И здесь главное препятствие — это недостаток источников. Расплата за глобальное отставание. «Изучение русского населения, — пишет М. Рейнхард, — основывается на ревизиях податного населения. Частота их была значительна, качество посредственно: недорегистрация была обусловлена плохой администрацией, всякого рода мошенничеством. Их повторение давало место спорам, однако порядок величин и тенденция эволюции в общих чертах вырисовываются». В XVIII веке русский рост был быстрым. В XIX веке он стал еще быстрее по модели благоприятных секторов Западной Европы XVIII века. Обычные хронологические «ножницы». В отличие от Скандинавского полуострова, континентальная Россия, по-видимому, не была задета малым ледниковым периодом конца XVII — 1-й пол. XVIII века. В этих широтах континентальность есть климатическое преимущество, обыкновенно подчеркиваемое географами.
Второе существенное отличие между двумя северными пограничными районами Европы: благополучному скандинавскому XVII веку противостоит всепогибельный русский XVII век. Здесь, как и в Германии, люди усугубляли стихийные бедствия, будучи, возможно, бессознательно захвачены ими. Долгое Смутное время было русской реакцией коллективной психики на тяжелые годы в статическом электричестве малого ледникового периода. Марсель Рейнхард отметил экономические и эпидемиологические факторы, тесно связанные с испытанными моделями старой демографической теории: «.Россия подверглась тем же самым бедствиям, что и остальная Европа: голод и чума в 1602 году, чума в 1654-м, снова голод и чума в 1709–1710 годах». С 1678-го почти вплоть до 1715 года — такова цена петровской революции — русское население, по-видимому, застыло на одном уровне, который можно оценить в пределах 11–12 млн. человек. Таким образом, на 2 млн. кв. км плотность составляла 5,5–6 чел. на кв. км, иначе говоря, 80 % — леса, 10 % — расчищенные земли, 10 % — пустоши, степи и болота. А раньше? Разве Северная Европа не знала ряда мощных катастроф на рубеже XVI и XVII веков, а Германия, а Китай? Так, по крайней мере, думает лучший знаток России XVI–XVII веков Пьер Паскаль. Этот провал, аналогичный катаклизмам восточного XII и западноевропейского XIV века, Пьер Паскаль ставит в вину скорее людям, чем природным условиям: «Со времен монгольского нашествия Россия не знала потрясений, сравнимых со Смутным временем. Кризис, начавшийся 7 января 1598 года со смертью царя Федора, продолжался еще долгое время после избрания Михаила Романова в 1613 году. Сначала события приняли вид полного крушения государства, церкви, нравов и традиций, сопровождаемого ужасающим материальным разорением. Всеобщность катастрофы поражала воображение, ставила перед мыслящими умами проблемы и возбуждала чувство долга в чутких сердцах. Сегодня не просто вообразить степень опустошения, в которое была ввергнута бьльшая часть России. Запад и центр, уже столь потрясенные политикой Ивана Грозного в последней трети XVI века, испытали настоящую депопуляцию. Затем было поражено Поморье, еще недавно переживавшее взлет. Поземельные росписи долго до монотонности будут повторять: “Пустырь, который был таким-то или таким-то городком”».
И здесь мы касаемся одной из главных черт одновременно восточной (вспоминается Китай) и континентальной (снова вспоминается Китай и Германия 1-й пол. XVII века) диалектики человека и земли. Малая окультуренность, очень низкая засеваемость (это характерно для восточной Германии, Польши и России, но не для Китая), окультуренность неполная и склонная к сокращению. Человек на Западе после катастрофы XIV века крепче стоит на земле, он кажется окончательно укоренившимся. Россия XVII–XVIII веков с этой точки зрения еще сохраняет что-то средневековое.
«Там, где прошли поляки и казаки, — уточняет Пьер Паскаль (обратная волна казаков на русский центр, иначе говоря, чудовищный марш “фронтира” на Tide Water, восстание Понтиака, которое оказалось удачным, разграбление Рима наемниками и легионерами), — зачастую оставалось не более четверти жилых дворов и обрабатываемых земель. Богатый монастырь ТроицеСергиевой лавры, владения которого простирались на 196 тыс. гектаров в 60 уездах самых разных регионов, имевший более, чем кто-либо, средств для содержания их в процветающем состоянии, вместо 37,3 % обрабатываемых площадей в 1592–1594 годах насчитывал в 1614–1616 годах не более 1,8 %. Во время голода 1601–1603 годов на трех московских кладбищах было погребено 127 тыс. трупов, главным образом беглых из деревень.» Пожары, убийства, грабежи, насилие. бесконечная литания.
