Политическая империя — это испанская Америка, в первую очередь Америка конкисты и в некоторой мере Бразилия. К 1700 году преобладающая индейская Америка насчитывала 11 млн. жителей. Численность белых (700 тыс.) не достигала одной десятой. Бразилия едва начала свою мутацию роста, которая привела ее в поисках золота от побережья на внутренние плато. К 1700 году иберийская Америка контролировала около 3 млн. кв. км и 11 млн. 500 тыс. душ; к 1750 году — 5 млн. кв. км и 12 млн. душ; к 1800 году — 8 млн. кв. км и 19 млн. душ. Мутация роста началась около 1700 года, но ритм ее ускорился после 1750 года; 2-я пол. XVIII века здесь, как и в других местах, была поистине революционной. Это был пространственный сдвиг, а не изменение численности населения. Иберийская Америка, уничтожив огромное количество индейского населения в 1-й пол. XVI века, остановилась на уровне 4 чел. на кв. км. Нисколько не прирастая, плотность населения на контролируемых, в целом территориях продолжает снижаться с 1600 по 1800 год — пространственный сдвиг, обусловленный именно необходимостью сгладить последствия сокращения преобладающего населения на устойчивом пространстве. Плотность населения на подконтрольных территориях в иберийской Америке незаметно падает с 5 до 2 чел. на кв. км в 1600–1800 годах. Выигрывая за счет протяженности, Америка теряла в эффективности.
Властительную Европу интересовали не людские массы, но только белые. Однако ритм развития в XVIII веке главным образом за счет естественного роста господствующей на юге белой Америки был впечатляющим. Вместе с Бразилией количество белых возрастает с 800 тыс. до 4 млн., т. е. в 5 раз, что превосходило утроение русского населения, — и это без учета огромного числа появляющихся метисов. Около 1 млн. в 1700-м и 6 млн. в 1800 году.
Еще более высокими были темпы роста в Америке «пограничной» в высшей степени. В 1700 году — 50 тыс. кв. км контролируемой территории, 250 тыс. душ; к 1800 году — 5,5 млн. человек, около 5 млн. белых на территории чуть меньше 1 млн. кв. км за пионерской полосой. Как в русском пространстве: 5 чел. на кв. км. Двадцатикратное увеличение за столетие — такого больше нигде не было.
Человек и пространство, человек европейский в диалоге с пространством, границы которого начали убегать, а берега медленно отступали вплоть до 1700 года, несколько быстрее — до 1750-го и в неистовом темпе после 1750-го? Вокруг центра высокой плотности в 35–40 чел. на кв. км (эта высокая плотность кажется нам очень заниженной) группировался ряд территорий менее успешных, что создавало условия для захвата пограничных областей с почти постоянным уровнем плотности 5 чел. на кв. км. Плотность населения Европы колеблется от 5 до 40 чел. на кв. км. Темп роста, равно как и уровень освоения, противопоставляет эти две Европы. Для срединной Европы был характерен медленный ритм (вспомним, что Англия в XVIII веке имела восполняющий ритм; скачок роста срединной Европы приходится на XVII век), для Европы маргинальной, для Европы колониальной, Украины, русской Азии и «пограничной» Америки после 1700 года — быстрый ритм. Ритм почти нулевой, иногда негативный в XVII веке, ритм позитивный, но с различной амплитудой в XVIII веке. А самое главное — стабильность в крайних точках. Показатель 40 чел. на кв. км так и остался предельным в центре, и, что еще более показательно, рост русской и американской окраин осуществлялся больше за счет прибавления новых территорий, чем за счет существенного изменения плотности освоения ранее контролируемых пространств.
Таким образом, мы вышли к константе классической Европы: константе плотности населения с ее амплитудой от 5 до 40 чел. на кв. км. Константа человека, остававшегося под властью пространства, которым он не сумел овладеть полностью.
* * *
Но константы в истории всегда всего лишь неучитываемые переменные, переменные с весьма медленным темпом изменений. В целом XVII век, испытывавший острую нехватку людской массы, не мог и мечтать о том, чтобы заткнуть дыры в человеческом освоении, опасные провалы в пространстве, грозящие разного рода напастями живущим вблизи этих дыр (зимними ночами крестьянская Германия баррикадировалась от волков, рыскавших по улицам деревень) и наводящие страх на осложненных бесконечными объездами дорогах. Но с началом XVIII века все пошло иначе. Восемнадцатый век был, подобно XVII веку, великим веком освоения новых земель Европы.
