командир не рассердился, а, напротив, дружелюбно улыбнулся, боец принялся словоохотливо объяснять:
— Придумали мы из этой бочки печурку соорудить. Дыру пробьем, приладим трубу, пускай греет… А вы к нам, товарищ командир, на время, или как?
— Я к вам комиссаром назначен.
— Ну, на постоянно, — вздохнул чубатый, — хлебнете вы здесь лиха.
— Вместе хлебать нам это лихо.
— Что и говорить, вместе, — рассмеялся боец.
Марулин помог ему плотнее пристроить бочку на плече.
— Зовут-то как?
— Левченко Степан, — ответил красноармеец и двинулся осторожными, цепкими шагами.
Заботы сразу обступили комиссара. По ночам в крепость переправляли оружие и боеприпасы. Ими занимался комендант: распределял по взводам. Хлеба и продуктов прибывало маловато. Вопросы питания взял на себя Валентин Алексеевич. Он вместе с бойцами обшарил все складские помещения. Пожива оказалась не велика. Тогда внимание Марулина привлекли огороды. Посажены они были старой охраной складов.
Грядки внутри крепости красноармейцы обобрали быстро. Зато с теми, которые находились на валу, за стенами, пришлось повозиться: огород на виду у врага.
Ночью бойцы выползали на вал. Лопаты с собой не брали, чтобы стука не было. Руками снимали кочаны капусты, вырывали картошку. Рогожные мешки тащили в ворота волоком.
Продовольственная каптерка понемногу заполнялась.
Вообще капитан Чугунов охотно принял распорядок, предложенный комиссаром:
— День твой, ночь моя.
По ночам Марулин следил за переправой, проверял посты.
В «нолевое время» (так в крепости называли время после двадцати четырех) комиссар поднимался на наблюдательный пункт в башню Головкина.
Ему памятно было неожиданное чувство страха, которое он испытал, когда шел сюда впервые. И сейчас в полной темноте нащупывал ступени, хватался руками за холодные, замшелые стены. Что-то вдруг заметалось перед ним — зверек или птица, задело плечо, скользнуло по лицу.
Воздух был затхлый, душный. Подъем казался непомерно долгим. Вдруг посвежело, в обрушенных проемах проглянули звезды. Наконец-то вершина башни.
Дежурный, уступая комиссару место у амбразуры, спросил:
— Не напугали вас летучие мыши? Живут, никак не выкурить…
На наблюдательном дежурил Андрей Зеленов, неизменно спокойный, широкоплечий артиллерист. Он говорил тихо и двигался тихо.
На высоте погуливал ветер. Марулин прислушался к то нарастающему, то стихающему гулу.
Шлиссельбург вначале показался ему сплошной темной массой, чуть виднелись очертания крыш. Пришлось подождать, когда глаза освоятся с темнотой.
Зеленов передал бинокль и сказал:
— Не пойму, что там такое, товарищ комиссар.
В большом доме на улице, которая выходила к набережной, часто открывалась дверь. Светились неплотно занавешенные окна.
— Вероятно, офицерский клуб, — определил Марулин.
Зеленов потоптался на месте от холода. Повернулся к комиссару, сказал, растягивая слова:
— Вольно живут, сволочи, не хоронятся. А мы на своей земле на цыпочках ходим.
Внимание Марулина было сосредоточено не на городе. Он смотрел прямо перед собой, вниз. Там, на узкой и длинной земляной косе, которая отделяла Новоладожский канал от Невы, происходила скрытная, но усиленная работа. Видимо, строились укрепления, траншеи, блиндажи. Фигуры в шинелях двигались на фоне более светлой воды.
На войне ночь — горячее время.
Перед рассветом комиссар зашел еще к пулеметчикам, поставившим свой станковый пулемет, или, как они говорили, «станок», в воротах Государевой башни. Побывал и у связистов, которые налаживали через протоку подводный кабель на правый берег.
