Торвинд кивнул:
— Я не возражаю.
И Олаф подтвердил:
— Пусть будет так!
И его воины окружили дочерей Одда и Хёгни и увели их за собой.
Эдла наклонилась к своему мужу и прошептала со слезами на глазах:
— Я помогла Туранду заманить их в ловушку. Конунг Олаф забыл про честь. Суд его можно еще как-то счесть справедливым, хотя он не поверил ни одному слову, что они ему говорили. Но его приговор отдать дочерей Одда под опеку убийце их отца, который обещал их обесчестить, — это слишком жестоко. Сигрун повезло, что ее сын не с ней.
Олаф сказал:
— Я помню Хельги Торбрандсона, и он хороший воин и искусный скальд, хотя ему немногим больше лет, чем мне. Он славно бился в дюнах в земле пруссов, а потом сложил драпу, прославляющую ту битву… И еще это он продал мне тебя… Я долго ревновал тебя к нему, но потом поверил, что между вами ничего нет. А когда ты рассказала мне, что выбрала его за его доброту, я перестал ревновать. И я не хочу, чтобы его женщину обесчестил этот Кабан или этот Туранд, как ты его называешь, Змеиный Язык.
Эдла спросила:
— У тебя есть корабль, который ты можешь послать на юг на несколько дней?
Олаф ответил:
— У меня есть надежный человек с кораблем. Его зовут Хёгни Красный. Он тоже бился с пруссами в дюнах.
Эдла прошептала ему на ухо:
— Пошли его в Еллинге. Пусть он найдет там корабль Гудбранда, а на корабле — Бьёрна Торбрандсона. Я молю богов, чтобы ярл Эйрик был еще там. Тогда Бьёрн мог бы быть здесь уже послезавтра.
И Олаф сказал, что он поступит, как она говорит.
В это время вошли слуги и объявили, что обед готов, и все перешли в соседний дом, где их уже ждали похлебка из капусты, селедка с овсянкой, солонина и все другие лакомства, что можно было сыскать в погребах в это время года.
А потом Сигрид с сыном и Олаф Трюггвасон со своим сводным братом Хёрнингом и Торвиндом Кабаном уединились, дабы в тишине обговорить все условия брачного ряда. И долго они обсуждали, какие поместья придутся на приданое Сигрид, а какие она оставит своему сыну. Также, одну за одной, обсуждали они усадьбы, что Олаф Норвежский обязался дать Сигрид в кормление в своей земле. Затем говорили о том, когда им выступить против данов. И чаще всего Сигрид после немногих споров уступала, хотя иногда соглашаться приходилось и Олафу. Но видно было, что и он, и она хотят разрешить все споры полюбовно. Наконец Олаф сказал:
— И осталось нам с тобой, королева, обсудить одно: когда ты примешь святое крещение.
Сигрид ответила:
— Знала я, что ты этого захочешь, да гадания предсказывают мне несчастливую жизнь, если отрекусь я от старых богов. Не хотела бы я, чтобы ты принуждал меня принять Белого Христа. Сам ты можешь славить того, кого сам выбрал, но я не отступлю от веры наших отцов.
Олаф сказал:
— Это Христос принес мне удачу. И с тех пор как я крестился, не было мне несчастья ни в чем. К тому же Христос запрещает нам жениться на язычниках.
Но Сигрид ответила:
— Сам ты можешь поклоняться тому, кого выбрал, но я не отступлю от той веры, что была у меня, а до меня — у моих предков. Ибо боги мои — часть той земли, что досталась мне от отца. И не мне изгонять их и разрушать их жилища. Они приносят нам добрый урожай, они же даруют победу в бою. И не верю я, что у одного Белого Христа хватит времени, чтобы следить за всеми нами и давать нам удачу, сколько бы жертв мы ему ни приносили.
Олаф нахмурился:
— Христос — это самый милосердный бог, но с язычниками он велит быть жестокими и карать их огнем и мечом. Я не могу терпеть, чтобы в моем доме были язычники, иначе Христос отвернется от меня.
Сигрид снова повторила:
— Не принуждай меня, Олаф, и твои мечты сбудутся.
Тут Торвинд наклонился к Олафу и что-то прошептал ему на ухо.
И Олаф встал и сказал:
— Многие бы сказали, что красота твоя скоро увянет, и ради чего тогда я буду жить с язычницей. Поэтому подчинись мне, иначе познаешь ты гнев мой.
И с этими словами он встал и дважды ударил Сигрид своей перчаткой по лицу.
Сигрид вскочила и сначала ничего не могла сказать. Вскочил и ее сын Олаф, но сын Трюггви возвышался над ними обоими как скала.
Наконец Сигрид сказала:
— В один из дней это может стоить тебе жизни. — И она вышла из палаты. А за ней вышел ее сын.
Олаф посмотрел на Торвинда:
— Ты сказал мне показать ей свою твердость! Ты видишь, что с того вышло?!
Торвинд ответил:
— Нельзя было бить ее по лицу, конунг. Это уже не твердость — это смертельное оскорбление.