Не следует поспешно принижать значение XVII века. Он позволил приступить к частным улучшениям. Окончательное осушение и начало полезного использования болот Пуату пришлось на время Кольбера благодаря голландской технике, ввезенной не считаясь с расходами. Голландия вгрызалась в море. В 1682 году Амстердам возвел на южном берегу Исселя дамбу, предназначенную для защиты от самых высоких приливов квартала, насчитывавшего более двух тысяч домов. И это при том, что 2-я пол. XVI — первые десятилетия XVII века и XVIII век a fortiori были в Голландии временем сухопутных изобретений. Вторая половина XVII века, золотой век в политическом плане, в плане богатства и, конечно, мысли, была все-таки веком консолидации, а не инновации. Консолидации непризнанной. «XVII век не знал катастроф, подобных наводнению на День Всех Святых 1570 года» (Пауль Зумтор). Несмотря на тревожные сигналы на Рейне и Исселе в 1638 году и 16 ноября 1650 года, угроза пришла с суши: паводки, ледоходы. Зато в памятную ночь с 5 на 6 марта 1651 года масса народа, работая на дамбах, отбила приступ весеннего прилива, обрушившегося на дюны яростной лавиной. Это была легкая победа над морем. Малый ледниковый период, восстанавливая полярные льды, ослабил натиск на низкие морские берега Европы, всякий раз оказывающиеся во власти очередной фландрской трансгрессии. Позитивная аномалия осадков, сопряженная с недостаточной температурой, напротив, острее поставила проблему стока вод. Крупные работы по осушению мертвых вод начались в 1550 году, достигли кульминации к 1640-му (в 1640 году темпы ежегодного осушения исчислялись 1800 гектаров), затем быстро сократились, несмотря на технический прогресс мельничных насосов. «С 1609 года используются последовательные ряды мельниц, находящихся на разных уровнях и позволяющих постепенно поднимать воду».
Первый крупный проект с размахом, необходимым для мобилизации общественных сил, был выдвинут Дирком ван Оссом, крупным буржуа, членом совета директоров Ост-Индской компании (Heeren XVII). Он касался озера Беемстер, северозападнее Амстердама. Группа капиталистов создала участок земли за счет озера. Но это происходило в Голландии. Приходилось бороться против стихии и против окрестных крестьян. Польза от беемстерского предприятия состояла в том, что оно послужило испытательным полигоном. В начале XVII века еще не достаточно хорошо представляли, как сделать восстановленную землю пригодной к обработке. «В 1632 году, — уточняет Пауль Зумтор, — обрабатывалась только четверть Беемстера, — факт тем более показательный, поскольку новый польдер был торжественно открыт делегацией штатов за 20 лет до того, — пятая часть использовалась для выпаса; треть зарастала травой; остальное было под садами и виноградниками». В 1612–1640 годах большинство озер провинции Голландия были отвоеваны с применением технологии, которую инженер Легватер заставил признать во всей Европе. Wieritigerwaard, Purmer, Wormer, Hugowaard, Schermer исчезли из пейзажа. Амстердам за свой счет произвел осушение Diemen. Одновременно для обработки были отвоеваны среди прочего 20 болот. В целом 45 тыс. гектаров. Все это предпринималось капиталистами, государством: голландские крестьяне держались в стороне от подобных затей слишком большого размаха. Эта особого рода «граница» была заполнена иммигрантами издалека, из внутренних провинций или из Германии. Усилилась болотная лихорадка. Легватер внедрял свой проект едва ли не повсюду. Бордо, Эмден, Фрисландия, герцог д’Эпернон, герцог Гольштейнский, статхаудер прибегали к его услугам. Именно тогда зародился его великий план. Убежденный в плодотворности его основ, Легватер задумал увековечить свое имя осушением самого крупного из нидерландских озер — озера Гарлем, растянувшегося на 10 тыс. гектаров между Амстердамом и Лейденом. В 1641 году он представил доклад голландским штатам. Но в 1641 году было уже слишком поздно. Повсеместно изменилась конъюнктура, как экономическая, так и солидарная с нею и даже более важная конъюнктура численности населения. Пришлось дождаться XIX века, чтобы осмелиться подступиться к озеру Гарлем. Провал Легватера подчеркнул поворот 1640 года. Даже в Голландии на долгие полвека человек, сбавив свои темпы, перестал обновлять пространство.
Отвоевывать поля и луга у моря, озер, прудов и болот было решением дорогостоящим, посильным для богатой людьми и капиталами, весьма продвинутой в техническом отношении, но бедной пространством страны. Во всех иных местах довольствовались освоением леса, пустошей и даже целины, обрабатывать которые вместо полей заставило сокращение человеческого освоения, пока подготовленная в Англии XVIII века аграрная революция не дала возможность повсюду увеличить обрабатываемые площади в два (при двухлетнем севообороте) или в полтора (при трехлетнем) раза без особых усилий за счет отказа от пара.
