Продавец не мог придумать спасительной лжи и только клялся своими цветущими детьми, что банку он продал. Заведующий не верил, и к вечеру все внизу знали о том, что в магазине грядут кадровые перестановки, что магазин закрывается на учёт.
— Вот так-то! — сказал Жора.
— А груша? — спросил я в целях предосторожности, не совсем веря услышанному.
— Имелась в виду только банка! — сказал Жора и, не выдержав, спросил, зачем же я её купил.
Я величественно полез в банку большой ложкой, вынул оттуда две нежнейшие сардинки в оливковом масле и без хлеба сжевал.
Жора до вечера пил и сочинял речь для моих похорон, постоянно спрашивая, что бы я хотел хорошего от него услышать на похоронах.
Вечером мы решили пойти к Магаро. Но уже около айв я спросил, почему же Шота не сказал завмагу обо мне.
— Он не мог напустить тень на тебя, потому что она неминуемо коснулась бы нашего Дато! — ответил Жора.
И мы изменили решение пойти к Магаро на решение пойти к Шоте.
Когда же мы спустились во двор к Геронтию, то изменили и это решение, потому что Геронтий послал жену понести хорошую весть продавцу, а нас усадил за стол.
Мы оставались у него до хорошей луны. Потом поднялись к нам, взяли эту банку, ружьё и патроны. Потом, сколько-то одолев дороги на верхние покосы, взялись стрелять по банке.
Гул катился по горам.
И разбуженный Магаро, наверно, долго смотрел из своего двора на наш двор, укрытый тенью нашей груши.
Может быть, проснулись и продавец, и Шота.
— В сорок четвёртом я стрелял так! — кричал Жора и ставил рядом с банкой свои сапоги, утверждая, что они от его стрельбы не пострадают.
Я и Геронтий отбрасывали сапоги обратно. Гул катился по горам. Но горы и все-все, за самым малым исключением, спокойно спали.
Юрий Тотыш
Алик
Ещё было темно, когда шестидесятилетний пенсионер, бывший шахтёр и пономарь в местной церкви, Иван Викторович Брызгалов проснулся. Гной накрепко слепил ему веки. Он сразу не мог открыть глаза.
Достал из-под подушки мягкую тряпочку, прочистил ресницы и только тогда увидел спальню с окном и бельевым шкафом. На потолке дрожали тени от переплётов. Из кухни доносились осторожные звуки присутствия женщины. Ложка проскребла сковородку, из крана в раковину прошумела и умолкла вода, радиоприёмник глухо забормотал новости. Его супруга Елизавета Петровна, маленькая, толстая, пятидесяти лет, с накрученными на алюминиевые бигуди волосами, уже готовила завтрак.
«Пора вставать!» — решил Иван Викторович. Сложив и спрятав тряпочку снова под подушку, он опустил босые ноги на коврик у кровати, пальцами нащупал тапочки, поднялся во весь свой двухметровый рост и пошёл в туалет. После этого отправился в ванную бриться, мыться. Наконец, свежий, весёлый, появился на кухне, где у плиты колготилась жена. Донимаемая климаксом, она была всегда не в духе по утрам. Быстро взглянув на мужа, не удержалась и запустила в него пересыпанную оскорбительными интонациями колкость:
— У тебя сопля на подбородке. Когда ты только будешь за собой следить?
Он быстро стёр пальцем каплю шампуня. Ему передалось настроение жены. В груди нервы неприятно завибрировали, но Иван Викторович взял себя в руки. Подавив в себе раздражение, спокойно сказал:
— После завтрака еду на дачу.
Елизавета Петровна вспыхнула так, что красные пятна пошли по наливным полным щекам. Напрягая лёгкие, она закричала:
— Опять сбегаешь из дома! С тобой всегда так. Раньше, когда работал на шахте, норовил к алконавтам прибиться в пивнушке. Теперь из деревни на верёвке не вытащишь. Молоденькую полюбовницу завёл там, что ли?.
Иван Викторович знал, как успокоить ревнивую супругу. Надо терпеливо молчать, пока горячий поток слов не выльется из души Елизаветы Петровны. Когда она замолчала и уселась на стул, бессильно опустив руки, нежно погладил могучее белое плечо жены и озабоченно сказал:
— У меня такое чувство, будто деревенские распатронили нашу избушку. Закрою глаза и вижу: оградка разобрана, двери открыты, стёкла в окнах разбиты. Стужа шныряет по комнатам.
