– Замолчите! Скройтесь, рассейтесь, вам следует бежать…
Никто не слышал этих выкриков. Люди служили погребальную службу по самим себе, дверной проем опять на минуту поблек, загороженный силуэтом имперского солдата.
– Рихард, посмотри, что здесь творится…
Толпа ахнула, качнулась, строй песни сломался, кто-то еще пытался петь, кто-то плакал, но никто и не думал просить пощады, сталь ударила в крайний ряд людей и гимн захлебнулся криком.
– Постойте! Именем императора Справедливого! Остановитесь!
Людвига никто не слушал и не слышал, отшатнувшиеся от ударов люди сбили советника с ног, он с трудом поднялся, осознавая свое полное бессилие. «Я ничего не могу поделать», – тоскливо подумал фон Фирхоф. «Я не могу сражаться, потому что не в состоянии выбрать сторону. Я не могу никого спасти, потому что в горячке боя мой статус министра Империи не имеет никакого значения. Я не могу даже защитить самого себя, потому что навсегда утратил способности мага. И я не смог бы спокойно удалиться, потому что мне нестерпимо стыдно видеть все это. И все же я не хочу умирать, поскольку не самоубийца, значит, просто попытаюсь спасти свою жизнь».
Советник пробился поближе к алтарю и на ощупь толкнул маленькую дверцу. Против ожидания, она легко подалась, и фон Фирхоф очутился во внутренних покоях храма. Здесь было так же неуютно и голо, как в главном зале, стены носили следы грубого разорения. Людвиг поспешно миновал длинный полутемный коридор, нашел окно, распахнул створки и выглянул наружу – улица курилась дымом и пустовала, пожар прогнал и солдат, и мятежников.
Фирхоф прыгнул с высоты в восемь локтей, приземлился на груду щебня и, прикрывая лицо от огня и искр, поспешил прочь, лавируя в лабиринте улиц и стараясь держаться северного направления.
– Так я вернее окажусь за спинами атакующих.
Довольно скоро он, неожиданно для самого себя, потерял дорогу. Небо затянула предвечерняя дымка, улицы петляли и ветвились, пожар мешал идти кратчайшим путем, и советник понял, что заблудился. Он попытался сориентироваться по солнцу или по шпилю форта, но их совершенно заслонял густой черный дым. Город казался чужим и незнакомым. Поблизости лежало несколько мертвых, утыканных стрелами тел.
– Святые и бесы! Что же мне теперь делать?
В самом конце крутой улицы, там, где она делала поворот, показались три смутно знакомые фигуры. Они торопливо приближались, Людвиг взглядом поискал укрытия, и тут же понял, что бежать совершенно некуда – позади вовсю полыхал пожар, справа и слева высились глухие, без окон в нижних этажах, все в трещинах и копоти стены домов.
Знакомые незнакомцы уже подобрались почти вплотную к заметавшемуся советнику:
– Вот это сюрприз! Кажется, справедливость все-таки существует…
Фирхоф узнал голос и замер, чувствуя, как сердце птицей колотится о клетку ребер – прямо перед ним, держа под мышкой пухлую пергаментную книгу, стоял ересиарх Толоссы, самый дорогостоящий изменник Церена, собственной персоной Клаус Бретон.
Правильное, ясное лицо мятежника слегка пятнала сажа. Он где-то успел потерять шлем, концы темных волос, обрезанные ниже ушей, скрутились – их, кажется, опалил огонь. И все-таки, посреди разгрома, в черный миг поражения, лицо ересиарха хранило довольно странное, не подходящее к моменту выражение. Фон Фирхоф понял – во глазах Клауса отражалась спокойная рассудочная ненависть, совершенно лишенная, однако, страха.
Рядом стоял молчаливый Арно, и смущенно переминался с ноги на ногу весь перемазанный копотью Вольф-Адальберт:
– Я не с ними, не подумайте, я сам по себе, просто меня держат под арестом. Я бы сказал вам – добрый день, Фирхоф. Но день сегодня такой злой, что я даже не знаю, как и составить приветствие.
Клаус кивнул, соглашаясь:
– Полдень едва миновал, а уже столько всяких событий. Для тебя, Людвиг, они определенно кончатся плохо и прямо сейчас.
Ересиарх положил книгу на землю, извлек из ножен свой меч-полуторник, некогда отобранную им у Морица Беро:
– Я не стану разить безоружного. Возьми у павшего солдата клинок и дерись. Давай, шевелись, ты уже сейчас двигаешься, словно привидение.
Людвиг разжал окоченевшие пальцы солдата и поднял меч. Тот оказался не слишком затупленным и неплохо сбалансированным. Бретон, не дожидаясь, пока советник встанет в позицию, нанес первый удар, Фирхоф едва успел отразить его. Без затей рассекаемый воздух свистел, похоже, Клаус и не пытался начинать изощренное фехтование, не считая советника хоть сколько-нибудь опасным противником.
