Том пропустил Энни вперед, глядя, как ветерок раздувает ее волосы. Она никогда прежде не ездила в ковбойском седле – по ее словам, ощущение было такое, словно сидишь в лодке. Перед выездом она попросила Тома подтянуть стремена, и теперь они были такой длины, какую обычно устанавливаешь, если ездишь на мерине или хочешь умышленно сдержать лошадь, но Энни уверяла, что так ей удобнее. Она была прирожденной наездницей – Том видел это и по посадке, и по тому, что тело ее двигалось в одном ритме с лошадью.
Убедившись, что Энни не новичок в верховой езде, Том нагнал ее. Они молча ехали рядом, только изредка Энни нарушала тишину, спрашивая название дерева, растения или птицы. Слушая ответ Тома, она устремляла на него свои зеленющие глаза и серьезно кивала, стараясь запомнить. Они проехали осиновую рощицу, и Том рассказал, как дрожит листва этих деревьев, когда налетает ветер, и обратил ее внимание на черные шрамы на бледных стволах – зимой лоси корой пополняют свой рацион.
Они ехали по сосновому бору, постепенно поднимаясь вверх по заросшей лапчаткой пологой тропе, пока наконец не достигли вершины, откуда были хорошо видны обе речки, подарившие ранчо его имя. Там они остановились немного отдохнуть.
– Какой прекрасный отсюда вид, – восхищенно произнесла Энни.
Том кивнул, соглашаясь.
– Когда отец привез нас в эти места, мы с Фрэнком всякий раз, как забирались сюда, держали пари, кто первый добежит до конюшен. Ставили на кон десятицентовик, а то и четверть доллара. Он бежал вдоль одной речки, а я – вдоль другой.
– И кто же выигрывал?
– Он был моложе и несся сломя голову – поэтому часто сбивался с дороги, и мне приходилось болтаться внизу, дожидаясь его, чтобы бежать дальше вместе. Он бывал так счастлив, когда выигрывал, поэтому обычно так и случалось.
Она улыбнулась.
– Вы хорошо ездите верхом, – похвалил ее Том. Энни состроила кокетливую гримаску.
– На таком коне всякий будет хорошо смотреться.
Она потянулась вперед, чтобы потрепать коня по холке, и он довольно зафырчал. Откинувшись в седле, Энни вновь бросила взгляд вниз – на долину. Среди деревьев можно было разглядеть крышу речного домика.
– А кто такой Р.Б.? – спросила она.
Том нахмурился, не понимая.
– Р.Б.?
– На стене дома. Там стоят инициалы: Т.Б. – я решила, что это ваши, и Р.Б.
Том засмеялся.
– А… это. Рейчел. Моя жена.
– Вы женаты?
– Моя бывшая жена. Мы развелись. Очень давно…
– У вас есть дети?
– Сын. Сейчас ему двадцать лет. Он живет с матерью и отчимом в Нью-Йорке.
– А как его зовут?
Энни задавала до неприличия много вопросов, но он не возражал, полагая, что она привыкла к этому на работе. Ему даже нравилось, что она задает их прямо и глядит при этом тебе в глаза. Он улыбнулся.
– Хэл.
– Хэл Букер. Красиво.
– Он хороший парень. А вы, я вижу, удивлены.
И сразу же пожалел, что так сказал: Энни в смущении покраснела:
– Нет, просто я…
– Наш сын родился здесь, в речном домике.
– Вы там жили?
– Да. Но Рейчел так и не привыкла. Зимы здесь бывают довольно суровые.
Тень пробежала по головам лошадей – Том поднял глаза, Энни – тоже. В небе кружили два беркута, и Том обратил внимание Энни на размер и форму тела этих птиц, на цвет их крыльев. Теперь она могла впредь сама распознать этот вид. Медленно спланировав в долину, беркуты скрылись за гранитным утесом.
* * *
– Ты была здесь? – спросила Дайана, когда они проезжали мимо музея с пялившимся на них альбертозавром. Нет, не была, сказала Грейс. Дайана вела машину небрежно, даже несколько грубовато, словно хотела проучить.
– Джо здесь нравится. А близнецы предпочитают киношку.
Грейс засмеялась. Ей нравилась Дайана. Она могла быть колючей, придирчивой, но с Грейс у нее с самого начала установились хорошие отношения. Вообще-то вся их семья была с ней очень приветлива, но Дайана относилась к ней особенно внимательно и доверительно – как сестра, что ли. Грейс подумала, что это, возможно, оттого, что у нее рождались только сыновья, а ей хотелось дочку.
– Говорят, в свое время здесь водилось много динозавров, – продолжала Дайана. – И знаешь, что я тебе скажу, Грейс? Они и сейчас здесь водятся. Только взгляни, какие физиономии у здешних мужчин.
Они поговорили о школе. Грейс сказала, что в те дни, когда она не ездит к врачу, Энни усаживает ее за учебники. Дайана согласилась, что это жестоко.
– А как твой отец относится к тому, что вы – здесь?
– Ему немного грустновато.
– Еще бы.
– Но у него сейчас серьезная работа. Наверное, и в Нью-Йорке мы бы его не часто видели.
– Они друг друга стоят, так? Заботятся о своей карьере, многого добились…
– Нет, отец совсем другой. – Эти слова вырвались у Грейс против воли, а последовавшее за ними молчание еще более подчеркивало ее бестактность. Грейс не думала критиковать мать, но по брошенному на нее взгляду Дайаны поняла, что это выглядело именно так.
– Она хоть когда-нибудь отвлекается от своей работы?
Тон был сочувствующий и понимающий, и Грейс почувствовала себя предательницей – словно дала в руки Дайаны оружие против матери. Ей хотелось сказать – нет, вы меня не поняли, все совсем не так, но вместо этого Грейс пожала плечами и кратко ответила:
– Да. Иногда.
Грейс повернулась к окну, и несколько миль они не разговаривали. Люди не понимают некоторых вещей, думала девочка. Видят только белое или черное, а все намного сложнее. Она гордилась своей матерью, еще как гордилась! И хотела бы стать такой, как мать, когда вырастет, хотя никогда бы в этом не призналась. Может, не совсем такой, но то, что женщина должна и имеет право заниматься любимой работой, делать карьеру, не вызывало у нее никаких сомнений. Грейс нравилось, что все друзья знают, кто такая ее мать, какая она знаменитая. Ей не хотелось бы иметь другую мать. Хотя она и устраивала Энни сцены, упрекая, что та почти не уделяет ей времени, на самом деле Грейс совсем не ощущала себя заброшенной. Конечно, им с отцом частенько приходилось оставаться одним, но в этом не было ничего плохого. Иногда она даже хотела этого. Беда в том, что Энни слишком самоуверенна. И еще слишком целеустремленна и нетерпима. И поэтому, даже когда она права, с ней не хочется соглашаться.
– Красиво здесь, правда? – раздался голос Дайаны.
– Да. – Грейс смотрела в окно, но была слишком погружена в свои мысли, чтобы что-то замечать. Сейчас, присмотревшись, она подумала, что «красиво» – не совсем точное слово. Слишком здесь пустынно и дико.
– И не подумаешь, что тут столько атомных установок, что можно взорвать целую планету.
Грейс в изумлении подняла на нее глаза:
