- Все в порядке, - позади раздался голос Мелкой, и мое раздражение начало было улетучиваться. - Иди... Пой и танцуй.
Я стиснул зубы и окаменел.
Ладошка сначала пугливо дернулась, а потом как-то обреченно поползла с моего плеча.
- Андрей... - начала было Мелкая робко, но я взмахнул рукой, и наступила тишина.
Паштет смотрел на нас округлившимися глазами.
- Паш... - сказал я проникновенно, - иди. Я доверяю тебе получить на меня эту чертову роль.
Он приоткрыл было рот, собираясь что-то то ли спросить, то ли, наоборот, сказать, но благоразумно промолчал.
Затихли вдали его быстрые шаги, отзвенел отчаянно звонок, и в коридор пришла тишина.
- Извини... - проговорила Мелкая мне в спину сдавленным голосом, - я сорвалась... Извини, извини...
Я повернулся, и она тут же ткнулась лбом мне в грудь.
«Только не обнимать!» - рявкнул я себе свирепо и отвел руки за спину, - «сразу всю получишь, с потрохами».
- Тебе не за что извиняться, - начал я негромко ворковать куда-то в матовый блеск волос, - я ж понимаю, как тебе тяжело. Ты прекрасно держишься. Все пройдет, и это - тоже...
От нее хорошо пахло. Этот запах, безымянный, но правильный, тихо веял откуда-то из-за шиворота, словно теплый мягкий бриз. До боли хотелось обнять, но я лишь покрепче сцепил кисти за спиной и продолжил в темечко, стараясь быть убедительным:
- Я хочу помочь, как-то облегчить... Подумай, может, что-то надо купить? У меня есть возможность, правда...
Мелкая замерла, словно раздумывая. Потом подняла голову и с каким-то недоверием, будто ослышалась, посмотрела на меня снизу-вверх, и было в том взгляде столько горечи, что у меня заныло сердце.
Она шла ко мне совсем не за этим - ей просто надо немного тепла, а я вместо этого пытаюсь откупиться. Как глупо все опять получается...
- Извини, - пробормотала она потерянно и чуть отодвинулась назад. Мотнула головой, отбрасывая сбившуюся челку, и продолжила, криво улыбнувшись, - да, тяжело... Вот и фантазирую всякое - про себя... Про тебя...
И она продолжила тихое, буквально по четверть шажочка, отступление, глядя куда-то мне за спину.
- Ты тут ни причем. Так что - извини.
Я болезненно дернул щекой.
- Стой, - сказал глухо и придержал ее за плечо, - стой.
Время затормозило ход, с интересом поглядывая на меня. Будущее зарябило, ветвясь вариантами.
- Ох, - я притянул ее к себе и прошептал, зарывшись носом в волосы, - горе ты мое...
Тремя часами позже, школа
Из полутемного сводчатого подвала, что служит школьным гардеробом, я вышел за Томой и сразу ускорился, обгоняя. Замелькали под ногами крутые щербатые ступеньки, и к портфелям, что рядком дожидались нас на подоконнике, я поспел первым. Cразу по-хозяйски взялся за ее, но Тома стрельнула взглядом на идущих вместе с нами одноклассников и сделала мне страшные глаза. Я умилился.
- Ох... - начал я, но тут же запнулся, припомнив Мелкую, и подавился остатком фразы. Безнадежно махнул рукой, - ладно, тогда давай мне учебники.
И я бесцеремонно распотрошил ее портфель, перекладывая тяжелые книги себе. Тома крутилась вокруг, пытаясь скрыть происходящее от окружающих. Получалось не очень.
- Привыкай, - улыбнулся, отдавая ей почти невесомый портфель.
Тома вцепилась в него как в спасательный круг, со вздохом облегчения, и мы двинулись на свежий воздух.
Я с благодушием покосился на девушку, что вышагивала слева от меня и подумал, что, в общем-то, жизнь налаживается. Запланированный объем для Андропова на каникулах отработан. Да, на когтях, с зубным скрежетом, через «не могу», но вытянул. И, похоже, после того прокола у метро до меня не дотянулись - сколько я не проверялся на улицах и в проходных дворах, никакого наблюдения не обнаружил. Не смогли. Повезло. Еще побегаем...
А в перерывах между писаниной я успел разобраться с группами симметрии и пэ-адическими числами, и стал еще свободнее, ибо математика освобождает. Восприятие физического мира может быть искажено, восприятие математических истин - никогда. В этом математическое знание отлично от любого иного - оно объективно, вечно и незыблемо. Пройдут миллиарды лет, но и на другом конце Вселенной, даже в центре черной дыры, эти абстрактные объекты и их свойства будет нести все тот же смысл, что и сейчас.
