Трудно было расставаться с маленьким Пепе, отчаянным Рубио, жизнерадостным и спокойным Маркесом и многими, многими другими, но через два дня я уже была в Валенсии.
Шла тяжелая революционная война. Временная столица республиканской Испании, переполненная беженцами из Мадрида и других мест, Валенсия, как барометр, чувствовала обстановку на фронтах и положение в стране.
Разгром итало-фашистских интервентов под Гвадалахарой в марте вызвал ликование широких народных масс.
Эта победа связывалась с мартовским пленумом ЦК коммунистической партии Испании, выдвинувшим лозунг «Выиграть войну», и с требованием о наведении порядка в тылу республиканской армии, а также о переходе к активным действиям на фронтах.
После пребывания на фронте жизнь в Валенсии мне показалась странной и непонятной. Противник был в Теруэле, угрожая отрезать Каталонию, в ряде мест продолжали бесчинствовать анархисты и другие разрушители тыла, давала себя чувствовать предательская политика Англии, США и даже Франции, принявших участие в блокаде республики и поощрявших интервенцию фашистских Италии и Германии.
Как и в мирное время, по вечерам можно было видеть гулянье.
После обеда мы наблюдали, как прогуливались по улицам девушки и военные, как террасы кафе наполнялись пообедавшей публикой, среди которой преобладали военные.
Одни воевали на фронте, работали на заводах и фабриках, на полях и в рудниках, другие находили средства и свободное время обедать в ресторанах, на берегу лучезарного Средиземного моря, где играла музыка, а услужливые официанты подавали вино и обильную еду, ничего общего не имевшие с пищей воинов и трудящихся.
В Валенсию я приехала накануне дня провозглашения республики.
Временная столица находилась под угрозой очередного, возможно, сильного налета вражеской авиации. Но утром город ярко украсили флаги, транспаранты, красные знамена, плакаты, цветы. Среди них как-то потерялись черно-красные знамена анархистов.
Цветов было больше, чем в обычные дни. Они выращивались не только для украшения Валенсии и Мадрида, но и для экспорта за границу. Блокада интервентов лишила сотни людей заработка.
Вечером в театре Алькасар состоялось торжественное собрание, на которое пригласили много советских людей, пошла и я вместе с товарищами.
Мы отправились пораньше, чтобы до начала собрания повидаться с друзьями.
Несмотря на угрозу налета, перед театром бурлила большая толпа. Мы встретили своих, поговорили, а когда решили идти, оказалось, что театр уже переполнен, и остается лишь слушать на улице у репродуктора.
Но тут пронеслось по толпе: «Нуэстрос амигос русос! Лос камарадас советикос!», – и к нам подошел испанец с красной повязкой и повел нас в театр.
Огромный зал гудел. Больше половины присутствующих были с винтовками и пистолетами. Входили все новые и новые люди. Они занимали ступеньки, проходы, подоконники.
Как это, по рассказам, напоминало дни первых празднований Великого Октября в больших городах Советского Союза!
Но вот гул стал затихать, прекратилось движение, и раздались бурные аплодисменты. На сцену шли члены президиума.
Присутствующие шумно реагировали на слова ораторов, выражавших мысли народа: громко аплодировали, когда речь шла о победах республиканцах, возмущенно кричали, когда говорили о подлых действиях предателей, о коварстве и зверствах фашистов.
Я переводила слова ораторов своим товарищам.
Когда один из выступавших сообщил, что на торжественном собрании присутствуют русские, перевести его слова мне уже не удалось. Раздались дружные аплодисменты, все встали, громко скандируя: «Вива Руссия! Вива нуэстрос амигос советикос!» Так испанцы в зале театра выразили свое отношение к нашей Советской Родине, к нашему народу. Собрание было недолгим.
Когда мы вышли из театра, нас снова приветствовали, обнимали, дарили цветы. Внезапно испанец-капитан с большим пистолетом на поясе бросился к одному из советских товарищей. Они обнялись, словно два брата, встретившихся после долгой разлуки.
– Этот капитан спас жизнь советскому танкисту! – сказал стоявший рядом наш товарищ, и я увидела слезы на его глазах.
В Валенсии врачи отнеслись ко мне весьма внимательно. Надавали всяких лекарств, назначили на рентген. Посмотрев снимок, терапевт сказал:
– Придется серьезно лечиться – и чем скорее, тем лучше.
Но пилюли и микстура все же мне помогли, возможно, и то, что я отдыхала в Валенсийской партизанской школе, организованной ЦК компартии Испании после нашей встречи с Хосе Диасом. Здесь оставались еще двое первых учеников Рудольфо, ставших уже инструкторами. Они готовили молодых партизан-диверсантов и занимались изготовлением нужной им техники.
– Не спешите уезжать, Луиза! Армия наша растет, в тылу тоже наведем порядок и тогда побьем фашистскую гадость, и поедете домой с победой, – говорил Педро, один из шести первых наших «старичков»
– Отдыхайте, поправляйтесь, дорога дальняя, куда вы с таким здоровьем поедете! – поддерживала повариха, уже пожилая женщина. Она убежала из занятого мятежниками Толедо.
– А мы никуда ее и не пустим, вылечим, – заявил начальник Валенсийской школы лейтенант Гарсия, присланный Доминго после Хаенской подготовки и знавший меня еще по этому городу.
Я не знала, что делать, и колебалась: ехать или оставаться?
Дома ждали малолетняя дочь, родные. Как ни хорошо было в Испании, как она ни была красива, но хотелось на Родину, которая казалась еще краше.
– Нечего и думать. Поработала. Хватит. Надо и полечиться, – прямо сказала моя подруга Нора Чегодаева. За полгода пребывания в Испании она побывала почти на всех фронтах и так втянулась, словно всю жизнь была военной.
Несмотря на тяжелую, подчас очень опасную работу, она выглядела бодрой и жизнерадостной, молодой и красивой.
– Я вот не уехал своевременно, – вставил ее советник Н.Н. Воронов, – когда мне на смену приехал полковник, его убили на фронте, под Андухаром, пришлось остаться на вторую смену, а устал я изрядно. Поезжайте, Луиза, а приедете в Советский Союз, поцелуйте за меня первого попавшегося милиционера, так я соскучился по Родине. Обязательно поцелуйте, – сказал мне Воронов.
Хотя это была шутка, но тоска по родной земле давала о себе знать. Как ни прекрасна Испания, как ни привыкла я к партизанам, Доминго, наша комната в общежитии на Гоголевском бульваре казалась мне милее уютного домика на окраине Валенсии.
Неожиданно меня вызвали туда, где решался вопрос отправки советских людей из Испании на Родину.
– Вы, Анна Корниловна, – назвал меня впервые по имени и отчеству товарищ, к которому меня направили для беседы, – плавали когда-нибудь по морю?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
