Непостижимый переход от пространства тела к телу в пространстве, от непрозрачного (теплого) к проницаемому (холодному) позволяет удалить тело, исключить его из поля сознания. Как стала возможна подобная магия и возможна ли она сейчас? На чем основана операция, в результате которой исчезает фундамент? Какое давление могло и до сих пор может воздействовать на «нормальный» путь, ведущий от Эго к Другому, а вернее, от Эго к самому себе через своего двойника, Другого?
Достаточно ли для появления, проявления Эго в «моем теле», чтобы оно обозначило вокруг себя лево и право, разметило направления? Достаточно ли данному Эго сказать «мое тело», чтобы получить возможность указывать на других, локализовать тела и предметы? Нет. Кроме того, чтобы сказать «мое тело», Эго нуждается в языке и в определенной дискурсивной практике, а это долгая история. При каких условиях возникает эта история, эта речевая практика, это вмешательство языка? Откуда берется код Эго и Альтер Эго, кодировка промежутка между ними?
Чтобы возникло Эго, оно должно явиться самому себе, а его тело – явиться ему отдельным, то есть отделенным, абстрагированным от мира. Оно – жертва мира, ему грозит тысяча опасностей, и оно строит укрепления: замыкается в обороне, закрывает к себе доступ. Оно ставит преграды природе, ибо чувствует себя уязвимым. Оно хочет выглядеть неуязвимым. Фантазии? Конечно же, магия! Предшествует ли магическая операция наименованию? Или следует за ним?
Вымышленные и реальные преграды, призванные защитить от нападений, могут укрепляться. Защитные реакции (как показал В. Райх[103]) иногда приводят к сооружению крепкого панциря. В других, не западных цивилизациях дело обстоит иначе. Здесь существует разработанная до мелочей практика обращения с телом, имеющая целью постоянно избавлять его от изменчивого влияния «среды», от агрессивного воздействия пространства. Таков восточный ответ на скромный запрос пространственно-временного и практико-чувственного тела, тогда как на Западе заказ привел к вербализации, порождающей лишь окаменение и омертвение.
В некоторых ситуациях образуется разрыв, зазор, промежуток: совершенно особое пространство, магическое и реальное. Бессознательное? Быть может, оно – не смутная природа, не субстанция, наделенная желанием, не источник языка и не сам язык. Быть может, оно и есть этот зазор, этот интервал? Со всем, что в нем содержится, внедряется в него и в нем происходит. Зазор между чем и чем? Между собой и собой, между телом и его Эго (вернее, между стремящимся сложиться Эго и его телом). Что достигается лишь в ходе длительного обучения, деформирующего образования, которое получает незрелый, недоразвившийся ребенок, обреченный на семейную и социальную зрелость. Но что же проникает в этот промежуток? Язык, слова, знаки – необходимая и пагубная, обязательная и опасная абстракция. Смертельный интервал, где застаивается словесная пыль и грязь. То, что туда проникает, позволяет сместить смысл за пределы переживания, за пределы плотского тела. Слова и знаки делают возможной – более того, вызывают, провоцируют, заказывают – метафоризацию, вынесение физического тела за собственные границы. Эта операция, где магическое смешано с рациональным, вызывает странный процесс (словесной) дезинкарнации и (эмпирической) реинкарнации, искоренения и укоренения, спациализации в абстрактной протяженности и локализации в строго очерченном пространстве: смешанном (еще природном, но уже произведенном) пространстве первых лет жизни, а позже – поэзии, искусства, то есть пространстве репрезентаций.
III. 9
Тело неподвластно аналитической мысли, разъединяющей циклическое и линейное. Единство тела, его великая тайна, которую мысль стремится расшифровать, вновь оказывается непрозрачным, зашифрованным. Ибо тело объединяет циклическое и линейное: циклы времени, потребностей и желаний – и линейность движений, ходьбы, хватания, работы с помощью материальных или абстрактных орудий. Существование тела предполагает постоянную отсылку одного к другому в их переживаемом, но не мыслимом различии. Разве не тело изобретает что-то новое в повторяющемся, потому что улавливает различие в этом повторении? Тогда как аналитическая мысль, изгоняя различие, не может постичь, каким образом повтор порождает новизну. Познание не признает, что приносит телу несчастье и испытание. Вторгаясь в промежуток между переживанием и знанием, оно сеет смерть. Пустое тело, тело-решето, нагромождение органов, аналогичное куче вещей, тело, расчлененное на отдельные члены, тело без органов – все эти так называемые патологические симптомы, вызванные опустошительным воздействием репрезентации и дискурса, обостряются в современном обществе с его идеологиями и противоречиями (в частности, между пермиссивным и репрессивным в пространстве).
