Генерал-аудиторское заключение, подготовленное в июне 1725 года, оказалось неожиданно благоприятным для В. И. Иванова и В. Г. Языкова. Проявив очевидную беспристрастность (хотя, очень может быть, и «рекомендованную»), генерал-аудитор Военной коллегии пришел к выводу, что из материалов дела «не явствует: 1. Чтоб чрез их [В. И. Иванова и В. Г. Языкова] преступление ея императорского величества интересу какой вред приключился. 2. Чтоб преступление от них для какой корысти или взятков учинено было. 3. К тому ж оные Языков и Иванов уже пятой год под арестом содержатца. 4. Оной Языков… подал прошение, по которому приносит вину свою и просит милосердия»{786}.
Вслед за этим 30 июня Военная коллегия распорядилась утвердить обвинительное заключение следственной канцелярии М. И. Бобрищева-Пушкина (что никак не предусматривалось действовавшим военно-процессуальным законодательством). Соответственно к обвиняемым были применены предложенные в обвинительном заключении нормы амнистиционных указов.
Дополнительно, уже как центральный орган военного управления, коллегия указала направить Василия Иванова и Василия Языкова для дальнейшего прохождения службы «в полки в Баку». Вынесенное решение Военная коллегия отправила на утверждение в Правительствующий сенат{787}, что опять-таки не предусматривалось никакими актами военного законодательства.
Все отмеченные процессуальные несообразности объяснялись просто: в судьбу уголовного дела В. И. Иванова и В. Г. Языкова в очередной раз вмешались могущественные лица. Ими были входивший в руководство Военной коллегии и ставший к тому времени сенатором князь Г. Д. Юсупов, а также А. В. Макаров, сохранивший должность кабинет-секретаря и еще более усиливший свое влияние при Екатерине 1. Как явствует из невесть как уцелевшего в архиве личного письма Михаила Бобрищева-Пушкина Алексею Макарову от 11 июля 1725 года, Михаил Иванович выполнял в тот момент указание кабинет-секретаря (вряд ли официальное) о подготовке нового списка обвинительного заключения, предназначенного как раз для представления в Сенат{788}.
В подобном контексте не приходится удивляться, что 30 июля Правительствующий сенат без возражений утвердил решение Военной коллегии по делу В. И. Иванова и В. Г. Языкова{789}. Что характерно, полностью воспроизведя в мотивировочной части указа приведенный выше фрагмент заключения генерал-аудитора Военной коллегии.
Получив сенатский указ, Военная коллегия 10 августа распорядилась освободить наконец В. И. Иванова и В. Г. Языкова из-под стражи и, «отдав им шпаги», отправить в Баку{790}. Там Василию Иванову и Василию Языкову предстояло вновь оказаться под началом М. А. Матюшкина, ставшего к тому времени командующим Низовым корпусом — группировкой российских войск в Западном и Южном Прикаспии.
Однако в эпопее бывших следователей вскоре наступил очередной поворот. Никак не вдохновившись перспективой службы на южной окраине империи, В. Г. Языков подал императрице Екатерине I челобитную о смягчении участи. Эта челобитная поступила главе государства, естественно, через А. В. Макарова.
Поскольку Василий Григорьевич на следствии дрогнул и принес упомянутое выше «извинение», Алексей Макаров доложил вопрос в благоприятном для челобитчика ключе. В итоге императрица указала «отправить ево, Языкова, в киевской или в павловской гарнизон и дать ему там учеников, чтоб он артиллерийской науке обучал». Выраженное в устной форме, это высочайшее повеление было 6 сентября закреплено особым сенатским указом{791}.
Исполняя волю императрицы, 29 октября Военная коллегия распорядилась определить В. Г. Языкова в гарнизон города Павловска[151], где «дать ему для обучения из малолетных салдацких детей». Одновременно коллегия вынесла решение о его чине: из гвардии подпоручиков он был произведен в «полевые» поручики{792}, что являлось очевидным компромиссом: при переводе из гвардии армейский чин присваивался на две ступени выше. А вот вопрос о Василии Иванове, проявившем на следствии неуместную стойкость, решился по-иному.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
23 декабря Военная коллегия подтвердила прежнее решение о направлении В. И. Иванова в Баку. Спохватившись, вероятнее всего с подачи Григория Юсупова, что Василий Иванович продолжал числиться в Семеновском полку, коллегия разжаловала его в армейские поручики{793}. 30 декабря В. И. Иванов, явившись в Военную коллегию, дал подписку, что не будет впредь именовать себя гвардии поручиком и что обязуется незамедлительно выехать к новому месту службы{794}.
Дальнейшие обстоятельства биографий следователей Василия Иванова и Василия Языкова остались поныне непроясненными. Не исключено, что Василий Григорьевич не худшим образом устроился в Павловске — небольшой крепости с огромным артиллерийским парком, вывезенным из возвращенного туркам в 1712 году Азова. В 1726 году в Павловске числилось 194 пушки, 260 осадных и 1455 корабельных орудий, при которых состояли 153 «артилерских служителя»{795}.
Что касается Василия Ивановича, то ему с 1726 года суждено было служить в поистине гиблом месте. Болезни буквально косили солдат и офицеров Низового корпуса. Достаточно сказать, что с декабря 1724-го по ноябрь 1725 года небоевые потери корпуса составили 5 тысяч 97 человек умершими (численность более чем трех полков), а с 1 июля по 1 октября 1726 года — 648 человек{796}.
Благополучнее сложилась последующая жизнь М. И. Бобрищева-Пушкина, постаравшегося, насколько возможно, непредвзято провести расследование дела Василия Иванова и Василия Языкова. Прослужив командиром 5-й роты Преображенского полка до 1727 года{797}, он был произведен в полковники и назначен командиром Тверского драгунского полка. Выйдя в 1736 году в отставку, успешно трудился на государственной гражданской службе: занимал должности главы администрации Тульской провинции, затем — Ярославской. В сентябре 1741 года удостоился чина действительного статского советника{798} (соответствовал генерал-майору в армии).
Время кончины и места погребений В. И. Иванова и В. Г. Языкова неизвестны.
IV. РУКОВОДИТЕЛИ ПОСЛЕДНИХ СЛЕДСТВЕННЫХ КАНЦЕЛЯРИЙ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
«Ехать тебе в Астрахань и там… о преступлениях… розыскать подлинно»: Б. Г. Скорняков-Писарев
Имя Богдана Григорьевича Скорнякова-Писарева можно с уверенностью счесть на сегодня преданным глубокому забвению. Между тем в истории органов следствия России он является неоспоримо заметной фигурой. Судьба Богдана Григорьевича примечательна, можно даже сказать уникальна, ведь на протяжении всего четырех лет ему довелось сначала успешно расследовать одно из наиболее резонансных уголовных дел петровского времени о преступлениях против интересов службы, а затем оказаться фигурантом не менее резонансного сходного дела.
Богдан Скорняков-Писарев был выходцем из старинной, но захудалой фамилии каширских дворян, родоначальником которой считался польский шляхтич Семен Писарь. Согласно выписке из родословной росписи Скорняковых-Писаревых, составленной в 1686 году, означенный Семен Писарь выехал на службу к великому князю московскому Василию II Васильевичу, от которого в 1441 году был пожалован имением в Коломенском уезде{799}.