Возвращаясь к себе, комиссар думал о словах, сказанных артиллеристом. Не только у Зеленова — у многих такие мысли. Видеть врага и бездействовать — обидно.
Нет, нельзя оставить слова артиллериста без ответа. Если не сегодня, то завтра надо напрямик поговорить обо всем с людьми… Чугунов спал одетый, в сапогах, на досках, брошенных на ржавую сетку кровати. Марулин растолкал его и сам улегся на пригретое место.
Ему казалось, что только он успел сомкнуть веки, как услышал, что его зовут. Вскочил, схватил автомат, висевший у изголовья.
Около кровати стоял Левченко.
— Ну и здоровы вы спать, товарищ комиссар. Уж я вам в самое ухо докладывал. Капитан Чугунов наверх просит.
Выйдя из комнаты, Валентин Алексеевич зажмурился. Ломило глаза. День был яркий. Осеннее солнце светило щедро.
На стене у прикрытия сгрудились красноармейцы. Комендант стоял, сведя руки за спину. Валентин Алексеевич подумал: «Отчего у него пальцы так быстро движутся?» И вдруг заметил, что все держат шапки в руках и смотрят на Шлиссельбург.
Марулин встал рядом с капитаном и услышал его слова, процеженные сквозь крепко стиснутые зубы:
— Взгляни, что делается!
Наискосок, за рекой, у белых стен собора были врыты в землю четыре виселицы. На тугих веревках раскачивались четыре трупа. Руки у них связаны, вытянутые ноги казались неестественно длинными. Среди казненных — женщина, ее распущенные волосы прикрывали плечи.
По соборной площади расхаживали часовые в зеленых шинелях.
Марулин на своем солдатском веку видел немало убитых и к смерти относился просто, она каждого подстерегает. Но повешенных видел впервые. Все плыло у него перед глазами.
Кто вы, простившиеся с жизнью в глухой час на соборной площади? Коммунисты или комсомольцы? Рабочие с Судоремонтного? Или матросы-речники? Шлиссельбургские жители, которые не могли смириться с неволей? Прощайте, родные, безвестные!
Тишина вокруг.
Из толпы бойцов кто-то выбежал, кинулся к пулемету. Но не успел схватиться за рукоятки. Товарищи оттащили его прочь.
Валентин Алексеевич не разглядел лица красноармейца. Тот уткнулся лбом в камни. Спина его горбилась, плечи тряслись.
И такое комиссар видел на войне впервые… Он думал: разговор с бойцами откладывать дольше нельзя. Разговор должен состояться сейчас, немедля.
Собрания в крепости, как и повсюду на передовой, были не в обычае. Комиссар обошел всех красноармейцев, и отдыхавших, и стоявших на посту.
О чем говорил он? О том, что впереди тяжелые сражения и надо хорошо подготовиться к ним. Пусть никто не упрекает себя в бездействии. Надо крепко вцепиться в этот островок, вцепиться так, чтобы никаким снарядом, никакой бомбой нас не выбили отсюда. Перед нами, лицом к лицу — враг. Нужно выяснить, где у него пушки, где пулеметы, где штабы. Стрелять по цели наверняка.
Комиссар говорил о том, что война требует не просто удара, но умного удара. Нужно сковать перед крепостью возможно большие силы противника.
И снова, снова о том же: готовиться, наблюдать, ждать приказа.
Бойцы слушали, но старались не смотреть в глаза комиссару. Степан Левченко заметил сочувственно:
— Разве ж мы не понимаем?
Комендант велел радисту вызвать штаб дивизии. Оттуда ответили, наверно, в десятый раз:
— Проверьте расчеты. Ждите приказаний…
__________
Утром семнадцатого сентября гарнизон крепости был поднят «в ружье». Пулеметчики неторопливо заправили патронные ленты. Командиры расчетов покрикивали на номерных. Стрелки́ на стене, артиллеристы у пушек говорили:
— Опять тревога для примера. Известно, наведем пушки, возьмем прицел, а тут и отбой поспеет.
