class="p1">По телефону с башни Головкина назвали цель и координаты пристрелки. В стволы плотно легли стальные туши осколочных снарядов. Заработали маховички наводки. Все ждали привычную команду: «Отставить!». Но она не последовала.
На огневых точках, сначала у артиллеристов, потом у стрелков и пулеметчиков, появился комиссар. Сосредоточенно серьезный, он немногословно поздравил бойцов с получением боевого приказа.
Телефонисты прижали трубки к ушам. Все слушали командный пункт, слушали башню Головкина.
— Огонь! — Негромкое, короткое, на выдохе произнесенное слово. Его приняли на стенах, на валу, у ворот. Дружно заухали орудия. Словно горох на железном листе, зачастили пулеметы.
— Огонь! Огонь! Огонь! — срывая голос, командовали сержанты у своих пушек.
Валентин Алексеевич заметил потное счастливое лицо Андрея Зеленова. От его обычной неуклюжести и следа не осталось. Он кричал наводчику поправку и взмахивал рукой. При каждом взмахе пушка выбрасывала пламя и ствол, дрогнув, откатывался.
Пулеметчики стреляли с последнего этажа главного корпуса. Здесь Валентин Алексеевич задержался. Из окна виднелась бровка Новоладожского канала. Вся она была окутана дымом и пылью. На краешке пулеметных дул не угасал яркий огонек. На разогревшихся кожухах чадила краска.
Марулин вглядывался в крайние улицы города. Они как будто вымерли.
Внезапно он ощутил, что в громовой музыке боя не хватает чего-то, снизилась она на полтона. Оглянулся и приметил, что крайний пулемет беззвучен. Кинулся туда. Молоденький первономерной хватался то за ленты, то за гашетку. Неловко и медленно, страшно медленно осматривал замок.
Валентин Алексеевич скинул шинель и, обжигая руки о горячий металл, начал разбирать пулемет.
Вдруг послышался разъяренный голос прибежавшего Чугунова:
— Какого черта молчит пулемет?
Марулин не ответил. Он был углублен в работу. Только когда «станок» снова зарокотал и первономерной словно припаял ладони к рукояткам, комиссар спросил коменданта:
— Чего кричишь?
Но Чугунов уже не кричал. Он удивленно смотрел на Марулина.
— Ловко с пулеметом управляешься.
Комиссар усмехнулся:
— С этой штуковиной я всю финскую протопал.
Чугунов облапил его за плечи, тряхнул.
— Здóрово, комиссар. Ох, здóрово!
Они оба, теснясь плечами, высунулись из окна. За Невой проблеснуло, сникло и снова разлетелось пламя. Противник молчал. Вихрь снарядов и пуль, неожиданно в упор брошенный в лицо, ошеломил его.
В крепости знали, что это молчание ненадолго. Скоро, может быть, через час или раньше, придет ответ с того берега. Но все были возбуждены, веселы.
Валентин Алексеевич прислушался к разговору у ближнего пулемета.
— Ну, теперь держись, осерчают фашисты! — кричал первый номер второму.
— Хрен с ними! — равнодушно откликнулся тот. — Ответим. За нами не пропадет.
Шлиссельбургская крепость вступила в бой.
Г Л А В А IV
ПОД ОГНЕМ
Со всей дивизии в гарнизон крепости набирали добровольцев. Сборным пунктом для них был назначен лоцманский домик в Шереметевке.
Здесь Володя Иринушкин снова встретил старшину Воробьева и очень обрадовался знакомому человеку. Но Иван Иванович в первую минуту его не заметил. Он отчитывал сутуловатого бойца в длинной не по росту шинели. Губы кривились на сером лице стрелка, глаза бегали быстрыми горошинами.
— Ну нет никакой возможности, — жаловался он, — животом мучаюсь. Мне бы от медицины какое пособие.
— Значит, в санбат желаешь? — уточнил старшина просьбу и вдруг потребовал прямо и жестко: — Не юли, отвечай, струсил?
— Что вы, денек подлечусь, и завтра я тут, как штык.
