Я начал кричать на него до того, как у него появилась возможность что-то сказать. Я сказал: «Вы доказали, что являетесь всего лишь святым коровьим навозом». Я употребил индусское выражение гобар ганеш, которое означает «скульптура, сделанная из коровьего навоза» и так сильно ударил кулаком по его столу, что он встал. Я сказал: «У вас что, в столе есть пружина, что вы вскочили, когда я ударил? Сядьте!» Я сказал это так громко, что он молча сел. Он боялся, что могут услышать другие, и, возможно, войдут в кабинет, особенно человек, стоящий у дверей.
Он сказал: «Хорошо, я сяду. Что ты можешь сказать'?»
Я сказал: «Вы познали меня сюда и вы спрашиваете, что я могу сказать? Я говорю, что вы должны исключить другого человека, доктора Шриваставу. Он просто глупец, даже со всеми своими степенями, что только ухудшает его положение. Я не причинил ему вреда, я просто задал вопрос, который был совершенно законным. Он учит нас логике, а если мне не позволяется употреблять логику в его классе, где же я могу быть логичным? Скажите мне».
Он сказал: «Это звучит верно. Очевидно, что если он учит вас логике, вы должны быть логичными».
Я сказал: «Так позовите его и посмотрите, кто логичен»,
В то мгновение, как доктор Шривастава услышал, что я был в кабинете директора и что его зовут, он убежал домой. Он не возвращался три дня. Я постоянно сидел там все эти три дня, со времени открытия офиса до его закрытия. Он, наконец, написал директору письмо, в котором говорилось: «Это не может больше так продолжаться, и я не хочу видеть этого мальчика. Или вы исключите его, или вы должны освободить меня от моих обязанностей».
Директор показал мне письмо. Я сказал: «Теперь все хорошо. Он не способен даже признать меня в вашем присутствии, так что вы видите, кто более логичен. По крайней мере, вкус логики не показался вам плохим. Но если он не способен встретиться со мной — а это письмо достаточное доказательство, что он трус — я не хочу, чтобы его выбрасывали. Я не могу быть так бессердечен, потому что я знаю его жену, его детей и его ответственность. Пожалуйста, исключите меня прямо сейчас, и напишите подтверждение, что я исключен».
Он посмотрел на меня и сказал: «Если я исключу тебя, то тебе будет трудно поступить в другой колледж».
Я сказал: «Это моя проблема. Я не соответствую многому, я должен признать это».
И после этого я стучался во все двери всех директоров в городе — это город колледжей — и все они говорили: «Если вы были исключены, то мы не можем рисковать. До нас дошли слухи, что вы постоянно спорили на протяжении восьми месяцев с доктором Шриваставой, и что вы совершенно не давали ему преподавать».
Когда я рассказал всю историю Б.С. Аудхолии, он сказал: «Я рискну, но с условием». Он был хорошим человеком, щедрым, но ограниченным. Я не ожидаю ни от кого безграничной щедрости, но пока у вас нет безграничной щедрости, вы упускаете самый прекрасный опыт в жизни. Да, с его стороны было благородным принять меня, по условие уничтожило это. Условие было хорошо для меня, но не для него. Для него это было преступлением, для меня ли была возможность стать свободным.
Он заставил меня подписать соглашение, что я не буду посещать занятия по философии. Я сказал: «Это прекрасно, на самом деле, чего же большего я мог желать? Это то, чего я хотел бы, не посещать эти идиотские лекции. Я хочу подписать это, но помните, вам тоже придется подписать соглашение, что вы разрешите мне семьдесят пять процентов посещения».
Он сказал: «Это обещание. Я не могу сделать это в письменной форме, потому что это создаст сложности, но я даю обещание».
Я сказал: «Я ловлю вас на слове, и я доверяю вам».
И пи сдержал свое слово. Он дал мне девяносто процентов посещаемости, хотя я никогда не посещал занятий по философии в его колледже .
Я действительно не много посещал начальную школу, потому что река была такой привлекательной и против ее зова было невозможно устоять. Поэтому я всегда был на реке — конечно, не один, но г другими учениками. А за рекой был лес И там было столько мест для исследования - кого интересовала грязная карта, которая была в школе? Меня не беспокоило, где находится Константинополь, я исследовал сам: джунгли, реку там было столько других занятий.