– Ты слабак и не стоишь ничего, если не прячешься за спинами своих людей…
Уже прижатый к стене Людвиг не отвечал, сохраняя дыхание, отражать прямые, сильные рубящие удары становилось все труднее. «Обидно, но он, кажется, меня убьет, прямо здесь, на улице, лишь для того, чтобы отомстить Гагену Святоше…» Клаус словно подслушал мысли противника, он внезапно переменил тактику и ловким захватом выдернул оружие из руки советника; чужой, непривычный для Людвига клинок со звоном покатился по мостовой, Бретон занес свой меч для смертельного удара. Измученный Фирхоф прислонился спиною к стене, и в ожидании конца опустил веки – правильное как у статуи, но искаженное ненавистью лицо ересиарха в этот момент представляло не самое приятное зрелище.
Удар получился сокрушительным – плашмя, прямо по рукам и пальцам Фирхофа.
– Это тебе за ремесло лазутчика.
Перед глазами советника взвился и рассыпался густой, удивительной красоты сноп разноцветных искр. Людвиг почувствовал, как по скулам и щекам непроизвольно бегут слезы.
– А это тебе за побег.
Клаус ударил беззащитного противника по ногам, принуждая его упасть на колени.
– Это за воровство.
Лезвие плашмя опустилось на плечо жертвы.
– А это за интриги.
Увесистые шлепки сыпались градом, Бретон не трогал ни головы, ни лица Людвига, зато щедро награждал ударами его руки, спину и плечи. «Он лупит меня, словно строгий учитель нерадивого школяра, только чертовски больно и гораздо сильнее» – подумал ошеломленный фон Фирхоф. Он старался не кричать, чтобы не распалять мучителя. Ересиарх не унимался и ударов не считал, раздавая их от души:
– За Штокмана, за серный огонь, за храм Катерины, за подлости твоего императора-беса…
Адальберт сбросил оцепенение и повис на рукаве Бретона:
– Клаус, ради всего святого, хватит побоев, вы же так его убьете…
Слегка успокоившийся ересиарх приостановил экзекуцию и носком сапога толкнул избитого Людвига в грудь, опрокинув его навзничь.
– А теперь сочтемся окончательно.
Он наступил на левую руку советника чуть пониже локтя и приготовил меч.
– Сейчас я отсеку тебе кисть…
– Клаус! Ради бога! – Адальберт, переменившись в лице, отважно вцепился в вооруженную руку мятежника. – Помилуйте его, не надо этого делать, он и так получил достаточно…
– А разве император Гаген пощадил граждан Толоссы?
– Нет, но Фирхоф-то в этом не виноват! В конце концов, ну соблюдайте же в мести меру…
Бретон задумался, не опуская меча. Людвиг лежал на спине и отрешенно рассматривал небо.
– Ладно, – объявил мятежник. – Во имя моего Бога, я согласен проявить к мерзавцу милосердие, если вы, Россенхель, немедленно возьметесь за пергамент и перепишете финал.
– Но…
– Если «но», значит, рука фон Фирхофу не нужна.
«А ведь Клаус тоже мошенничает» – подумал Людвиг. «Это разновидность честного шантажа. Он верит, что поступает со мною справедливо, но согласен отчасти смягчить свою своеобразную справедливость ради соображений иных».
– Поднимите книгу, Россенхель, – жестко приказал Бретон, не отпуская побежденного и не убирая клинка от руки Людвига. – Берите книгу и пишите так, чтобы я мог видеть написанное, и не вздумайте плутовать, если не хотите, чтобы я преподал-таки вашему приятелю полный урок.
Адальберт осторожно поднял с земли пухлый томик:
– «Globus Maalphasum, развлекательное сочинение ученой и добродетельной монахини Маргариты Лангерталь, с прологом, эпилогом, интерлюдией, песнями и сражениями, списком монастырского имущества и дивным описанием сооружений». Тут в конце еще осталось несколько чистых страниц…
– Воспользуйтесь ими.
Хронист отковырнул медную крышечку походной чернильницы, вздохнул и извлек из-за пазухи надломленное перо.
– Не поддавайтесь на шантаж, Адальберт! – взмолился друг императора.
– Простите, Ренгер-Фирхоф, но у меня на этот счет имеется собственное мнение.
Вольф-Адальберт Россенхель написал первое слово, потом еще одно, неровные строчки быстро-быстро покрывали пергамент.
– Вот и все. Как просто, оказывается, менять судьбу Империи… Смотрите сюда, Клаус Бретон – все правильно?
– Да.
– Финал вступит в силу через несколько минут. А теперь побудьте ради разнообразия порядочным человеком – перестаньте мучить фон Фирхофа.
