Как бы то ни было, но в зал приема пошла не заплаканная дочка купца. В зал Осеннего бала вступила гордая и прекрасная Императрица, облаченная в летящее черное с серебром вечернее платье, цвета правящего рода. На безупречном лице лишь отстранённая вежливость, а за плечом вереница фрейлин. Девушки тут же растворились в окружающей толпе, негласно опекая Императрицу. А Хелена, спокойно оглядевшись и начисто проигнорировав мужа, легкой походкой направилась к плотной группке единственно знакомых ей аристократов. К птенцам.
Мужчины и Миранда встретили ее тепло. Даже несмотря на то, что Повелительница была необычно немногословна. В конце концов именно этих разумных девушка знала чуть ли не с рождения. И с ними ей было комфортнее всего, не считая мужа. Но муж… Ему еще предстоит объясниться.
Первый танец, медленный и неторопливый, девушка, вопреки традиции, отдала своему помолодевшему отцу.
— Доча? — негромко произнес Хален, умело ведя девушку в танце. — У тебя что-то стряслось?
— Ничего необычного, — Хелена даже не поменялась в лице, но отец — это отец. — Ничего неожиданного.
Разворот. Пары разошлись, чтобы еще через мгновение сойтись вновь, повинуясь красивой мелодии.
— Ну да. Ага. Точно, — Хален слегка поправил девушку за талию. — Просто теперь все вокруг знают, что у тебя с Лиром разлад.
— Давай не будем, — губы девушки на краткий миг дрогнули. — Не сейчас. Мне надо отвлечься.
— Ну хорошо, — хмыкнул медведеподобный мужчина. — Знаю я один способ. А потом ты мне все расскажешь.
— Возможно, пап.
Первое, что получила Хелена, вернувшись к птенцам, был бокал игристого. И растерялась. До сих пор Хален очень неодобрительно относился к употреблению дочерью алкоголя. Но теперь, наткнувшись на одобряющий взгляд родителя, смело пригубила напиток из хрустального бокала. Так и пошло. Девушка старательно игнорировала мужа, держала эмоции в узде и планомерно накачивалась игристым в перерывах между танцами с птенцами. Болтала с Мирандой ни о чем, смеялась шуткам Ррыча, спорила с Генри об устройстве государственной машины, а с Киром — о современной моде и вольном поведении молодежи. Обида, сжимавшая сердечко, постепенно ослабляла свою хватку, поддавшись новым ярким впечатлениям.
На фоне остальных сегодня выделялся Сигриниаль. Куда-то пропали чопорный дворецкий и безжалостный убийца на императорской службе и появился галантный кавалер, который к тому же был весьма недурен собой. Он почти сразу взял своеобразное шефство над печальной Императрицей и ненавязчиво ухаживал за ней весь вечер, то развлекая девушку разговорами, то поднося ей новые бокалы с напитками. Не удивительно, что последний танец, закрывающий, Хелена отдала ему.
По неписанным правилам, кто девушку последний танцует, тот ее и ведет к столу. Однако Хелена, неожиданно для себя, оказалась не в пиршественном зале, а на укрытой сумерками и стриженными кустами лавочке во дворе Цитадели. Вокруг фоном слышались стрекотания ночных насекомых и приглушенные томные разговоры укрывшихся парочек. Рядом с ней сидел Сигриниаль, красивый и притягательный. Мягкий свет фонарей придавал его совершенному облику легкую влекущую загадочность.
Повинуясь внезапному, но такому сильному импульсу, Хелена потянулась к его губам, что так манили. Сигриниаль не оттолкнул девушку и через миг они самозабвенно целовались. Губы альва пахли летним лугом, а язык вытворял такое, что девушка почувствовала жар внизу живота. Удовольствие было острым и всеобъемлющим, захватив Хелену полностью.
Закончилось все внезапно. По двору прокатилась мощная волна удивления, заставив всех, кто миловался на лавочках застыть столбом. Даже вездесущие цикады притихли. Потом ведром холодной воды извне накатила обида, терпкая и жгучая, как осхарские пряности. Затем мир погрузился в понимание, отдающее нотками горечи. Хелена оторвалась от застывшего альва и повернулась, безошибочно найдя источник таких ярких переживаний. Локтях в сорока в раскрытых дверях бального зала стоял Лир. Девушка окунулась в волну чистой как слеза, щемящей грусти. А потом эмоции Императора как отрезало.
