– И не подумаешь, что тут столько атомных установок, что можно взорвать целую планету.
Грейс в изумлении подняла на нее глаза:
– Правда?
– Точно. – Дайана улыбнулась. – Повсюду стартовые шахты с ракетами. Бомб и скотины здесь больше, чем людей. По этой части мы первые в стране.
Удерживая трубку плечом, Энни вполуха слушала, что говорит Дон Фарлоу, и одновременно заменяла и переставляла слова в предложении, которое только что набрала. Энни писала редакционную статью – единственный литературный жанр, в котором позволяла сейчас себе работать. Она разносила в пух и прах новую инициативу мэра Нью-Йорка по борьбе с уличной преступностью, испытывая при этом несвойственные ей трудности: никак не могла достигнуть прежнего идеального соотношения здравого смысла и ядовитого сарказма, столь характерного для лучших статей Энни Грейвс.
Фарлоу кратко пересказывал ей дела, над которыми сейчас трудился, но все это мало итересовало Энни. Выбрав наконец удовлетворивший ее вариант предложения, она теперь смотрела в окно. Солнце садилось, освещая манеж, где Том, облокотившись на ограду, разговаривал с Грейс и Джо. Он чему-то вдруг засмеялся, откинув голову. За его спиной на рыжий песок падала длинная тень от конюшни.
Сегодня Том работал с Пилигримом несколько часов кряду: конь сейчас стоял на противоположной стороне манежа, круп его влажно поблескивал от пота. Джо только что вернулся из школы и, как обычно, сразу прибежал сюда. Работая, Энни поглядывала из окна на Тома и Грейс, испытывая при этом странное чувство – если бы она не знала себя так хорошо, то могла бы принять это чувство за ревность.
Бедра ее ныли после утренней прогулки. Те мышцы, что не работали в течение последних тридцати лет, говорили ей, что она зря забыла про них, и Энни почти наслаждалась этой болью как приятным воспоминанием. Много лет она не переживала такого восторга, как сегодня утром. Словно ее выпустили из клетки. Пребывая в радостном возбуждении, она сразу, как только Дайана привезла дочь, рассказала ей о прогулке. Лицо Грейс немного погрустнело, а потом приняло то самое равнодушное выражение, с которым она теперь выслушивала все, что говорила мать. Энни тут же пожалела о своей болтливости. Это ведь жестоко, ругала она себя, хотя позднее, еще раз все взвесив, уже не была в этом так уверена.
– Он приказал дать задний ход, – говорил Фарлоу.
– Что? Прости, Дон, ты не мог бы повторить?
– Велел закрыть дело.
– Да кто?
– Энни! Ты хорошо себя чувствуешь?
– Прости, Дон, меня отвлекли.
– Гейтс просил меня не заниматься больше делом Фиске. Его-то ты хоть помнишь? Фенимор Фиске. Тот, кто сказал бессмертную фразу: «И кто, собственно, такой Мартин Скорсезе?»
Фиске часто выражался подобным образом. Он пошел даже дальше, заявив, что «Таксист» – грязный фильм, снятый бездарностью».
– Спасибо, Дон, я прекрасно помню этого типа. Так, значит, Гейтс распорядился прекратить дело?
– Да. Сказал, что процесс влетит в копеечку и принесет тебе и журналу больше вреда, чем пользы.
– Вот сукин сын! Как он посмел не посоветоваться со мной? Черт!
– Ради Бога, не говори ему, что это я тебе сказал.
– Вот черт!
Резко повернувшись в кресле, Энни задела локтем чашку с кофе.
– Черт возьми!
– С тобой все в порядке?
– Да. Послушай, Дон. Мне нужно подумать. Позвоню тебе позже. Хорошо?
– Ладно.
Она положила трубку и некоторое время смотрела на разбитую чашку и растекающуюся лужицу кофе.
Энни пошла на кухню за тряпкой.
7
– Я подумала, что работает снегоочиститель – ведь услышала-то я его задолго до всего. У нас было полно времени, чтобы убраться с дороги. Знай мы, что там такое, мы бы сразу увели коней в поле или еще куда-нибудь. Надо было сказать об этом шуме Джудит, но мне это и в голову не пришло. Понимаете, когда дело касалось коней и наших прогулок, Джудит была вожаком. Если надо было принять решение – последнее слово всегда оставалось за ней. У Гулливера с Пилигримом дело обстояло точно так же. Гулливер был главным – опытным и разумным конем.
Она закусила губу и отвела глаза в сторону. Свет от фонаря на стене конюшни осветил половину ее лица. Темнело. С реки дул прохладный ветерок. Они, все втроем, отвели Пилигрима на ночлег в стойло, а потом Джо, поймав выразительный взгляд Тома, пролепетал что-то про домашнее задание, которое надо еще сделать, и потихоньку улизнул. Том и Грейс тем временем направились к последнему загону, где держали молодых коней. Один раз протез Грейс угодил в канавку – девочка пошатнулась, и Том едва не рванулся, чтобы поддержать ее, но Грейс устояла, и он был рад, что не поторопился и не смутил ее. Сейчас они стояли у ограды, поглядывая на лошадей.
Грейс очень подробно пересказывала ему события того утра. Как они ехали лесом, и как Пилигрим их смешил, взрывая носом снег, и как они пропустили тропу и спустились по крутому склону рядом с ручьем. Она рассказывала, отведя глаза, глядя вроде бы в сторону коней, но Том знал, что перед ее мысленным взором разворачивается тот день, и она видит коня и подругу, которых нет уже на свете. Том слушал, и сердце его разрывалось от жалости к девочке.
– Наконец мы нашли место, которое искали: крутой подъем вел к железнодорожному мосту. Мы уже бывали там и знали, где проходит тропа. Ну, Джудит, конечно, стала подниматься первой, и вот что странно: Гулли, похоже, знал о том, что там что-то неладно – он не хотел идти вверх, а Гулли ничего просто так не делает.
Она услышала свои слова и, поняв, что неправильно употребила в последнем предложении настоящее время, бросила на него быстрый взгляд. Том ободряюще улыбнулся.
– Но он все же пошел, и я спросила у Джудит: как там подъем? Она ответила, что все в порядке, но надо быть внимательной. И тогда я стала подниматься за ними.
– А Пилигрима тоже пришлось заставлять идти?
– Нет, что вы! Он рвался вперед – совсем не то что Гулли.
Грейс опустила глаза и некоторое время молчала. В дальнем углу загона тихонько заржал жеребец. Том опустил руку на плечо девочки.
– Как ты себя чувствуешь?
– Ничего, – ответила она и продолжила рассказ: – А потом Гулли поскользнулся. – Девочка подняла на Тома глаза и серьезно произнесла: – Потом говорили, что обледенела только одна сторона тропы. Если бы Гулли ступил чуть-чуть левее, ничего бы не случилось. Но он, должно быть, поставил одно копыто на лед.
Грейс снова отвела глаза, и по тому, как задвигались ее плечи, Том понял, что она пытается не разреветься.
– И Гулли заскользил вниз. Он старался изо всех сил удержаться, бил копытами, но от его попыток становилось еще хуже – он не мог удержаться и съезжал прямо на нас. Джудит кричала, чтобы мы убирались с дороги. Она обхватила руками шею Гулли и словно приросла к нему, а я пыталась заставить Пилигрима развернуться. Наверное, я делала все слишком резко, прямо рвала поводья. Если бы я так не растерялась и управляла им умело, он бы сумел отойти. Он и так был здорово напуган, а я испугала его еще больше, и он… он даже двигаться не мог.