— Знаешь ведь, что сегодня переправляемся на остров. — Воробьев грустно покачал головой и сказал отворачиваясь: — Иди! С таким в настоящем деле пропадешь… О, и ты здесь! — вскрикнул старшина, увидев Володю. — Фамилию, прости, запамятовал.
— Иринушкин, — напомнил тот.
— Что, Иринушкин, — спросил Иван Иванович, — и у тебя, поди, трясутся поджилки? Страховидно?
— Боязно, — признался Володя.
— То-то, боязно. Да и как не страшиться? — вздохнул Воробьев и кивнул на оконце, в котором оставалось небольшое, в ладонь, стекло, вся остальная рама была забита фанерой.
Над крепостью стояло красное облако, поднятое разрывом тяжелого снаряда. Вода близ острова местами вздымалась и пенилась. Вспышки выстрелов сверкали то у основания стен, то на вершине.
Едва стемнело, пополнение на двух шлюпках отправилось через протоку на остров. В небе почти не угасали ракеты, одна за другой взлетали, чертя пологие дуги. Огненные нити трассирующих пуль тянулись от Шлиссельбурга к крепости. Похоже было, невидимый паук ткет свою пряжу. Сравнение понравилось Володе.
Но только он подумал об этом, сильная рука Воробьева сбросила его со скамейки на дно лодки.
— Пригнись, дурья башка, — услышал он сердитый оклик, — продырявят, не заткнешь. Заметили, сволочи.
Пули выпевали тоненькую песенку и, хлюпнув, уходили в воду.
— Быстрей гребите! — прошипел Иван Иванович сидящим на веслах.
Володя плохо помнил, как подплыли к причалу, как вошли в крепость, не через ворота, а через лаз, пробитый в стене.
— К землянке — бегом! — скомандовал сержант, встречавший пополнение, и, пригибаясь, побежал первым.
Собственно, это была не землянка, а крепостное подземелье под одной из башен. Огонь, гудевший в объемистой железной бочке с трубой, выведенной наружу, освещал портянки, навешанные вокруг, деревянные нары и стол, сколоченный из двух ящиков. Сводчатые потолки были низкие, о них того и гляди затылком стукнешься.
Дневальный перестал подбрасывать щепки в печь, посмотрел на ввалившихся в подземелье бойцов и весело крикнул:
— Новенькие прибыли!
На нарах зашевелились, послышался кашель. Стукнул чайник, поставленный на бочку.
Расселись на полу, поближе к печи.
— У кого махорка?
Кисет пошел по рукам. Закуривали не все: табаку уже тогда не хватало. Один дымил, а другие терпеливо ждали своих «сорока» — так почему-то называлась очередь на курево.
Сосед протянул Володе дымящуюся, обмусоленную цигарку.
— Спасибо, я не курю, — отозвался Иринушкин так неожиданно «по-штатски», что в подземелье засмеялись.
Дневальный — теперь Володя рассмотрел его лицо с падающим на лоб чубом и вздернутым носом — подвинулся ближе, улыбаясь, спросил:
— Откуда тут мальчонка взялся?
Воробьев неодобрительно покосился на чубатого.
— Ну, ты, зубоскал! Это тебе не мальчонка, а первономерной пулеметчик.
Иринушкин, лежа на полу, прислушивался, как где-то недалеко вздрагивает земля от взрывов. Потом стало тихо. Тогда чутким ухом уловил он всплески. Должно быть, волна поднялась на озере.
Проснулся Володя от холода и еще оттого, что у него из-под головы выдергивали мягкое, нагретое. Он воспротивился и услышал:
— Давай-ка, давай мою стеганку. Командир вызывает. Перебирайся на нары. Э-эх, несмышленыш…
Иринушкин узнал голос чубатого и пошел по подземелью, наощупь разыскивая нары.
__________
Люди, с которыми рядом спишь и ешь из одного котелка, те, с кем делишь смертную опасность и солдатский труд, быстро становятся твоими друзьями, побратимами.
Прошло несколько дней, и Володя уже знал,