Но Олаф возразил:
— А для меня — это то, как муж должен вести себя с женой. Твердость в том, чтобы настоять на своем.
Торвинд скривил лицо:
— Но это не то, что я тебе говорил, конунг.
А Хёрнинг сказал:
— Видать, боги, вернее, Белый Христос, не хотят, чтобы ты на ней женился. Время нам — отправляться домой. Найдешь себе жену помоложе и покраше.
И Олаф сказал:
— А ведь и правда, зачем мне эта старая взбалмошная языческая баба?
И они кликнули своих людей и пошли к кораблям.
Вскоре Олаф конунг свеев нашел Эдлу и рассказал ей, как все случилось. Он сказал, что Сигрид в ярости металась по всему дому и ему с трудом удалось отговорить ее напасть на людей Олафа, потому как он привел с собой больше кораблей, да и сами корабли были длиннее и несли больше весел.
Эдла рассмеялась и сказала:
— Ну что же, это хорошие вести, и теперь наши дети смогут править и Свитьодом, и Гётландом вместо детей Олафа. И единственное, что меня печалит, это то, что Ингрид и Сигрун теперь на корабле Гутторма, сына Торвинда Кабана. И Бьёрн не успеет вернуться до того, как они уйдут. И помочь им некому.
На это Олаф ответил:
— Ну, теперь моя мать может изменить свое мнение и снова взять их под защиту. Хотя теперь слишком поздно. Нам надо задержать Гутторма здесь на день-другой, когда Олаф будет уходить.
Эдла кивнула:
— Я знаю, как это сделать.
В тот же вечер она пришла к кораблю Гутторма с дюжиной людей, нагруженных солониной и бочками пивом. Гутторм вышел к ней, и Эдла сказала:
— Знаю я, что завтра вы уходите домой, но попросила я Олафа, чтобы дозволено мне было сделать прощальные подарки моим подругам: Сигрун и Ингрид. Сейчас я и мои служанки ткем полотно с узором, принятым в наших краях. И полотно то будет готово завтра к вечеру. Не согласишься ли ты подождать, пока подарок мой будет готов? Ведь таково было слово конунга Олафа.
Гутторм хотел было отправиться на корабль отца и спросить, но Эдла продолжила:
— А чтобы вам легче было скоротать время, принесла я соленого мяса и доброго пива. Не откажи мне, Гутторм Торвиндсон, в моей просьбе. Дай мне еще день повидаться с подругами. — И она подошла ближе к Гутторму и положила руку ему на плечо, заглядывая ему в глаза.
Гутторм тогда сказал:
— Один день ничего не решит, мы встретим отца, когда пойдет он обратно из Викена.
Эдла махнула рукой, и слуги передали мясо и пиво на борт. Затем к Эдле вышли Сигрун и Ингрид, для которых на палубе поставили шатер. Эдла сказала:
— Не время сейчас об этом говорить, но ошибкой было надеяться на справедливость сына Трюггви.
— Наш долг был попытаться обелить имя нашего отца. Что же, если это расплата, мы готовы принять ее, — ответила Сигрун. — Мне жаль только, что я не увижу больше ни Бьёрна, ни маленького Одда.
Тогда Эдла начала ее успокаивать:
— Гутторм сказал, что готов задержаться здесь еще на день, мы можем устроить ваш побег.
Ей ответила Ингрид:
— Мы не нарушим клятвы и не станем убегать.
Эдла кивнула:
— Так я и думала. Ну что же, посмотрим, как боги отнесутся к неправедному суду конунга Олафа.
Потом Эдла ушла, сказав, что завтра придет снова. Весь вечер и всю ночь на корабле Гутторма пировали, а сам он сходил на корабль к отцу, чтобы объяснить, что остается в Конунгахелле еще на один день. Торвинд выслушал его, огорчился вслух, что думал он, что сын его будет умнее, но сказал, что теперь Гутторму придется выпутываться самому, потому как конунг Олаф в ярости, и он должен быть с ним. И сказал, что Гутторму следует отплывать как можно скорее, потому как корабль его — самый небольшой из всех кораблей, что привел Олаф. И гребцов на нем немного. А путь ему в одиночку предстоит неблизкий.
Гутторм сказал, что не видит опасности и верит, что Сигрид не уронит своей чести и не нападет. Торвинд ответил, что тоже верит Сигрид, но все равно в этих краях опасно остаться с одним кораблем. Тут Гутторм его успокоил, сказав, что он как раз нагонит его на обратном пути из Викена в Согн. Торвинд скрепя сердце согласился и тут же ушел на корабль Олафа.
Наутро все корабли Олафа, кроме одного, ушли. И Олаф даже не захотел прощаться с Сигрид. А та позвала людей и спросила, почему Олаф оставил один корабль. Ей ответили, что этот корабль — тот, что должен отвезти в Согн Сигрун и Ингрид, и он ждет, когда Эдла со своими служанками закончит ткать полотно, которое обещала отдать дочерям Одда в подарок.
