только жалкие островки, лишь кое-где прерывался пятном городка или деревушки. Несметные стада оленей, косуль и кабанов носились по его чащам, а королевская охота из полусотни всадников нарушала своим шумом идиллию лесного покоя.
Сегодня травили кабана. Королевские псари вели на связке свирепых алаунтов, получивших свое название от племени аланов, которые привели их из своих далеких земель на Кавказе. Собаки взяли след, и рвались с поводка. Кабан был где-то близко, вон как заливаются. Тут главное не сплоховать. Взять пешему охотнику кабана на копье — дело настоящего мужчины. Кабан не прощает ошибок. Чуть промедлил, и вот уже дичь топчет охотника, разрывая клыками бедренные жилы. И пяти минут после такого не прожить. Незадачливый охотник истекал кровью тут же. Свинья, да еще с поросятами была еще страшнее. Она будет остервенело рвать врага зубами, не обращая внимания на то, что тот давно уже умер. Настоящий трофей — это именно кабан или медведь. Бить стрелами оленей — удел черни. Это как корову зарезать, в этом нет чести. Только тот зверь, что может убить тебя сам, достоин стать добычей короля.
Хильперик спешился и взял копье, что подал ему ловчий. Кабанье копье не спутать с боевым. Толстое древко длиной чуть больше человеческого роста и широкий длинный наконечник с перекладиной, что не даст провалиться в тушу, и позволит нанести еще один удар.
Раздался треск кустов и на просеку выскочил здоровенный секач.
— Ха-а-а! — заорал король, привлекая к себе внимание.
Кабан развернулся и, всхрапывая, понесся прямо на него. Хильперик выставил копье вперед. Секач- скотина тупая, но свирепая. Он насаживается на наконечник сам, но нужно вовремя уйти с его пути, иначе просто затопчет.
— Есть! Попал!
Кабан поймал копье пастью и пронесся вперед, путаясь в ногах. На нем гроздьями повисли собаки, но он уже слабел.
— Копье! — заорал Хильперик, и ловчий подал ему свое.
Король ударил секача под левую лопатку, чуть выше того места, где начинается передняя нога, и сделал режущее движение в ране. Хлестанула черная кровь из рассеченных сосудов, и секач захрипел, теряя жизнь с каждым вздохом.
— Хорошего взяли! — еле сдерживаясь от азарта, сказал Хильперик. — Вина!
Слуга подал ему флягу, и он жадно выпил половину, не обращая внимания на то, как на рубаху проливаются багровые струи.
— Возвращаемся! — дал он команду, и кавалькада устремилась назад, на виллу, куда уже был отправлен гонец. Там уже ждут, и готовят пир, на котором будет съеден этот самый кабан. Жесткое мясо было едой настоящих мужчин, и король чувствовал себя как нельзя лучше.
Подъезжая к вилле, он не обратил внимания на неприметного воина, который подошел к нему с поклоном.
— Прости меня, великий король, — склонился воин. — Дозволь обратиться с просьбой.
— Говори, — недовольно сказал король.
Воин приблизился и дважды ударил короля кинжалом. Свита оцепенела. Воин бросился бежать, и копье, брошенное ему в спину, так и не достигло цели. Он скрылся в зарослях.
— Фалькон это, — хмуро сказал герцог Харарих, разглядев убийцу. — Я его знаю.
— И кто он? — спросили его остальные. — И где ты его видел?
— В Австразии я его видел. Это лейд королевы Брунгильды. Только, мужи, думаю я, не стоит об этом сейчас говорить. А то, как бы и нам головы не потерять, ведь беда на нашу землю идет.
* * *
Месяцем позже. Париж
Два войска подошли к старинной столице франков. С юга стали бургундцы, а с севера — отряд из Австразии. По случайному совпадению, в момент убийства король Хильдеберт со свитой были в городе Мо, от которого до границы Нейстрии всего день пути. Ах, уж эти совпадения!
Но парижане не пустили их, а Фредегонда, которая написала слезное письмо Гунтрамну, приказала готовить город к обороне. Вести летели к ней одна другой хуже. Она успела перевезти в Париж большую часть казны, но вероломные казначеи потащили оставшееся золото и серебро Хильдеберту, стремясь войти в милость у нового повелителя. Один их них, по имени Нектарий, украл даже королевские окорока и вина, не стесняясь ничего. Гунтрамн прибыл в Париж, и встретил самый теплый прием. Фредегонда дала обед в его честь, где и состоялся разговор, исходом которого должна была стать ее жизнь или смерть.
— Мой дорогой король, — разливалась она соловьем. — Мы в вашей полной власти. Я и мой сын. Я передаю королевство под вашу руку. Будьте защитником мне и сыну вашего брата. Не дайте погибнуть своей родной крови.
— Я пришел провести следствие, королева, — хмуро сказал Гунтрамн. — За Сеной стоит мой племянник, который требует твоей выдачи. Он обвиняет тебя в убийстве своего отца, дяди, тети и кузенов. И он утверждает, что твой сын незаконнорожденный.
— Он обвиняет меня в убийстве мужа? — подняла брови Фредегонда. — Мой государь, я всего лишь глупая женщина, но ученые люди, что вершили суд в Нейстрии, часто произносили слова на старой латыни: Cui bono[84]. Разве мне было выгодно убивать любимого мужа, которому я родила шестерых детей? Разве не осталась я сейчас без защитника? Разве не в опасности моя жизнь теперь? Неужели я кажусь настолько глупой, мой государь?
— Cui bono, говоришь! — удивленно протянул Гунтрамн. — Я много слышал о тебе, но ты смогла меня удивить. Тебе, и впрямь, незачем было убивать моего брата, ты только теряешь от этого. Но вот что с верностью ему?
— Самые уважаемые епископы королевства будут свидетельствовать, государь. И три сотни лучших людей из свободных франков. Они поклянутся на Библии, что я была верной женой, и что они не слышали слухов, порочащих меня.
— Вот как? — удивился Гунтрамн. — Если это случится, то я, безусловно, поверю им, и возьму под свою руку твоего сына.
— Вы это увидите, государь, — пообещала Фредегонда. — Я уже созываю их в Париж. Есть еще один вопрос…
— Какой же? — спросил Гунтрам.
— Земли, король. Не дайте ограбить вашего племянника. Заберите то, что считаете своим, но вероломным убийцам моего мужа не давайте ничего.
— Земли??? — захохотал Гунтрамн. — Тут уж будь спокойна! Да они лесного хутора у меня не получат! Они уже перетянули к себе Тур и Пуатье. Епископ Григорий скоро молиться будет на Брунгильду, придется вразумить его.
— А Гундовальд[85], мой король? — с милой улыбкой спросила Фредегонда.
— И Гундовальд тоже на их совести, — кивнул головой Гунтрамн. — Его же Бозон из Константинополя притащил, а он человек Брунгильды. А теперь этот самозванец мои города занял, волосы посмел отрастить, и братом меня называет. А ведь его отец не признал, велел остричь и со двора прогнал.
— Я буду