Но не это сейчас грело мне душу, не это. Нафиг все - Томка мне рада! Это вам не то треклятое первое сентября! Хоть людная школа и не лучшее место для первой после двухнедельной разлуки встречи, но любимые глаза с первого взгляда в упор сумели поведать о многом. Там, сквозь разноцветную зелень, просвечивала и тонкая горчинка прошедшей разлуки, и настоянная терпкость ожиданий, и, конечно, сладкая радость от, увы, лишь сдержанной встречи.
Мы завернули за угол школы.
- И как тебе режиссер? - спросила Томка, и я заприметил в глубине ее глаз веселую хитринку.
- Тухлая посредственность, - отбрил безапелляционно, - да и какой он режиссер? Студент с режиссуры. Наверное, с института культуры, - и мстительно добавил, - целевик, похоже.
- По-моему, ты его недолюбливаешь, - хихикнула она довольно, и я поморщился.
Ну да, а то я не видел, как его наглые, чуть на выкате зенки останавливались на ней! А это многозначительно-маслянистое: «некоторые роли мы будем отрабатывать в индивидуальном порядке»?
Так не пойдет.
- Халтура, - отрезал я, - ничего нам с таким сценарием и таким режиссером не светит на том конкурсе. Может, оно и к лучшему.
- А куда ты на пятом уроке пропал? - внезапно поинтересовалась Тома, направляя разговор в новое русло.
- Да... - протянул я, формулируя, - решал одну проблему. Не свою.
- А чью? - Тома не сводила с меня заинтересованных глаз. - Мне из Пашки только междометия удалось выжать.
- Молодец какой! - искренне восхитился я.
- Не, ну правда? - она слегка подтолкнула меня локтем в бок.
- Да мелкой тезки твоей, - я с огорчением махнул рукой. - Мама у нее умирает. Все плохо. Вот совсем плохо.
- Ох... - выдохнула Тома, и над переносицей у нее нарисовалась складочка.
Она над чем-то глубоко задумалась, и молчала, глядя себе под ноги, целый квартал. Уже на подходе к переходу опять повернулась и спросила, испытующе глядя:
- Но чем ты-то тут можешь помочь?
- Только попытаться утешить, - сказал я и протяжно вздохнул, - больше, увы, ничем.
Томка отвернулась к приближающимся слева машинам, но я успел заметить, как она озабоченно прикусила уголок губы.
«Забавная привычка», - усмехнулся я про себя и проводил глазами новенький трехдверный троллейбус. Он промчался мимо, торопясь на зеленый, и из-под рогов у него искрило.
- Пошли, - скомандовал я и на всякий случай прихватил Тому за рукав.
- Но почему именно ты? - спросила она ровным голосом.
- Потому что могу? - предположил я мягко.
Через несколько шагов Тома пришла к какому-то выводу - я понял это, когда она чуть заметно кивнула своей мысли и, слегка порозовев, посмотрела на меня с неясным вызовом.
Прошли еще пару метров, и я скосил глаза на памятный по новогодней ночи сугроб: снега последние дни не было, и отпечаток моего тела сохранил почти первозданную четкость. Теперь он как магнит притягивая мой взгляд каждый раз, когда я иду мимо, и мои губы растягивает двусмысленная ухмылка, а в уме проступают контуры безумных авантюр.
- Ты чего?! - воскликнула Тома преувеличенно-испуганно, - ты чего так лыбишься, словно... Словно Серый Волк?!
- А вот почувствуй себя в гостях у сказки, - мурлыкнул я, поплотнее прижимая ее руку к себе, - девочка, где твои пирожки?
- Да какие пирожки! Мне теперь с тобой в подъезд страшно будет заходить. А ведь хотела, - она на миг запнулась, но потом решительно продолжила, - хотела пригласить на обед... Бабушка блинчики с фаршем сделала и разрешила привести «своего проглота». И как ты к ней подход нашел?
Я пылко пообещал:
- Я буду преисполнен благочестия! Пошли быстрее, что-то я твоему Ваське не очень-то и доверяю. Он из бабушки веревки вьет. Сожрет ведь, как есть, весь фарш выест, - и я потянул входную дверь на себя, пропуская повеселевшую Тому вперед.
Мы поднялись до предпоследней площадки, и тут Томины шаги стали как-то особо неторопливы. Вызывающе неторопливы. Или... Призывающе?
Я заглянул в зеленые глаза - там, за приопущенными вниз густыми ресницами резвился подзадоривающий огонек. Ну, так я всегда готов!
Освободил руку от портфеля, и притянул ее послушную к себе. Неверный свет раннего вечера уже потерял алую дерзость и теперь окутывал нас зыбкими преходящими тенями.
- Одной картины я желал быть вечно зритель... - прошептал мечтательно, любуясь милым лицом, и провел, почти не касаясь, пальцем по скуле, щеке, подбородку. А затем приник к Томе губами. Колени мои быстро ослабели. Я привалился спиной к стене, Томка прильнула ко мне... Было очень хорошо.
Она целовалась неумело, отрываясь, чтобы торопливо напиться воздуха, но трогательно, нежно и очень искренне.
