Вскоре костры, будто по его просьбе, стали проседать, выбрасывая в небо миллионы искр, которые устремлялись, как всем казалось, к самим звездам, соединяя этот земной и грешный мир с тем, огромным и зовущим. Река, полноводная, тихо несущая темные ночные воды, заждалась. Она то полыхала маревом, отражая пламя костров, то вспыхивала искрами, то словно живое зеркало мерцала звездным небом. Вот над просевшими, но еще ярко горящими кострами первые смельчаки взмыли в прыжках и, пролетев над ними, под общий восторг и похвалы, сбивали с себя искры и пепел, а вместе с ними беды, очищаясь огнем. Теперь можно омыть и тело. Хороводы, распавшись на цепочки, потекли через костры, прыгали через огонь все, парни и девушки. Андрей, разбежавшись, сильно оттолкнулся ногами и прыгнул. Он пролетел над костром и, приземлившись, пробежал по инерции еще несколько метров, покинув, таким образом, освещенное костром пространство Отсюда все уходили к реке Спускались по отлогому берегу парами, взявшись за руки, обнявшись, шли и поодиночке под нескончаемую пес-шо, плывущую над берегами. Андрей направился к овражку, который приметил еще посветлу, там в Угру впадал небольшой ручей, там в темном и густом ольшанике и ждала его та девица. Она тихо окликнула его сразу, как только он подошел к обрыву.
— Чё, пришел? Не забоялся?
— А чего мне бояться?
— Смелай, тя как звать-то?
— Андрей.
— А меня Марфа, пошли.
— Темно, не видать ничего.
— Давай руку. Глаза обвыкнут. Иди за мной, тут недалече.
Андрей подал руку и сжал в ладони ладонь Марфы.
— Тише ты, раздавишь, рано ишо, — с улыбкой шепнула Марфа, чуть прижавшись к Андрею.
Андрей почувствовал сквозь полотно рубахи твердые соски девушки, и волна жара окатила его. Он обнял и прижал ее всю к себе, чувствуя, как наливается силой его плоть.
— Пошли уж, вояка, — тихо прошептала она ему в ухо.
Касания ее губ потрясли юношу. Он с трудом разжал объятия и шагнул за Марфой в темную неизвестность.
Вскоре по узкой тропке среди кустов они пришли к землянке. Малюсенькое слюдяное оконце замаячило им огоньком, и дверь со скрипом впустила в старую рыбацкую обитель. Андрей понял это сразу: ветхие рыболовные сети и замысловатые снасти, развешанные по стенам, говорили сами за себя. Широкая лежанка занимала половину всей землянки. Она была застелена лоскутным одеялом, несколько подушек в цветастых наволочках брошены были на нее в беспорядке. Марфа, шагнув к лежанке, наклонилась, видно, решила первым делом уложить, как должно, подушки. Андрей, не выдержав искушения, прижался к ней сзади, обхватив руками тело, и осторожно, как что-то хрупкое, сжал ее груди.
Марфа замерла в его руках, дыхание затаила и шепотом, как будто их кто-то мог услышать, сказала:
— Не спеши, погодь, все будет, дайкось прибраться.
Но Андрей уже не слышал ее шепота, он мял ее груди и прижимал к себе упругое податливое тело. Рука, скользнув вниз, под юбку, нашла голую кожу ноги, бедра и пошла выше к совсем тайному и манящему. Марфа, мягко извернувшись, упала на спину, увлекая Андрея за собой.
— Ой ты, какой торопыга! — горячо зашептала она, обнимая Андрея и целуя его в щеки и губы.
Андрей не совсем понимал, что с ним происходит. Он прижимался к ней, неистово гладил и мял ее, сердце билось так, что казалось, весь он превратился в пульсирующий комок мышц. Внезапно волна горячей истомы, прокатившись по всему телу, рванулась к низу живота и выплеснулась стыдно и мокро. Андрей отпрянул от Марфы, красный от смущения и беспомощности, надо было что-то делать, но он не знал что. Дыхание перехватило. Он боялся, сейчас она засмеется, и тогда… он просто умрет от позора. Этого не случилось.
— Что ты? — улыбаясь, мягко спросила она и пуговка за пуговкой стала расстегивать кофту.
Девичья грудь, вырвавшаяся из тесного заточения, светилась бархатной кожей. Она легко провела рукой по голове, волна льняных волос упруго скатилась на плечи и грудь. Все эти завораживающие минуты растянулись в вечность. Андрей не мог оторвать взгляда, п то, что с ним только что произошло, как-то незаметно растаяло в уютном сумраке и блеске глаз лежавшей перед ним женщины…
— Иди ко мне, — протянув руку, прошептала она.
Андрей не мог даже шевельнуться.
— Иди же. — Она, чуть привстав, стащила с себя юбку.
Андрей замер — голая, совсем. Он отвел взгляд, но она взяла его за руку.
— Иди же, милай, иди ко мне, я вот она, вся твоя, что хошь делай, — шептала она, мягко прижимаясь к его руке.
Она смотрела в его глаза. Смотрела прямо, без малейшего намека на укор или насмешку, охватывая взглядом своим всего его, как может глядеть только мать на любимое свое дитя. Взгляд этот успокаивал и в то же время манил, дразня своей откровенностью и отчаянной решимостью. Она словно говорила своим взглядом «И мне тоже можно! Все! Все, что захочу!». Андрей не заметил, как руки ее, как бы обволакивая его тело, осторожно сняли рубаху, те же руки освободили его ноги от сапог и они же обнажили все то, что обнажать на людях не принято. И Андрею почему-то не было стыдно или неловко от своей наготы, и он покорно отдался этим нежным рукам. Все случилось. Она вела его по этой неизведанной им еще тропе жизни осторожно и уверенно. Помогая и подсказывая гак, что он был уверен, что это все он сделал сам. Он одержал первую в жизни победу, победу над женщиной, в которой победителями были два счастливых человека, он и она. Это было счастье обладания друг другом. Каждое соприкосновение, каждое движение возносило и возносило Андрея куда-то в неведомый мир, где все просто, легко и понятно. Ты отдаешь частицу себя и получаешь частицу счастья. И ты ясно понимаешь, что иначе просто невозможно… Никогда больше в отношениях с женщинами, а их у поручика было более чем достаточно, этого не случалось. Никогда, до встречи с Пелагеей.
Притворство, жеманство светских дам, готовых на все ради интриги, ради того, чтоб развлечься да наставить рога своим мужьям, занимающимся от скуки тем же самым, в свое время быстро оттолкнули поручика от желания обзавестись собственной семьей. Посвятив себя службе воинской, на примере великого Суворова, он долго вел аскетический образ жизни. Принимал участие во всех баталиях того времени, избегая двора, куда за заслуги и по праву рода своего не раз приглашен бывал. Потому и в продвижении по службе оказался забыт. А когда тяжелое ранение получил, то и вовсе вышел в отставку. Но, как человек приученный к походам, долго в Петербурге не засиделся и с радостью принял предложение от своих высокопоставленных и влиятельных друзей и родственников возглавить компанию по приисканию золота на Удерей-реке, о которой просто легенды слагались на берегах Невы. Здесь-то и настигла его любовь, о которой он уже и не мечтал.
