– Я должен быть сильным для неё, – пробормотал он.
Он говорил со мной, но слова предназначались для него самого.
Когда его жена вернулась, потребовалось всего полчаса и несколько звонков, чтобы обсудить детали траурной ночи и похорон на следующий день. Начальник кладбища не очень радовался тому, что похороны должны состояться в воскресенье. Когда я объяснила ему необходимость, он на мгновение замолк, а затем согласился.
Женщина отдала мне одежду в бумажном пакете. Я оставила скорбящих супругов в холле, а сама отправилась в морг, чтобы забрать их сына. Мне приходилось совершать сотни подобных поездок, и я довольно безразлично относилась к трупам, но этот случай особый. Никогда раньше не приходилось забирать ребёнка из морга. Случалось, забирала подростков или молодых людей, но ребёнка – никогда. Он умер в четырёхлетнем возрасте от внезапной необъяснимой лихорадки, вызванной особо тяжёлым вирусом летнего гриппа.
Симону, моему племяннику, тоже четыре года.
В больнице мальчика поместили в мешок для трупов, но, когда я привезла его в похоронное бюро, пришлось выложить его на стол голышом, чтобы подготовить к похоронам. Родители пожелали, чтобы их маленький сын был похоронен в пижаме с футбольными мотивами, с любимым плюшевым мишкой и одеялом. Мне пришлось набивать ему щёки ватой, чтобы они казались круглыми. Когда я это делала, дрожали руки. Я плакала, осторожно одевая его и накрывая мягким синим одеялом. Когда я разглаживала его мягкие локоны на холодном лбу, слёзы потекли ещё сильнее. Хотя я часто сострадала семьям, доверившим мне своих любимых умерших, это никогда не являлось моим личным горем, даже если я знала покойного при жизни, то могла преодолеть печаль, понимая, что горе предназначено для живых. Мёртвые ушли, и наше сострадание им уже не поможет. Мы должны скорбеть с теми, кто остался, и моя скорбь никогда не была такой сильной, как у моих клиентов. Но возле этого маленького мальчика, глаза которого закрылись навсегда слишком рано, я плакала. Когда придут его родители, они должны увидеть своего ребёнка, каким он был, а не таким, какой он сейчас. Не хочу, чтобы они знали о вате за щеками или о том, что под его пижамой есть линия стежков, похожих на железнодорожные пути – врачи разрезали его, чтобы спасти ему жизнь. Я плакала, и когда укладывала его в самый маленький гроб, имеющийся у нас. Он был дороже, чем они могли себе позволить... но я бы не сказала им об этом. Я тихо плакала, пока работала, горячие слёзы текли по моему лицу, а в уголках рта собиралась соль. Я также плакала, когда звонила Джареду, чтобы сообщить, что он должен явиться на следующий день и помочь мне.
Хотелось, чтобы они видели его таким, каким он был. Хотела дать им это крошечное утешение и тем самым избавить их от ещё большего горя. Хотелось сказать им, что теперь он был в безопасности и в лучшем месте, где ему больше не нужно страдать от боли, хотя сама и не верила в это. Я знала, что он ушёл... просто ушёл. Тем не менее я скажу им эту простую ложь, так как знаю, что они ждут её от меня. Она будет защищать их сотнями других шепчущих слов из лучшего мира. Она помогла бы им, если не сейчас, то потом, когда они будут смотреть на его фотографии и просить друг друга не забывать звук его сладкого маленького смеха, хотя они, возможно, уже давно его забыли. Я не могла заставить себя поверить в жизнь после смерти, но сделала всё, чтобы помочь им поверить в это.
Уже стемнело, когда закончились все приготовления. Всё ещё плача, я легла спать и очнулась на подушке, мокрой от слёз. Я назначила приём на девять часов, и семья решила, что похороны должны состояться в десять. В девять сорок пять, за десять минут до того, как мы должны были отправляться на кладбище, всё ещё шли люди, чтобы попрощаться. Супружеская пара казалась ошеломлённой таким наплывом посетителей. Некоторых из скорбящих я не знала, но они были знакомы с моими родителями. Все места в часовне оказались заняты.