Например, когда моя бабушка медленно научила меня читать, я. начал читать книги. Я не думаю, что кто-нибудь до или после меня столько приходил в библиотеку города. Теперь там всем показывают место, где я обычно сидел, и место, где я обычно читал и писал заметки. Но на самом деле, следовало бы показывать людям, что это было место, откуда меня хотели вышвырнуть. Опять и опять мне угрожали.
Но как только я начал читать, открылось новое измерение. Я проглотил всю библиотеку, и начал читать книги своей бабушке на ночь. Вы не поверите, но первая книга, которую я прочитал ей, была «Книга Мир-дада». Это было начало.
Конечно, иногда она спрашивала меня, на середине книги, значение определенного предложения, или абзаца, или всей главы просто суть. Я говорил ей: «Нани, я читал это тебе, ты не слышала?»
Она говорила: «Ты знаешь, когда ты читаешь мне, то я так заинтересовываюсь твоим голосом, что совершенно забываю о том, что ты читаешь. Для меня ты мой Мирдад. Пока ты не объяснишь ото мне, Мирдад останется совершенно неизвестным для меня».
Поэтому мне приходилось ей объяснять, но для меня это была интересная задача. Объяснить человеку, помочь другому человеку, который хочет понять немного глубже, чем он может понять сам, держать его за руку, медленно, медленно это стало всей моей жизнью. Я не выбирал это, это не так, как был сделан выбор для Кришнамурти. Это было навязано ему другими. В начале даже его речи были написаны Линой Безант или Лидбитером, он просто повторял их. Он не был собой. Все это было спланировано, и методично сделано.
Меня невозможно спланировать, поэтому я до сих пор остаюсь диким. Иногда я удивляюсь, что я делаю здесь, уча людей быть просветленными. И как только они становятся просветленными, я немедленно начинаю учить их снова становиться непросветленными. Что я делаю?
Я знаю, что теперь приближается время, когда многие из моих саньясинов просто прыгнут в просветление. И я начал готовиться, и работать над основой науки того, как сделать непросветленными так много просветленных душ. Вот, что я делаю. Странная работа, но я полностью наслаждаюсь ею. Я буду наслаждаться ею до самого последнего вздоха и даже после него. Вы знаете, что я немного сумасшедший, поэтому я могу это сделать, хотя ни один сумасшедший этого еще не делал. Но когда-нибудь кто-нибудь должен сделать это. Кто-то должен сломать лед.
БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Перед тем, как войти, я слушал одного из величайших флейтистов, Харипрасада. Это всколыхнуло во мне много воспоминаний.
В мире существует много видов флейт. Самая важная — арабская, самая прекрасная — японская, и существует много других. По ничто не может сравниться в сладости с маленькой индийской бамбуковой флейтой. Харипрасад — определенно мастер, что касается флейты. Он играл передо мной, не один, а много раз. Когда бы он ни почувствовал, что может играть настолько, насколько это в его силах, он спешил ко мне, где бы я ни был — иногда за тысячу миль, только чтобы поиграть мне на флейте в течение часа.
Я спрашивал его: «Харипрасад, ты мог бы играть где угодно, зачем совершать такое длинное путешествие?»
А в Индии тысяча миль — это почти как двадцать тысяч миль на Западе. Индийские поезда - они до сих пор едут пешком, они не бегут. В Японии поезда спешат со скоростью четырехсот миль в час, а в Индии, сорок миль в час — огромная скорость, а автобусы и рикши… Чтобы один час поиграть для меня на флейте… Я спросил его: «Почему?»
Он сказал: «Потому что у меня тысячи поклонников, но никто не понимает беззвучного звука. Пока человек не поймет беззвучного звука, он не может действительно все оценить. Поэтому я приезжаю к вам, и одного часа достаточно, чтобы вдохновить меня на игру перед идиотами на протяжении нескольких месяцев губернаторами., министрами и так называемыми «великими». Когда я чувствую полнейшую усталость, истощение, и пресыщение идиотами, и бегу к вам. Пожалуйста, не отказывайте мне хотя бы в одном часе».
Я сказал: «Это радость — слышать тебя, твою флейту, твою песню. Они прекрасны сами по себе, но особенно из-за того, что они напоминают мне человека, который познакомил нас. Ты помнишь этого человека?»
Он совершенно забыл того, кто представил его мне, и я могу это понять… это было сорок лет назад. Я был маленьким ребенком, он был молодым человеком. Он очень пытался вспомнить, но не мог и сказал: «Извините меня, по кажется, что моя память работает не очень хорошо. Я даже не могу вспомнить того человека, который представил меня вам. Если я даже забуду все, мне нужно помнить об этом».
