всех нас может ошибочно использовать бинарную половую репродукцию, потому что мы хотим быть и женщиной, и мужчиной, но он делает это, чтобы скрыть более глубокую дилемму – как он может существовать, если в мире есть кто-то, похожий на него?
Ребенок хочет родить ребенка от себя; в своей фантазии он производит свою собственную реплику и играет в нее вместе со своими братьями и сестрами. Растения размножаются вегетативно, очаровывают оплодотворенные и неоплодотворенные яйца, которые выглядят одинаково, и птенцы появляются не от родителей, а из внешней оболочки, подобно динозавру Марион (глава 2); листья падают осенью и снова распускаются, как дети, убитые в игре, встают после того, как падают замертво. Очень неохотно ребенок согласится отказаться от этого восприятия, чтобы допустить, что в настоящее время и, следовательно, навсегда потеря может быть абсолютной. Однако есть много доказательств того, что дети могут понять смерть довольно рано (Боулби – см. главу 7). Вагоновожатый прочувствовал и усвоил этот опыт: никто не признает, что он в той же мере похож на свою старшую или младшую сестру, или будущую жену, сколь и отличен от них. Играет ли он в игру? То, как мы рассматриваем бинарность полового размножения, исторически и культурно различается не только в фантазиях невротиков. Жизнь и смерть также воспринимаются очень по-разному: если вишневые косточки, которые вы съели, могут статья деревьями, бессмертие как будто бы тоже не за горами. На определенном уровне вагоновожатый просто отказывается от условностей своей собственной культуры. Но эти условности и соглашения имеют значение.
Рис. 9. «Минимальное различие, которое необходимо установить между сестрами и братьями». Томас Гейнсборо. «Хенедж Ллойд и его сестра» (ок. 1750). Музей Фицвильямса, Университет Кембриджа
Психоаналитическая теория должна обеспечить пространство, в котором могли бы учитываться минимальные различия между сестрами и братьями, чтобы репликация преобразовалась в последовательность. Кто оказывается смещенным или пытается сместить кого-то другого в счастливой семье? Златовласка становится либо хорошей девочкой, либо антисоциальным ребенком. Истерик регрессирует на эту стадию детства; антисоциальный ребенок и взрослый психопат не покидают ее. Сбитая с толку или непослушная (зависит от версии), Златовласка, старшая сестра или альтернативные ей бродяги пытаются занять место младшего брата. Вместо этого она ломает стул ребенка, пытаясь обрести место в семье, которая, кажется, не признает ее потребности. Тем не менее в некоторых версиях маленькая Златовласка берет за руку непослушного Медвежонка, который стреляет из рогатки, они надевают свои ранцы и вместе отправляются в школу.
Глава 7
Привязанность и материнская депривация: как Джон Боулби упустил из виду сиблингов?
Меня давно занимал вопрос, почему именно Вторая мировая война стимулировала интенсивную работу, в ходе которой было установлено, что забота матери о своем ребенке является альфой и омегой для психического здоровья этого ребенка. «Моральное материнство» (Davin, 1978) последних десятилетий XIX века и вторая промышленная революция возложили на мать ответственность за гражданские качества ее ребенка, его образование и физическое развитие. В годы между Первой и Второй мировыми войнами, безусловно, произошла переоценка психологической роли матери. Первая мировая война, психические потери от которой были намного больше физического урона, в значительной степени способствовала пониманию того, почему во время следующей войны в середине ХХ века все прочее стало вторичным по отношению к психологическому здоровью. Войны – это коллективные травмы для большинства тех, кто воюет на фронте и находится в тылу.
Я обратилась к изучению исторического материала, который дал толчок к смещению акцента на приоритетное значение матери, в том числе отчетов о массовой эвакуации детей в Великобритании из городов в сельскую местность (Mitchell, Goody, 1999). После обнаружения негативного аспекта сиблинговых отношений, имеющих решающее значение в возникновении истерии, во время изучения материалов по эвакуации я стала задумываться о позитивном влиянии сестер и братьев. Если в психоаналитических исследованиях истерии сиблинги оказались в тени эдипового комплекса или с недавнего времени доэдипальной матери, то в отчетах о психологическом благополучии детей, находящихся в эвакуации, братья и сестры вообще не упоминались. Однако в жизни и на бумаге дела обстоят по-разному (напр.: Cary, 1947; Wolf, 1945). На днях я услышала по радио рассказ женщины о том, как ее эвакуировали. Во время размещения детей на постой женщина, открывшая входную дверь, воскликнула, что она просила только одну девочку, на что офицер, распределявший эвакуируемых по домам, ответил: «Но они сестры, и мы не могли их разлучить». Образ идущих в школу Златовласки и Медвежонка может быть символом заботы детей друг о друге во время эвакуации. Мать может укрепить этот настрой: провожая двух своих маленьких детей в эвакуацию, она оставляет на шее каждого ленту с надписью: «Не разделять». Я вновь обратилась к работам Джона Боулби, чтобы переосмыслить проблему игнорирования сиблинговых отношений.
Военная травма была приравнена к травме материнской депривации. В этом есть определенный парадокс: спасение детей от самых страшных бомбардировок заключалось в том, чтобы отделить их от семей и перенести ответственность за них на нацию и общество. Литература, посвященная эвакуации времен Второй мировой войны, изобилует ссылками на «наших» детей. Наши, «национальные» дети были всеобщими братьями и сестрами – успех эвакуации зависел от этого. Но ее неудачи связали с пропавшими матерями. При этом был упущен вопрос о том, от чего зависят хорошие и плохие отношения между сиблингами и/или сверстниками. Сиблинговые взаимоотношения оказались втиснуты в вертикальную парадигму.
Хотя изучение привязанности и ее нарушений продвигается быстрыми темпами, вопрос о том, почему разлучение с матерью порождает тревогу, не поднимается, поскольку важность роли матери считается достаточным объяснением. Боулби не стал развивать свое представление о том, что ребенок живет в страхе перед хищниками, и, как я полагаю, эта тема никого особенно до сих пор не волновала. Я считаю, что хорошая сестра или хороший брат – это трансформировавшийся хищник. Нам необходимо взглянуть на условия этой трансформации в латеральном аспекте.
Я начну с описания двух случаев, имевших место в моей жизни, и поделюсь соображениями, которые возникли, когда я перечитывала основные работы Боулби. Хотя эти случаи и их осмысление могут показаться никак не связанными друг с другом, я хочу объединить их вокруг центральной темы Боулби – «привязанность и материнская депривация», или, в моем понимании, «сепарационная тревога». Я полагаю, что «сепарационная тревога» является базовым понятием, которое постоянно нуждается в переоценке и углублении. Случаи, на которые я буду ссылаться, не являются «экспериментами» или контролируемыми наблюдениями, они не ставили своей целью верификацию или фальсификацию, они только иллюстрируют
