— Жрать хочется, как из пушки! — сказал парень, позёвывая и оглядывая себя. У него был вид ребёнка, который знакомится с миром.
— Мне тоже! — ответил Иван Викторович, — питание сейчас организуем. У меня в сенцах погребок, где мы оставляем на зиму картошку, морковь, капусту, свёклу. Я займусь овощами, а ты сходи в магазин, купи хлеб, колбасу и бутылку водки. Свою я вёз для бульдозериста. Коль мы её распечатали, надо цельную достать. Пашка — личность амбициозная, гордая. Не любит, когда его угощают остатками.
Брызгалов достал из кармана брюк кошелёк, вытащил пятисотрублёвую бумажку, вложил в руку парня и согнул его длинные холодные пальцы.
— Шуруй! Не хочу, чтобы ты умер от голода у меня в доме, — пошутил он.
Когда через полчаса довольный парень вернулся с пузатым пакетом, в кухне было тепло, печь вовсю горела, в большой алюминиевой кастрюле варилась картошка, капуста. Крышка от пара то одним то другим боком приподнималась и дребезжала.
— Ты куда пропал? — спросил Иван Викторович, принимая пакет с продуктами. — Я уж стал беспокоиться. Не забрала ли тебя к себе в гости метель.
— Магазин оказался запертым на амбарный замок, — совершенно серьёзно объяснил тот. — Какая-то ещё тётка подошла, закричала на бессовестную Настьку, которой никогда не бывает на работе. Потом попросила меня подождать и убежала за магазин. Только через полчаса она появилась с продавцом.
Иван Викторович понимающе кивнул.
— У нас такой порядок. Если нет покупателей, Настя у себя в хозяйстве. У неё четверо детей. За всеми пригляд нужен. Поэтому мы сперва ходим к ней домой, а потом в магазин. Надо было тебе сказать об этом. Моё упущение.
— Чепуха! — слабо махнул рукой парень, усаживаясь возле стола и охватывая голову. — Сейчас для меня время остановилось.
Иван Викторович нарезал колбасу, отправил в кастрюлю. Плотно прикрыл крышкой и тоже уселся.
— Пусть потомится. Через пять минут будем есть украинский борщ, — пообещал.
Парень отнял ладони от лица. Слёзы переполняли его красные глаза и стекали через уголки на скулы. Он выглядел неприкаянным, каким-то убогим. Ивану Викторовичу стало жалко его. Он налил в стакан водки — мужское утешение, и подвинул ему:
— Выпей, полегчает!
Гость опрокинул в себя весь стакан и, поморщившись, потянулся к хлебу.
Иван Викторович стал рассказывать:
— В детстве с родителями я жил в доме на окраине города, почти таком, в каком мы сейчас. Нашу улицу, которая почему-то называлась Одесской, заселяли семьи фронтовиков. Я помню, как после войны они, бравые, уверенные, радостные, в новенькой зелёной форме, с кожаными немецкими чемоданами, возвращались домой. Но потом оказывалось, что у каждого из них психика была повреждена. Сосед Степан Денисович прошёл через плен… Фашисты пять раз его выводили на расстрел. Убивали каждого десятого, восьмого и даже третьего. Он оказывался девятым, седьмым, четвёртым. Но пуля всё-таки достала его уже после войны. Он зарядил своё охотничье ружьё и выстрелил себе в рот. Второй фронтовик, что жил напротив нашего дома, Тимофей Петрович, капитан-артиллерист, в стайке повесил жену, добрейшую, безответную женщину, которая верно ждала его всю войну. Третий, бывший комбат, каждую ночь во сне поднимал своих солдат в атаку на какую-то высотку. После этого утрами у него голова крошилась от боли. Он кричал и бил кулаком в стенку. В конце концов переселился в психушку. Память, как сказал умный человек, это топливо, которым заправляется наша жизнь. В твоей ауре много чёрных и красных всполохов.
— Что это значит? — встревоженно закрыл левый глаз парень.
— Вероятно, ты был на войне. На чеченской или даже афганской. Там мог тоже подорвать свою психику. Может, лучше оставить в покое свою старую память и жить с чистого листа?
Парень не ответил. Иван Викторович разлил по тарелкам борщ и достал ложки.
Не успели мужчины опростать полкастрюли, как на кухню ввалился бульдозерист Пашка Кривой, ростом под потолок, краснорожий, в фуфайке, расстёгнутой до просторного пуза, пропахший соляркой, и заорал, как глухим:
— Что за пьянка? Драки нет!