Обусловлено ли дробление, фрагментация тела, иначе (и вернее) говоря, скверная связь Эго с его телом, одним только языком? Восходит ли разделение тела на функциональные локусы, отказ от тела как (субъективного и объективного) целого к тому факту, что с детских лет части тела называют бессвязными словами? И потому эти части (фаллос, глаза и т. д.) существуют по отдельности в пространстве репрезентации, которое впоследствии переживается как патология…
Подобная теория оправдывает одновременно и христианскую (точнее, иудеохристианскую) традицию, которая не желает знать тело, презирает его и отбрасывает в оссуарий, а то и во владения дьявола, – и капитализм, при котором разделение труда затрагивает само тело трудящихся и даже не трудящихся. В одной из первых научных продуктивистских систем, «системе Тейлора», от тотального тела остается лишь известное число линейно обусловленных движений, подчиненных строгому контролю. Разделение труда, специализация, распространяющаяся на жесты, безусловно, имеет для фрагментации тела на разъединенные/соединенные части не меньшее значение, нежели дискурс.
Связь Эго с телом, понемногу открывающаяся теоретической мысли, оказывается сложной и многообразной. Отношений Эго с собственным телом (опытов присвоения тела, удачных и неудачных) существует столько же, сколько обществ, «культур», а возможно, и индивидов.
Но практическая связь Эго со своим телом определяет его отношения с другими телами, с Природой, с пространством. И наоборот: связи с пространством отражаются в отношениях с другим телом и другим сознанием. Анализ и самоанализ тотального тела, его локализация и фрагментация зависят от практики, которая включает в себя дискурс, но не сводится к нему. После того как труд отделяется от игры, ритуальных жестов, эротики, взаимодействия и взаимосвязи приобретают еще большее значение. При современном развитии промышленности и городской жизни в отношениях с телом господствует абстракция. Природа отдаляется, и ничто не способно восстановить тотальное тело – ни предметы, ни деятельность. Западная традиция, не признающая тела, странным образом актуализуется вновь; когда злодеяния списывают на один лишь дискурс, тем самым снимают все обвинения не только с традиции, но и с «реального» абстрактного пространства.
III. 10
Изобретательский дар тела демонстрировать не нужно: оно показывает его, дает ему выход в пространстве. Многообразные ритмы взаимодействуют, проникают друг в друга. В теле и вокруг него, словно на водной поверхности или в толще потока, сталкиваются, пересекаются, накладываются ритмы, связанные с пространством. Они захватывают и первичные импульсы, и энергии: как те, что распространяются внутри тела, так и те, что действуют на поверхности, как «нормальные», так и избыточные, как взрывные, так и вызванные внешним воздействием. Ритмы соотносятся с потребностями, рассеяны в тенденциях или концентрируются в желании. Как их перечислить? Некоторые видны сразу: дыхание, биение сердца, голод и жажда, сон. Другие скрыты – ритмы полового влечения, плодородия, социальной жизни, мышления. Одни остаются на поверхности, другие возникают из потаенных глубин.
Конкретный анализ ритмов и, возможно, способов их использования (присвоения) мог бы дать ритмоанализ. Он обнаружит те ритмы, что проявляются лишь опосредованно, в своих косвенных эффектах и выражениях. В ряде случаев ритмоанализ может занять место психоанализа: он более конкретен, более действен и теснее связан с педагогикой освоения (тела, пространственной практики). Он применит к живому телу с его внешними и внутренними связями принципы и законы общей ритмологии. Главным объектом и экспериментальной площадкой такого исследования станут танец и музыка, «ритмические звенья» и их воздействие. Взаимодействие ритмических повторов и избыточности, симметрии и асимметрии не сводится к детерминантам, выделенным и закрепленным аналитической мыслью. Понимание и присвоение полиритмичного тела возможно лишь при таких условиях. Ритмы различаются своей амплитудой, частотой, энергией, которую они излучают и распространяют. Перенося эти различия, воспроизводя их в напряжении, в силе ожидания, давления, действия, они сталкиваются в теле, подобно волнам в «эфире».