Во время молитвы я не плакала. Это неуместно, и родители мальчика не нуждались в моих слезах. Я нужна, чтобы позаботиться о бензине в баке катафалка и сообщить водителю, куда ехать. Я нужна, чтобы заполнить формы, официально подтверждающие смерть их сына, будто чернила на бумаге помогали справиться с их потерей. Я нужна, чтобы приветствовать скорбящих и отводить их в часовню, показывать путь к туалетам и книге соболезнований, рассаживать их по своим местам и отводить туда, где им положено быть. Эти мужчина и женщина, чей мир разбился на куски, нужны мне, чтобы я помогла им продержаться в течение нескольких часов. И я это сделала.
Они не планировали надгробную речь. Какие, в конце концов, у четырёхлетнего человечка могли быть достижения, которые надо перечислять? Но, когда помещение оказалось набитым до отказа, отец мальчика поинтересовался, будет ли уместно, если он произнесёт несколько слов здесь, а не на кладбище. Он встал перед толпой в плохо сидящем тёмно-синем костюме. Если он и плакал, то на его лице отсутствовали следы слёз, и глаза его сияли так же сильно, как в холле больницы. Он закурил один раз, затем другой, а мы все ждали, полные уважения к тому, что он скажет.
– Он так не научился убирать свой конструктор «Лего», – начал мужчина.
От горя его голос дрогнул, и большие мерцающие слёзы потекли из глаз и смочили губы. Я знала, какие они солёные. Из уст его жены сорвалось одиночное рыдание, но она приглушила его кулаком. Она не единственная, кто плакал. Не попытавшись вытереть лицо, её муж вновь заговорил. Сверкающие слезы капали с его подбородка.
– Он был моим сыном. Я любил его и теперь не знаю, что делать без него.
Он оглядел комнату и кивнул, будто довольный, а потом протянул руку к жене – теперь они плакали вместе, но не были одиноки в своих слезах как тогда, когда находились в больнице.
После проведения остатка церемонии на кладбище, кавалькада машин с включенными фарами и пурпурными «похоронными» флажками, прикрепленными магнитами к капотам, уехала. Я тоже отправилась домой. Я вошла в квартиру и закрыла дверь. Мой телефон весь день молчал. Лампочка на автоответчике не мигала. Я сегодня практически ничего не ела. И почти не спала. Я находилась на грани нервного истощения, от которого ломило суставы. Я села на диван, опустила лицо на ладони и заставила себя заплакать. Похороны нужно пройти и оставить их позади. Я должна оставить их позади.
Я дважды ошиблась, прежде чем мне удалось набрать правильный номер, а на другом конце линии телефон долго звонил, но никто не поднимал трубку. Боялась, что кроме автоответчика ничего не услышу и не смогу оставить сообщение. Я отсчитала гудки и повесила трубку после третьего. Потом ещё раз. И ещё. Наконец, он поднял трубку. Его голос звучал не вопросительно, а так, будто он знал, кто звонил.
– Сэм, – сказала я, – ты мне нужен.
Глава 15
Он принёс мне в пластиковом контейнере суп с хрустящими хлебцами. Включив душ, проверил, достаточно ли тёплая вода, и, пока я снова плакала, поставил меня под струи воды. Затем надел на меня через голову футболку, помог с пижамными штанами, уложил в постель и лёг ко мне, прижавшись всем телом и заключив в свои объятия. В этот момент я почти лишилась чувств, находясь под воздействием усталости и печали. Знаю, что постоянно думала о смерти, о жизни, о судьбе и об отсутствии туннеля, затопленного ярким светом. О том, как несправедливо, что Бог забрал к себе такого маленького мальчика. О том, как незаслуженно встретились некоторые люди со страшным горем.
Сэм большую часть времени молчал, прижавшись к моему телу и обхватив меня руками. Кровать, казалось, качалась подо мной, как лодка в открытом море, и Сэм был якорем, который дал мне опору.
– Если бы не горе, – пробормотал он, – то, как же мы тогда наслаждались радостью?
Он прав. Конечно, прав. Но в тот день это не было для меня утешением. И хотя я была потрясена до глубины души чужим горем, понимала, что пройдёт время, и я быстрее преодолею смерть ребёнка, чем те, кто его любит, это совсем не помогло, а лишь заставило ещё больше разозлиться.
