сорок восемь лет перспектива старости – а также болезней, старческой деменции, смерти – представлялась нам лишь тенью летнего облака, на мгновение заслонившего солнце.
Собственно, больше я о том дне почти ничего не помню. Эрик допил свое пиво, и мы ушли. Мисс Прайс к этому времени уже уселась за столик возле двери, и, помнится, там сидел еще некий мужчина, но о нем я и вовсе ничего не могу сказать. Помню только, что ощутил мимолетный укол зависти. Иной раз совершенно незнакомая женщина, которую вы явно больше никогда не увидите, способна произвести такое вот незабываемое впечатление.
Однако же мне все-таки удалось ее увидеть. Лет пятнадцать или даже двадцать спустя. К тому времени она, конечно, изменилась, но все же не настолько, чтобы я не узнал в ней ту девушку, какой она предстала предо мной в «Жаждущем школяре». Возможно, именно то, что я сейчас практически каждый день слушаю, как она рассказывает мне свою историю, и делает ее в моих глазах такой же прекрасной и живой, как прежде. А может, это я сам оживаю под аккомпанемент ее голоса после некоего долгого и печального сна?
Жаль только, что я так отвратительно себя чувствую. А ведь я честно пытался отдохнуть, принимал все предписанные мне лекарства и даже заставлял себя пить (три раза в день после еды) противный травяной чай, который принесла мне Ла Бакфаст. Но, несмотря на все мои усилия, что-то не похоже, чтобы близилось обещанное выздоровление. Ла Бакфаст уже не раз выдавала свои комментарии по этому поводу, навещая меня.
– Надеюсь, вы не принимаете случившееся слишком близко к сердцу? Мне очень не нравится, что вы по-прежнему такой бледный. Может быть, заварить вам травяной чай?
– Я бы с куда большим удовольствием выпил бренди, – честно ответствовал я.
– Нет, только чай, – твердо заявила Ла Бакфаст. – И, пожалуйста, постарайтесь съесть хотя бы что-нибудь легкое.
В общем, я позволил ей приготовить яичницу-болтунью. Она это делает гораздо лучше меня; приправляет яичницу какими-то травками и зерновой горчицей на кончике ножа. Я на мгновение даже позволил себе представить, каково было бы, если б она каждый день готовила мне завтрак по утрам, а потом мы бы вместе сидели, разговаривали и слушали мой любимый приемничек. Эти странные и совершенно несвойственные мне мысли вызвали у меня беспокойство. Я мало о чем в своей жизни сожалею, а уж то, что я как-то обошелся без законного брака, и вовсе никогда никаких сожалений не вызывало. И все же, когда я сидел в своем любимом кресле и следил за игрой света в ее рыжих волосах, за тем, как уверенно и спокойно она обращается с разными кухонными предметами – с той деревянной ложкой, которую я еще в детстве сделал сам в школьной мастерской, с маленькой алюминиевой сковородкой, принадлежавшей еще моей матери, – я испытывал какую-то слабую тоску по некой жизни, которая могла бы у меня быть. В той жизни у меня были бы и дружеские отношения с самым близким мне человеком, и чудесные мгновения за совместной трапезой на кухне… Впрочем, это наваждение продолжалось минуты две, не больше, и когда Ла Бакфаст поставила передо мной тарелку, где рядом с яичницей лежали еще два щедрых ломтя поджаренного хлеба, я уже успел полностью прийти в себя.
– Спасибо, госпожа директор. Вы очень добры.
– А вы очень упрямы. – Она улыбнулась. – Мистер Стрейтли, сколько раз я должна просить вас называть меня просто Ребекка?
Я откусил кусок тоста. Даже тосты у нее получались лучше, чем у меня!
– По крайней мере, еще один, госпожа директор, – сказал я. – Сегодня пусть будет как всегда, – значит, по крайней мере, еще один раз.
Глава шестая
Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 8 июля 1989 года
Итак, мистер Стрейтли, я в очередной раз начинаю свой рассказ. Должна признаться, мне даже нравится установленный нами порядок. И та приятная неуверенность, что была характерна для наших первоначальных взаимоотношений, превратилась теперь в нечто куда более спокойное, исполненное дружелюбия. Теперь я уверена, что этот человек моего доверия не предаст. И потом, ему хочется узнать, чем эта история закончится. Все это означает, что я могу себе позволить чуть больше ему довериться – рассказать если не все, то гораздо больше, чем намеревалась раньше. Кстати, готовить еду я у него отнюдь не собиралась – ни готовить, ни вообще заниматься домашними делами я никогда не любила, – однако есть в нем что-то такое, от чего в душе моей пробуждаются самые неожиданные чувства. Может, нечто подобное и Доминик испытывает по отношению ко мне? Потребность заботиться о страждущем?
После сцены с письмом в доме моих родителей я сильно пожалела о назначенной встрече с Джеромом. Тем более в «Жаждущем школяре». Больше всего мне хотелось сразу же, буквально бегом, броситься на Эйприл-стрит и обо всем рассказать Доминику, а потом почувствовать, как его теплые руки обнимают меня, словно говоря: не бойся, ты в безопасности.
Но это было бы слишком опасно. Доминик, конечно, с удовольствием счел бы это признаком того, что я страшно нуждаюсь в его защите, и был бы счастлив защитить меня и от моих родителей, и от моего прошлого, и от моей работы в «Короле Генрихе», и даже от меня самой – но это означало бы, что мне придется рассказать ему о Джероме, о Скунсе, о Синклере и о том светловолосом мальчишке со значком префекта. Да, он, разумеется, защитил бы меня, однако сразу же стал бы на меня давить, требуя, чтобы я ушла из этой школы, обратилась к врачам, снова начала принимать лекарства…
В общем, признаваться Доминику я не пошла, а все же отправилась на свидание с Джеромом в «Жаждущем школяре». И с удивлением обнаружила там вас – хотя, конечно, тогда я с вами знакома не была. Вы, я полагаю, чувствовали себя там как дома; в этом «Школяре» все стены уставлены полками с книгами. Там даже пахнет немного похоже на «Сент-Освальдз» – старыми книгами, мелом и вековой пылью. Это очень застарелый запах. Куда более старый, чем запах в школе «Король Генрих». Я почти сразу тогда заметила Скунса, который сидел в уголке с каким-то своим приятелем – с вами, Рой, – и выглядел крайне раздраженным. Он тоже меня заметил, и ему явно было не по себе. А вот Джерома там пока что-то видно не было.
Я отыскала местечко неподалеку от бара и как можно дальше от Скунса и стала ждать, стараясь не выглядеть так, будто мне нужна