Учитывая чисто эндогенное падение численности китайского населения в XVII веке (на 27, 56 % за 130 лет; на 29,55 % в 1562—1650-м и на 20,83 % в 1600–1650 годах) в отличие от обусловленных и спровоцированных американских феноменов, Луи Дерминьи ставит следующий вопрос: «Есть ли другие примеры разительного спада? Достаточно взглянуть в сторону России, пережившей между 1580 и примерно 1620 годом Смутное время, сравнимое с тем, что выпало Китаю 20–30 лет спустя. и, возможно, это сопоставление приведет к мысли, что перепады такого масштаба есть свойство великих континентальных империй, чрезмерных во всем, как в плане демографическом, так и в плане климатическом. Чрезмерных в двух смыслах, ибо китайское население во второй половине века будет захвачено движением на повышение, еще более экстраординарным, чем был его спад.» Не будем углубляться слишком далеко в сравнении Китай — Россия. Здесь несопоставимы уровни плотности населения: 40 чел. на кв. км, с одной стороны (Китай), и 5 чел. на кв. км — с другой (Россия), а тем более людские массы (порядка 10 в России, порядка 100 в Китае), Россия всего лишь пограничная область, выступающая как часть Европы, Китай же сам по себе был больше всей Европы, но по прошествии катастрофического XVII века налицо одинаковый рост и с той и с другой стороны. Одинаковое увеличение численности без фундаментальных изменений плотности, без технических перемен — за счет присоединения новых территорий. Американский процесс роста, процесс «пограничный».
Центральная Россия, северная Украина, территории севера и востока примерно на 2 млн. кв. км насчитывали в 1724 году 12–12,5 млн. человек (плотность 6–6,25 чел. на кв. км), 21 млн. человек в 1796 году на той же территории. Но в этом промежутке, задолго до того как Америка, следуя за своим пионерским фронтом, преодолела Аппалачи, Россия массированно двинулась за Урал, в Сибирь. Кронштадт,[89] Екатеринбург, Уфа, Тобольск — вехи этого продвижения. На этих 4–5 млн. кв. км полезной площади — 36 млн. душ, с плотностью близкой к 8–9 чел. на кв. км. Происходит увеличение втрое на китайский манер. Происходят изменения не в плотности освоенной территории, а в общем пространственном контроле на американский манер.
* * *
При поверхностном взгляде, с точки зрения некой элементарной диалектики человека и пространства, скорее не о Китае, а об Америке, этой заморской Европе, заставляет подумать Россия — эта восточная Америка. Европа начала процесс своего планетарного расширения, но после 1550 года положение существенно не менялось. В общем, безбрежная Европа включала три в некоторой степени взаимонакладывающиеся зоны: торговая империя, империя политическая, зона рассеяния.
На необъятном Дальнем Востоке захвачено было еще не много. Политико-торговое проникновение на Индостанский полуостров началось в середине XVIII века. Конечно, все показатели активности взлетают с конца XVII века. Они отражали как динамизм муссонной Азии (китайское население утроилось, как мы видели, в 1700–1800 годах), так и динамизм европейской торговой конъюнктуры. Колоссальный грузооборот на индиаменах[90] — капитал для подготовки условий take off, отправной момент индустриальной революции — между всему участвовавшими в этом странами контролировался менее 100 тыс. человек, собранных на одряхлевших старых базах с их метисным населением, переживавших расцвет базах жесткой империи маленькой Голландии, базах молодых соперничающих империй Франции и Англии вкупе с маргинальными и эпизодическими датчанами в Транкебаре, «бельгийцами» (австрийские земли) Остенде и Антверпена на Кромандельском берегу (Кабелон), в Бенгалии, в Китае (Кантон). И тем не менее эта ничтожная маргинальная Европа, отбросив после Семилетней войны сдержанность, колоссальным бременем легла на Европу и Азию. С одной только Бенгалии, самой густонаселенной провинции Индии, «объем сумм, взимаемых англичанами и переводимых в Англию. достиг 38 млн. фунтов». Но это относится к 1757–1780 годам, а значит, далеко от «неколониальной (sic) торговли из Индии в Индию, практиковавшейся португальцами и голландцами в XVII веке» (Ф. Моро).
Политическая империя — это испанская Америка, в первую очередь Америка конкисты и в некоторой мере Бразилия. К 1700 году преобладающая индейская Америка насчитывала 11 млн. жителей. Численность белых (700 тыс.) не достигала одной десятой. Бразилия едва начала свою мутацию роста, которая привела ее в поисках золота от побережья на внутренние плато. К 1700 году иберийская Америка контролировала около 3 млн. кв. км и 11 млн. 500 тыс. душ; к 1750 году — 5 млн. кв. км и 12 млн. душ; к 1800 году — 8 млн. кв. км и 19 млн. душ. Мутация роста началась около 1700 года, но ритм ее ускорился после 1750 года; 2-я пол. XVIII века здесь, как и в других местах, была поистине революционной. Это был пространственный сдвиг, а не изменение численности населения. Иберийская Америка, уничтожив огромное количество индейского населения в 1-й пол. XVI века, остановилась на уровне 4 чел. на кв. км. Нисколько не прирастая, плотность населения на контролируемых, в целом территориях продолжает снижаться с 1600 по 1800 год — пространственный сдвиг, обусловленный именно необходимостью сгладить последствия сокращения преобладающего населения на устойчивом пространстве. Плотность населения на подконтрольных территориях в иберийской Америке незаметно падает с 5 до 2 чел. на кв. км в 1600–1800 годах. Выигрывая за счет протяженности, Америка теряла в эффективности.
