обладала природным изяществом своего племени. Но этого мало. Моргана была прекрасна, как неземное видение: безупречное, безукоризненное совершенство черт.
Ее волосы лучились, как золотая нить, светлая и мерцающая; глаза, большие и блестящие, сверкали зеленым, словно два изумруда, из- под длинных золотистых ресниц и ровных, плавно изогнутых бровей, молочная белизна кожи оттеняла кровавую алость губ. Зубы были ровные и красивые, как жемчуг.
И все же... все же за ее спиной или вокруг нее распростерлись черные крылья — живая невидимая тень. Я видел ореол, темный и жуткий, словно составленный из всех безымянных ужасов ночи. Мне казалось, что он — живое, бьющееся в корчах страдание, что он цепляется за нее, хотя кто кому принадлежит — он ей или она ему, — я определить не мог. Однако он был реален, как реальны бывают страх, ненависть и жестокость.
— Ты замешкался с ответом, Мерлин, — сказала она, поднося руку к моему лицу. Даже сквозь тонкую кожу перчатки я почувствовал лед ее касания. — Что-то стряслось?
— Харита здорова, — отвечал я, чувствуя, что предаю мать уже тем, что называю ее имя.
— Рада слышать. — Она улыбнулась с таким искренним участием, что у меня сжалось сердце. Может быть, я ошибся, и этот страшный ореол мне привиделся? Однако она добавила небрежно, словно только что вспомнила: — А что Талиесин?
Слова эти были сама жестокость — отравленный кинжал в руках заклятого и ловкого врага.
— Талиесин погиб много лет назад, — ровным голосом отвечал я, — о чем тебе прекрасно известно.
Она сделала вид, что ошеломлена этой вестью.
— Нет, — выговорила она, в притворном изумлении тряся головой, — он был такой живой, когда я последний раз его видела.
Вот змея! Я не посчитал нужным ответить.
— Ладно, — продолжала Моргана, — вероятно, иначе и быть не могло. Полагаю, Харита сломлена его гибелью. — Каждое слово разило точно, словно кинжальное острие.
Я тоже взялся за оружие.
— Да, но у нее есть определенное утешение.
Это ее заинтриговало.
— Какое ж тут может быть утешение?
— Надежда, — отвечал я. — Мой отец верил в Истинного Бога и по милости Господа Иисуса Христа получил вечную жизнь. Однажды они соединятся в раю. Эта надежда и дает ей силы жить дальше.
Я чувствовал, что мой удар достиг цели.
Она снова улыбнулась и протянула руку, будто хотела похлопать меня по щеке. Я чувствовал, что сила так и клокочет в ней.
— Не будем обсуждать такие печальные вещи, — произнесла Моргана. — Нам и без того есть о чем поговорить.
— Вот как, госпожа?
— Не здесь и не сейчас. Приезжай ко мне в гости, — предложила она. — Дорогу ты знаешь. Или попроси Пеллеаса, он покажет. Мы с тобой должны стать друзьями. Я бы хотела подружиться с тобой. — Она зажмурила свои обворожительные зеленые глаза. — Да и ты не пожалеешь. Знаю. Я многому могла бы тебя научить.
Такая сила была заключена в этой женщине, что я поверил ей, хотя слово «дружба» очень мало подходило к ее устам. Она могла очаровать и обвести вокруг пальца кого угодно, представить любую гнусную нелепость разумной и привлекательной.
Я промолчал, и она продолжила:
— Впрочем, ты ведь скоро уезжаешь, да? Ладно, в другой раз. Да, мы еще встретимся, Мерлин. Не сомневайся.
При этих словах мороз пробрал меня до мозга костей. Великий Свет, укрой меня под кровом твоих крыл!
Она вновь опустила покрывало и отступила на шаг.
— Не буду тебя задерживать, — и, повернувшись, слегка взмахнула руками.
Я вновь обрел способность двигаться и, не мешкая, поспешил на улицу, торопясь оказаться как можно дальше от Морганы. Кони уже были оседланы, и я, не оглядываясь, запрыгнул на своего.
Гвендолау ждал вместе с остальными. Он внимательно поглядел на меня, видимо, почувствовал мое замешательство.
— Придется еще подождать, — сказал я. — С нами поедет Пеллеас.
— Ты здоров? — спросил он. — У тебя такое лицо... краше в гроб кладут.
Я натужно рассмеялся.
— Ничего, немного проеду, все выветрится.
Он тоже залез в седло.
— Точно?
— Да, брат. — Я сжал его крепкую руку, и на душе сразу полегчало. — Все равно спасибо за заботу.
Великан дружелюбно пожал плечами.
— О себе забочусь. Сестрица с меня шкуру сдерет, если с ее муженьком что-то случится.
— Ради твоей непомерной шкурищи постараюсь, чтобы этого не произошло, — со смехом отвечал я и почувствовал, как рассеиваются чары Морганы.
В следующую минуту подбежал Пеллеас. В руке у него была небольшая чересседельная сумка, лицо сияло улыбкой.
— Я готов! — радостно объявил он.
— Тогда в путь, — крикнул Гвендолау. — Время не ждет!
Мы проехали через двор и дальше в ворота. Никто не провожал нас.
Глава 7
Говорят, будто Мерлин сразил тысячи тысяч, земля обагрилась кровью, трупы заполнили реки, смрад стоял от Ардеридда до Каерлигвалида, стаи ворон закрывали солнце, а дым погребальных костров достиг небесного свода...
Говорят, будто Мерлин обернулся кречетом-мстителем, взвился в небеса и улетел в горы...
Да, голоса высланных на поиски звенят по всему лесу, но где Мерлин укрылся? В какую яму залез и сидит, пока его кличут?
Мудрая волчица, ответь, зачем я лишился дневного света? Зачем у меня вырвали из груди живое кровоточащее сердце? Зачем я брожу в пустынной чащобе, слыша лишь собственный голос да горькие жалобы ветра в голых камнях?
Скажи, красавица-сестрица, как долго я здесь? Сколько лет провел я в недрах Калиддонского леса?
О чем ты? А, Моргана...
Я и сам частенько гадаю, что такое Моргана.
Разумеется, та первая встреча была пробой сил перед боем. Она хотела знать, кого убивает. Насладиться предвкушением, прежде чем уничтожить. Так кошка играет с мышью, пробуя острые коготки.
Не думаю, впрочем, что я был вполне ясен ей. Она хотела меня увидеть, потому что умна и не станет кидаться в бой, не оценив противника.
Может быть, покажется странным, но я верю, что дружбу свою она предложила искренне — насколько она вообще способна на искренность. Она говорила от сердца, впрочем, совершенно не представляя себе, что такое дружба; это понятие для нее абсолютно чуждое. Она настолько пуста, настолько лишена естественных проявлений, что может вызвать в себе любое состояние духа. Чувства для нее — накидки, которые она меняет по мере