Что. Она. Наделала.
Ошалелый взгляд метнулся на альва, на злые огоньки в его больших глазах. Потом на мужа. Так не должно быть! Это неправда! Душу затопила паника, теперь ее собственная. В голове билась лишь одна мысль — виновна. Разум затопило шквалом эмоций, и он благополучно потерялся из реальности, пытаясь пережить бурю. Тело же отреагировало предсказуемо. Ноги в дорогих туфельках вынесли Хелену из сада, затем через ворота, мимо молчаливых стражей, на дворцовую площадь. А потом и дальше по мостовой, куда глаза глядят.
В себя девушка пришла на маленькой уютной площади, обнимаясь с фонарным столбом. Вокруг ни души. Окна домов, что угадывались в ночи над многочисленными клумбами, были темны. И только в оконцах небольшой церквушки, почти часовни, угадывался неверный отсвет. Ну что ж, не худший выбор. Надо уже избавляться от дурной привычки тела бежать в любой непонятной ситуации. Девушка оторвалась от опоры и, вытирая слезы, на подрагивающих от напряжения ногах направилась к церкви.
Внутри было тихо. Мягко горели убранные в цветные стеклянные абажуры алхимлампы, освещая статуи Эн-Соф и святых. На своих извечных местах стояли ряды деревянных лавок со спинками. Девушка прошла между них и упала на колени перед подножием главной статуи, что было украшено горящими свечами. Упала и расплакалась навзрыд. Что же она наделала? Что же он наделал? Как теперь быть, Господи? Как склеить то, что неосторожно разбито на тысячу осколков? Отчаяние захлестывало волнами. Помоги, Эн-Соф! Молю тебя, дай знак!
И знак был дан. Рыдающая Хелена не сразу услышала тихий ритмичный речитатив. Как-будто кто-то напевал марш, на фоне так и напрашивались воинские барабаны. Приятным баритоном, надо сказать напевал. Песня звучала приглушено, но все громче. И вот уже стало возможно разобрать слова:
Да я кобольд и копаю нору-у, Глубже под гору-у, жилы под кирку-у-у, Да я кобольд и я в штреке живу-у-у, В штреке я живу-у-у, слитки кую-у.[3]
На этих словах с треском распахнулась неприметная дверь и в молельный зал ввалился низкорослый, заросший по самые глаза курчавой бородой мужик. С кожей цвета рассветного неба. В рясе. И ряса на нем смотрелась, как седло на няве. Эстетический шок застал Хелену врасплох. Ее преподаватель по экономике называл такое состояние «когнитивный диссонанс». А затем замолчавший мужик открыл рот:
— Ого, да у меня гости, — бархатный баритон священника укутывал, словно пуховое одеяло. — Что плачешь, дева младая? Обидел кто? Пойдем, покажем ему, как таких красавиц обижать. Сейчас, дубину возьму только. Где-то она у меня тут валялась…
Хелена так ярко представила, как жизнерадостный кобольд в рясе тузит Лира дубиной, что невольно прыснула.
— Не-не-не, отче. Не надо, — девушка некуртуазно шмыгнула носом. — Я думаю, можно не так, ну, радикально.
— Ага. Угу, — подошедший на расстояние вытянутой руки священник внимательно осмотрел девушку ореховыми глазами. — Ну ладно. Но поговорить тебе явно не помешает. Пойдем-ка, дева.
Пахнущий церковными благовониями святой отец аккуратно поставил девушку на ноги и, придерживая ее за локоток сильными руками, повел в ту самую дверь. И надо сказать, что его прикосновения были очень волнительными. За дверью Хелене открылось обиталище увлеченного ученого. Много шкафов с бумагами, пузырьками и банками. Стол, заваленный непонятными, но сложными на вид инструментами. В углу, стояла монструозная конструкция из змеевиков, колб и горелок. А у дальней стены, под небольшим оконцем, рядом с аккуратно убранной кроватью стоял еще один столик, накрытый кружавчатой скатертью. За него Хелену и усадили, на поразительно удобный стул.
