говорит Торбен, теперь его голос звучит мягче, – отец изменился. Поначалу перемены казались мне вполне ожидаемыми. Он горевал так же, как и я. Мы оба только привыкали к нашим зримым формам и жизни в человеческом обществе. Но с годами перемены в его характере стали бросаться в глаза. Перепады настроения. Постоянная усталость. Он начал передавать все больше обязанностей по управлению поместьем персоналу. Перестал читать мне нравоучения по поводу того, что я обязан делать. Ближе к концу он не выражал ни горя, ни радости. Он вообще перестал проявлять эмоции. Он всегда был хорошим и любящим отцом, делал все, что мог, чтобы после смерти матери обеспечить мне безопасную и благополучную жизнь. Пурпурный малус все изменил. К тому времени, когда я узнал, что отец принимает яд, было слишком поздно. Я никак не мог ему помочь.
– Но… но он же был чистокровным фейри. Яд не должен был действовать на него.
– Тем не менее он подействовал. Для фейри нет ничего зазорного в использовании ядов в развлекательных целях, но большинство предпочитает более сильные эффекты таких фруктов, как грушевая медовуха. По сравнению с ней пурпурный малус кажется слабодействующим. Почти безобидным, если не считать приподнятого настроения и расслабленности. Вот почему этот яд кажется другим безопасным. Но это не так. С моим отцом происходило то же самое, что сейчас происходит с тобой. Чем дольше он принимал его, тем больше его тело нуждалось в яде. Врожденная способность исцеляться исчезла. Он начал слабеть, заражался каждой болезнью, с которой сталкивался, хотя именно к таким вещам фейри должны быть невосприимчивы в первую очередь. В конце концов, никакое количество пурпурного малуса не смогло помочь ему выздороветь. Но худшее заключалось в том, что ему было все равно. Он не был ни счастлив, ни опечален своей судьбой.
Мое сердце колотится так сильно, что кажется, оно вот-вот разорвется. Хотя я скорблю о потере Торбена и боюсь фатальных последствий настойки, о которых он рассказал, его история также напомнила о моей собственной потере. Обо всем, что я пытаюсь не чувствовать прямо сейчас. Отчаяние и паника подступают к моему горлу, отчего мне становится трудно дышать.
– Торбен, мне жаль твоего отца, – говорю я, стараясь звучать как можно искренне, – но у меня совсем другая ситуация. Я не буду использовать настойку вечно.
Он пронзает меня понимающим взглядом.
– Тебе не нужна эта настойка. Ни сейчас, ни когда-либо еще.
Сквозь мою панику прорывается гнев. Какое он имеет право решать, что мне нужно, а что нет!
– Неправда. Если не получу настойку, буду постоянно находиться в опасности из-за моей магии. Ты забыл, что она зависит от моего настроения? Ты хоть представляешь, через что мне пришлось пройти?
Он испускает тяжелый вздох, в котором больше жалости, чем я могу вынести.
– Тебе не нужен яд, чтобы контролировать свою магию. Ты можешь позволить другим увидеть, кто ты есть на самом деле.
Еще одна волна ярости захлестывает меня, такая сильная, что я сжимаю руки в кулаки так, что ногти впиваются в ладони.
То же самое сказал мой отец во время нашей последней ссоры.
– Пришло время тебе позволить кому-то еще увидеть тебя.
Я зажмуриваюсь так, что от глаз остаются одни щелки. Вся нежность, которую я испытывала к Охотнику во время его рассказа об отце, испаряется.
– Думаешь, я могу контролировать свою магию? Думаешь, все зависит от желания быть увиденной? Если бы магия учитывала мои желания, стала бы я наживать врагов своему отцу и раз за разом ставить под угрозу его карьеру? Была бы я растоптана лошадью из-за ревности другой девушки? Неужели я произвела бы на свою собственную мать такое плохое впечатление, что она оставила меня умирать?
– Нет, Астрид, просто в детстве ты не могла контролировать свою магию.
– Не имеет значения, что ты думаешь о моей магии. Только я знаю, как она работает. Я та, кому всю жизнь приходилось иметь дело с последствиями.
– Тогда ты можешь иметь с ними дело и сейчас. Никакое количество яда не изменит случившегося. Попытки избежать эмоций, связанных с этим, не помогут.
– Ты не знаешь…
– Прекрати так говорить, – прерывает он, подходя ближе, пока нас не разделяет всего несколько дюймов. Грудь Торбена вздымается, когда он смотрит на меня сверху вниз. – Перестань говорить, что я понятия не имею, с чем ты имеешь дело, потому что это не так. Тебе известно, что мне пришлось пережить то же самое. Когда моя мать умерла, мы с отцом сбежали и попытались начать новую жизнь вместо того, чтобы иметь дело с горем, которое оставили позади, в нашей прошлой жизни. Когда отец умер, я увлекся азартными играми в попытке заглушить свою боль. Посмотри, к чему это привело. Однако потеря всего имела одно преимущество. Она побудила меня встретиться лицом к лицу с болью прошлого. Поверь, Астрид, скорбеть лучше, чем подавлять свои эмоции и портить себе жизнь. Я был там, где ты сейчас, и прошел до конца. Я все еще скорблю обо всем, что потерял. Это больно. Не стану лгать и говорить, что это не так. Я буду скорбеть о моем отце, моей матери и моем имении, дабы почтить их память должным образом. Не заставляй меня горевать еще и о тебе.
Его голос такой глубокий, так насыщен агонией, что у меня подкашиваются колени. Я хмурюсь, чтобы скрыть, как дрожит моя нижняя губа.
– Ты бы не стал горевать обо мне. Ты меня даже не знаешь. Все, что ты видишь во мне, – твое собственное отражение…
– Ты сама знаешь. Я видел тебя. Видел, как ты ослабляешь свою защиту, отпускаешь свою магию. Я знаю, что ты достаточно сильна для этого. Так что соберись и позволь себе сломаться, как делают все вокруг.
– Все не так просто. Если ты думаешь, что я могу контролировать свою магию…
Мое дыхание становится слишком резким, слишком поверхностным. Я не могу заставить себя произнести остальное вслух. Что, если Торбен прав, тогда…
Тогда ни один кошмар из моей жизни никогда не должен был случиться.
Мне никогда не пришлось бы становиться мишенью ревнивой девушки. Никогда не пришлось бы быть растоптанной лошадью и получать такие тяжелые травмы, что только яд мог помочь мне выздороветь.
Мне никогда не пришлось бы становиться врагом королевы.
Мне никогда не пришлось бы…
Пришлось…
Быть причиной смерти моего отца.
У меня подкашиваются ноги, и я падаю на пол.
– Нет, – говорю я. Единственное слово вырывается со всхлипом. – Я не могу в это поверить. Я