У Елизаветы Петровны в глазах навыкате от базедки ворохнулась тревога. Довод мужа, в предчувствия которого она верила, показался ей убедительным. Она хорошо знала: деревенские не гнушались хозяйственным добром дачников. Прошлой зимой у неё утащили новый умывальник и даже ванну из сарая. Глаз да глаз за домиком нужен. Хорошо, если супруг, вместо того чтобы дома пролёживать бока и пялиться в телевизор, проветрится за город. Для понта она ещё поворчала на современных молодых женщин, которые вешаются на шею стариков, затем деловито спросила, что ему приготовить в дорогу. Иван Викторович распорядился:
— Сало, хлеб, бутылку водки!
Последнее в качестве подарка он возил Пашке Кривому, деревенскому бульдозеристу, который охранял его усадьбу. Успокоенная супруга сразу вспомнила о своих женских обязанностях и захлопотала возле стола. Перед мужем появились тарелка с картофелем, парной котлетой с ладонь, стакан крепкого чёрного чая. Плотно позавтракав, Иван Викторович отправился в коридор одеваться. Там из встроенного в стену шкафа достал тёплые кальсоны, спортивные брюки из плащовки, плотный литовский свитер с квадратными многослойными орнаментами, овчинный полушубок и меховую шапку. Ноги утеплил вязаными носками и валенками. Взял деревянную лопату с короткой ручкой, чтобы почистить снег возле гаража.
В дверях Елизавета Петровна сунула ему пакет с продуктами и пожелала:
— С Богом!
Как только Иван Викторович вышел из подъезда на свежий воздух, так сразу остановился в нерешительности. По сугробам бегала лёгкая вьюга, разбрасывая снежную пыль. Брызгалов представил, в какую метель она превращается в чистом поле за городом, где нет никаких препятствий, наверняка уже плотно засыпала шоссейку. Может, вернуться в квартиру и сегодня не испытывать судьбу? Он прислушался к себе. В груди усилилась ноющая боль, которая жёстко требовала. ехать.
Двенадцать лет назад в лаве, где работал Иван Викторович, обрушилась кровля. Сперва по забою пошёл страшный грохот, будто рядом падал с высоты и крушился айсберг. От удара дрожала земля, закачались, повалились стойки. Кровля и почва в лаве сошлись, расплющивая тела шахтёров. Для Ивана Викторовича исчезло время. Рядом с ним на рештаках оказались брёвна под два метра. Обычно, он ворочал двумя руками такие тяжести, но тут брал одной, словно спички, и подпирал кровлю над собой. Когда грохот прекратился и наступила тишина, Брызгалов лучом фонаря исследовал пространство. Со всех сторон его окружали кладки породы и угля, которые могли разобрать только горноспасатели. Со стороны завала тянуло прохладной струёй. Пока от вентиляционного штрека к нему поступал воздух, можно было жить. Лишь бы кровля не раздавила последние стойки, возле которых он стоял. Брызгалов поднял луч фонаря вверх и увидел над собой монолитный, без трещин, гладкий потолок. Его чернота на глазах ошеломлённого забойщика стала светлеть, будто кто-то приподнимал крышку шурфа и открывал небо. Сперва оно было мутным, потом серебристо-зелёным и опустилось вниз, растворяя стенки лавы. Иван Викторович глубоко, судорожно вдохнул и… потерял тело. Он оказался в каком-то необъятном пространстве и, словно свободная мысль, блаженно поплыл в нём. Потом в него проникла боль и стала рвать тело. Забойщик зашёлся криком и увидел себя забинтованным с головы до ног на больничной кровати. Перед ним стояла худенькая блондинка с жёлтыми крашеными волосами в завитках до плеч, лет сорока пяти, в белом халате. Как потом узнал Брызгалов, этой суровой на вид женщине пришлось штопать ему раны на лице, на голове, на спине и собирать кости раздроблённой чуть ли не в муку руки. Теперь хирург была довольна своей работой и с нежностью смотрела на ожившие глаза забойщика. Не удержалась, наклонилась и погладила бинты на его голове, похожей на белый арбуз.
— Как, голубчик, на том свете? — ласково спросила она.
Иван Викторович заморгал, не понимая, потом едва слышимым голосом недоуменно просипел:
— На каком?
— На том, откуда ты только что вернулся, — врач снова бережно прикоснулась к нему.
Он вспомнил глубокий серебристо-зелёный свет и сказал:
— Хорошо! Очень хорошо!
После больницы Иван Викторович уверенно вернулся в шахту, но долго не смог работать. К нему во сне и наяву стали приходить погибшие бригадники. Они подсаживались в «пассажире» — так называли подземный поезд, который развозил горняков по забоям. В лаве собирались около него в кружок и молча смотрели как бы с укором. Брызгалов не выдержал, уволился с шахты и пошёл в церковь служить пономарём. Однажды во сне увидел Дугу, своего бригадира. Тот взял его за руку, подвёл к какому-то бревенчатому деревенскому домику и сказал:
