он же твой отец и должен…
– Мама, хватит! – резко оборвала я. Подалась вперед, уперлась локтями в колени и поймала её растерянный взгляд. – Я с десяти лет знаю, что он мне не родной отец.
– Откуда? – выронила она едва слышно.
– Вы ссорились и не слышали, когда я вернулась из школы. Зато я всё прекрасно услышала.
– Почему мне не рассказала?
– Это я у тебя должна спросить, почему ты мне раньше об этом не рассказала и рассказала ли, вообще, когда-нибудь?
– Валера просил ничего тебе не говорить, чтобы ты считала его родным отцом, а он мог считать тебя родной дочкой, – снова эти стыдливо опущенные глаза. Глаз.
Невесело усмехнулась. Откинулась на спинку стула, покачала головой, уставившись в потолок.
– То есть, всё то, что он делал со мной все эти годы, он делал как с родной дочкой? – вернула внимание на мать. Взгляд её всё ещё был сосредоточен на руках, которые мелко подрагивали, сминая казенную ткань. – Тогда, наверное, хорошо, что у меня хватило мозгов, не проговориться ему о том, что я всё знаю?
Снова повисло тягучее молчание. Затылком чувствовала, что дама со сканвордом проснулась и внимательно нас слушала. В основном, меня. Потому что мать, похоже, лишилась дара речи вместе с теми зубами, вместо которых были видны черные дыры, пока она дышала ртом.
– И что будешь делать теперь? М? – спросила я её, буквально приперев к стене. В общем-то, так оно и было. Она как раз лежала у стены.
– Я не знаю, – ответила мама едва слышно.
– Ты же понимаешь, что ты была в реанимации? Не сама сюда пришла, как бывало обычно…
– Понимаю, – тихое, подавленное.
– И что будешь делать дальше? Снова к нему, пока не добьёт окончательно?
– Я к нему больше не вернусь.
– Точно? – в упор смотрела на морщинку между ее светлыми бровями. – Даже если он придёт сюда со всем ювелирным и цветочным магазинами?
– Точно. Он перешёл все границы сегодня ночью.
Наверное, говорить ей о том, что он перешёл все границы не сегодня ночью, а в тот первый раз, когда посмел ударить её или меня, – бессмысленно? Не знаю, кто из нас была первой его жертвой когда-то, но с того момента мы обе неоспоримые жертвы.
– А мне ты зачем звонила?
– Это он звонил. Хотел узнать, для чего тебе понадобились деньги. Не поверил, что я просто так их тебе хотела перевести. Не дозвонился и… отыгрался.
– Ясно. Так и что ты будешь делать? Ты мне так и не ответила, – выдохнула я устало. Эта её молчаливость и нерешительность вкупе с созерцанием одеяла, начала утомлять.
Либо дело в том, что я нормально не спала уже больше суток.
– Я не знаю, – шумно вдохнула мама носом. – Нужно как-то забрать вещи, документы и уехать отсюда подальше.
Ну, хоть что-то адекватное…
– И куда? – подталкивала я её.
– Я не знаю. Мне нужно подумать.
В общем-то, она права. Так сразу построить маршрут, когда ещё прошлой ночью твоей головой, возможно, ломали стены, невозможно.
– Поехали со мной в тот город, в котором я учусь. Можем снять однокомнатную квартиру на первое время. Я работаю, тебе тоже работу найдём…
– Я же обузой тебе там буду, – всё ещё всхлипывала мама.
– Ну, да, усмехнулась я иронично. Колено нервно задрожало. – Мне же гораздо спокойнее будет жить в общаге, ожидая похоронки с твоим именем.
– Не говори так, – наконец, посмотрела она на меня.
– А как, мам? Как мне нужно говорить? Что еще мне нужно тебе сказать, чтобы ты поняла, что это край?! Реанимация, мам. Реанимация! – часто задышала я, безуспешно подавляя в себе волну гнева и раздражения. – Если ты меня не жалела, то себя, хотя бы, пожалей. Уйди от него! Только в этот раз точно, а не только в планах.
– Я тебя всегда жалела! – вырвался из неё рваный хрип, смешанный со слезами и отчаянием.
– Когда? Когда после побоев снова возвращалась к нему и снова заставляла проходить весь этот ад? Или когда тайно подкармливала меня, потому что он не разрешал мне есть только из-за того, что я, четырнадцатилетка, всё ещё не нашла себе работу? Когда ты меня жалела настолько, чтобы сделать счастливой, мам?
– Я виновата, Яся. Я кругом перед тобой виновата. Я знаю, – мама снова опустила глаза на одеяло, которое начинало бесить меня тем, что внимания ему уделялось гораздо больше, чем мне. – Но вот что мне теперь сделать? Что?!
Её руки беспомощно упали на колени. Худое тело вновь сотрясли рыдания, но в этот раз, хотя бы, со звуком.
– Может, уже хоть что-нибудь? Уехать, например, для начала из этой дыры.
– Хорошо, – утерла она слезы трясущимися руками. – Хорошо. Я так и сделаю. Только из больницы выпишусь и сразу уеду.
– Точно? – выгнула я скептически бровь.
– Иначе он меня убьёт.
Не стала ей отвечать. Вообще ничего не стала говорить. Всё сказанное ей столь эфемерно и неустойчиво, что верить в это можно так же, как в существование призраков.
Через несколько долгих минут тихого плача и моего безэмоционального созерцания окна мама уснула. Видимо, порция обезболивающих и пережитый стресс действовали на неё усыпляюще.
Я бы тоже не отказалась от сна. Но на жестком деревянном стуле это сделать было невозможно.
В палату кто-то тихо вошёл.
– Ясенька, – позвал тихо ласковый голос Антонины Сергеевны.
– Да? – повернула голову к ней.
– Так и знала, что ты ко мне не придешь, – пожурила она меня не всерьёз. Теплые руки знакомо легли на плечи. – Просыпалась она?
– Да.
– Что говорит?
– Ничего… хорошего, – ответила я через тяжелый вздох, подавляя зевоту.
– Иди-ка ты ко мне домой, солнце моё, – пригладила она мои волосы. – Сейчас придёт смена и тебя выгонят. Матери твоей сегодня, всё равно, всё утро по процедурам ходить, да анализы сдавать. А ты пока отдохни у меня. Ты там всё знаешь, – вложила она мне звенящий ключ в ладонь. – Я
