Герман — моя любовь. Навсегда. Верю ему без слов и знаю, что искала его всю жизнь. Дура недоразвитая…
Нашла, о чём думать на пороге смерти.
— Я здесь, — едва-едва выдавливаю я, от страха и дебильного восторга теряется голос.
— Твою же мать, Аня! — рывком заглядывает под пирс Герман, потом, кажется, судя по звукам, скидывает пиджак и обувь, тут же прыгает в воду.
Мне так стыдно, не могу передать словами. Я всё всегда порчу. И это тоже. Что подумает его мама? В день знакомства я попала в больницу. А в день свадьбы завалилась в пруд.
Герман вытягивает меня, выносит на руках и постоянно спрашивает, в порядке ли я.
Садит на пирс, набрасывает на плечи свой пиджак, прижимает к себе и греет двумя руками. Дрожу как осиновый лист.
— Простите меня, Герман Игоревич, — плачу. — Я всё время вас позорю. Вечно всё порчу. Что решат ваши родители и гости?
Но Белозерский не обращает внимания и жмёт к себе сильно-сильно. А ещё целует в мокрый, с прилипшими травинками лоб.
— Сильно наглоталась? Хоть бы говно какое-нибудь в желудок не попало, а то ещё отравление будет. Как же тебя угораздило, Анечка?
— Я не знаю, простите меня, Герман Игоревич, я испортила вам фиктивную свадьбу. И выгляжу как мокрая курица.
Герман поворачивает моё лицо к своему. И неожиданно широко улыбается.
— Я так испугался, — гладит лицо, не отвечает на мои вопросы, говорит о другом.
Проводит шершавыми пальцами по щекам. Он лишь слегка касается руками кожи, но внутри у меня вспыхивает целый вулкан, заставляющий сердце трепетать с бешеной силой.
— Обернулся, а моей жены нигде нет.
— Я думала, вы, босс, заняты разговорами, не хотела мешать вам и вашим родным. — Зуб на зуб не попадает.
— Пошёл тебя искать. А потом увидел клочок платья на пирсе. Чуть инфаркт не получил. Ты знаешь, какой он глубокий, этот долбаный пруд? Он очень глубокий, почти Марианская впадина. Отец начитался интернетов и выкопал его до ядра земли. Он постоянно повторяет, что мелкие пруды быстрее зарастают водной хренью, сильнее прогреваются летом и плесневеют, а зимой могут промерзнуть до дна. Поэтому ему надо было глубокий, чтобы вода в пруду была достаточно насыщена кислородом.
Герман без остановки прижимает меня к себе. Гладит. Греет. Растирает. Нервничает. Тяжело дышит. Мы отчего-то покачиваемся.
— Ну, Аня, с тобой я когда-нибудь просто рехнусь. Нигде не поранилась? Сильно замерзла? Губы аж фиолетовые.
Герман встаёт. Как есть, босиком, подхватывает меня на руки и несёт к дому.
Глава 53
Тритон толкает ногой дверь и заносит меня в нашу спальню. Аккуратно опускает на кровать. Обалдеваю от того, как легко он меня несёт в этом тяжёлом, промокшем насквозь платье, будто я ничего не вешу.
— Анют, быстро снимай всё мокрое с себя, чтобы не заболеть. А я пока распоряжусь, чтобы тебе принесли горячего чаю. — Отворачивается, будто дает возможность переодеться, отходит к двери.
Поступает как истинный джентльмен. Выглядит озадаченным, совершенно растерянным, непохожим на себя.
Он так испугался за меня, словно… Нет, нет, нет. Гнать дуру-надежду, ну её на фиг. Просто по-человечески помог. Хорошие люди делают так. А он ведь хороший?!
Ничего не могу с собой поделать и не отрываясь смотрю на него. Любуюсь, особенно верхней половиной тела: мокрая рубашка художественно прилипла к торсу и очерчивает каждую мышцу. Не могу отвернуться и не в силах не думать ни о чём другом, кроме того, что он меня вытащил. Кинулся, рискуя жизнью.
Моя грудь в тугом корсете вздымается и опускается от громкого и глубокого дыхания. И пока Герман думает, где бы добыть мне чаю, рассуждает о том, что могло бы со мной случиться, я осознаю, что во мне бушует нечто новое. Дикая смесь из страсти и адреналина, такая бурная мешанина из чувств и эмоций, что я вся горю. Губы пересохли и пылают. Вспоминаю, как мы целовались… И испытываю к нему необузданное влечение.
Белозерский меня впечатлил, и я не могу его отпустить. Не хочу его отпускать. Прекрасно понимаю, что наш брак будет длиться недолго. Я словно воровка, мечтающая урвать свой кусочек счастья. Игнорирую вопросы о моём самочувствии. И, томно взглянув ему в глаза,
разворачиваюсь спиной, откидываю на плечо мокрые волосы. И от того, что я собираюсь сделать, меня бросает то в жар, то в холод. По коже ползут мурашки предвкушения.
— Помоги мне, пожалуйста, Герман, — произношу сладким шёпотом, имея в виду молнию платья на своей спине.
Стою секунду, две, три… жду.
— Да, конечно, — прочистив горло, произносит он хриплым, чуть сдавленным голосом и подходит ко мне вплотную. Останавливается за спиной.
Закрываю глаза. Чувствую его близость. Буря внутри меня поднимается с новой силой. Обалдеть. Я не знала, что бывает хорошо, если кто-то просто стоит рядом.
Пережив испуг из-за страха гибели, восторг от спасения и понимания собственной любви, дрожу всем телом. Даже пальчики на ногах подгибаются.
Герман рядом, я чувствую горячее дыхание на своей коже. Он берётся за собачку молнии на платье и тянет её вниз, попутно прикасаясь к моей спине пальцами.
Я вся трепещу от ощущений.
— Ты назвала меня просто по имени.
Замираю. Да, точно. Как будто переступила черту. Это странно. Но я зябну от страсти и чувственности, которые он рождает во мне.
— Ты мой муж.
Я разворачиваюсь к нему, совершенно не задумываясь о том, что расстёгнутое платье тут же падает вниз.
— Я твой муж.
— А я твоя жена.
— Моя.
Герман смотрит мне в глаза, но не может с собой справиться и опускает взгляд ниже. Зрачки сужаются, цвет глаз меняется до тёмного. Он жадно смотрит.
Я переступаю через платье, упавшее на пол, и тянусь к его рубашке. И, как только мои пальцы прикасаются к мокрой ткани и его твердой груди в разрезе, Герман включается, набрасываясь на меня с немыслимо бешеной страстью. Толкает…
Дёргая резкими движениями пуговицы своей сорочки, он снимает её и отшвыривает в сторону.
На нём ещё влажные чёрные брюки. Но мы не можем больше ждать и начинаем жадно целоваться. Такого сильного желания по отношению к мужчине я не испытывала никогда в жизни.
Я наслаждаюсь тем, какой он мощный и спортивный.
Герман не отстает ни на секунду, будто