Пашку ухватили под руки, усадили за стол, налили ему в стакан остатки водки. Гость тяжело посмотрел на горючую жидкость, почмокал толстыми губами и засобирался в магазин за новой бутылкой, но ему не дали подняться, заставили не только выпить, но и уплести две тарелки борща, а потом в карман фуфайки затолкали полную литровую «Московскую». Он так обрадовался, что стал хозяина и парня крепко обнимать и целовать. Кое-как мужики оторвали любвеобильного бульдозериста от себя и отправили домой отдыхать. Довольный Пашка, узнав, что завтра Брызгалов уезжает в город, обещал встать пораньше утром и протаранить для УАЗика дорогу от деревни до шоссе.
Вечером Иван Викторович достал из комода в спальне две простыни, ватное одеяло, подушку, всё это аккуратно стопочкой положил на диван в гостиной и подмигнул парню:
— Обустраивайся!
Тот благодарно закрыл левый глаз, решительно сгрёб бельё, переложил горкой на стул и оттуда уже достал простыни, расстелил на диване, положил подушку в изголовье. Раздевшись до трусов, пошёл на кухню, там под умывальником вымылся с головы до ног, после этого чистым улёгся в постель, накрывшись одеялом до подбородка. Глядя на стоявшего перед ним Ивана Викторовича, сказал упорно:
— Всё-таки мне надо вернуть память.
Иван Викторович пожал плечами и прошёл в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Затхлый воздух ещё стоял там. Комнатка не проветривалась, сохраняла запахи прелых листьев и пыли. Было такое ощущение, что где-то рядом держали винный погребок. Брызгалов подошёл к окну и приоткрыл форточку, чтобы запустить свежий воздух в спальню.
После этого он достал из комода постельный комплект. Хозяйственная Елизавета Петровна была просто помешана на чистом белье. Она могла неделями не стирать своё платье и комбинации, не говоря уже о рубашках мужа, но простыни, пододеяльники держала в идеальном состоянии и каждую неделю меняла. Когда осенью супруги с первыми белыми мухами покидали дачу, переезжая в город, в комоде стопками лежало постиранное и выглаженное бельё. Последней из дома выходила Елизавета Петровна и веником выгоняла остатки мусора во двор. Только тогда Иван Викторович закрывал избу на увесистый замок и заводил машину.
Он поддел рукой прохладный комплект, бросил на голый полосатый матрац. Из нижнего ящика достал толстый тёплый китайский плед в жёлтую полоску. Теперь можно было и поспать. Раздевшись до нательного белья, Брызгалов забрался под плед, открыл Библию в твёрдой чёрной обложке с крестом. Много лет на сон грядущий он любил читать Святое Писание. Откроет книгу и всматривается в первые попавшие на глаза строчки. Для него это были наставления на день грядущий.
Водрузив на переносицу толстые роговые очки, Иван Викторович открыл Библию на Послании святого апостола Павла к римлянам. «Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?» — прочитал он. Ему показалось, что через эти строчки он услышал ломкий от боли внутренний голос парня…
Когда Брызгалов проснулся, была глубокая ночь. В комнате царил ровный полумрак. Сугробы в саду отбрасывали лунный свет в окно. Каждый предмет выглядел отчётливо, как днём. Иван Викторович поднялся, подошёл к окну и поглядел через стекло. Метель прекратилась, воздух стал хрустальным от мороза, и небо ярко разрисовалось звёздами.
Постоял минуту, оглядывая небо, потом выдвинул ящик комода, достал холщовый плотный мешочек. Развязал, достал пакет, завёрнутый в жёлтую хрустящую бумагу, аккуратно развернул, взял деревянную доску с божественным ликом, поставил на комод и рядом зажёг толстую свечку. Встал напротив, перекрестился, долго смотрел на огонь, не моргая, пока не защипало глаза, потом стал читать молитвы и перевёл взгляд на лик. Ему показалось, что нимб зарябил, стал покрываться жёлтыми волосами, которые опустились до плеч. Лоб уменьшился, удлинился, морщинки разгладились, кожа молодо порозовела, тонкая щёточка чёрных бровей крылышками легла от переносицы до виска и затерялась под волосами. Круглые глаза потемнели, стали глубокими, оттуда ужасная бездна другого мира глянула на Брызгалова. Ему стало не по себе. Он отшатнулся и увидел перед собой малыша лет пяти в белой просторной рубашке до колен, из-под которой выглядывали такого же цвета штаны. Ноги отрока были босыми. Он походил на русского крестьянского мальчика с картин Репина. Видение протянуло ему ручонку. Иван Викторович послушно шагнул к нему и увидел синий валик далёкой горы, блестящую полоску воды, зубчатую стенку пихтового леса и поле, покрытое нежной травой. Так было приятно ступать по этому мягкому, шелковистому пространству. Блаженство струилось вверх по его ногам, радостным, сладким чувством подступало к сердцу. Он опустил голову, ему хотелось лечь на траву, раскинуть руки и навсегда раствориться в зелёном шёлке. Но мальчик упорно вёл его к чёрному, как уголь, лесу.
